Воскресение в Третьем Риме

Совершенно очевидно, что никакая религия немыслима вне высказывания, вне языка, а главной проблемой языка является сочетание некоего единства, превращающего разрозненные звуки-знаки в систему, и многообразия или членораздельности, так как один звук или нечленораздельный шум не образуют языка ни при каких обстоятельствах. Поэтому исключительной точностью отличается русское обозначение дохристианских или добиблейских религий: язычество. Эти религии являются именно религиями языка или языков, принимая во внимание, что древнерусское слово «язык» означает также «народ». Языческая религия – это самообожествление народа, рода и племени в языке и через язык. Чем древнее, чем первобытнее язык, тем отчетливее распознается в каждом слове имя собственное, имя Божества, у которого много имен, а в каждом имени угадывается его стихийное, бытийное начало. Так в имени верховного греческого бога Зевс распознается Дий, dies, день, диво, индоевропейский корень, связанный со светом. Имя славянского бога Купала соотносится с латинским «cupido» (Купидон) через глагол «кипеть», то есть страстно желать. Язык роднил между собой соплеменников и поднимал это родство на уровень Божества, что признавал даже строжайший ревнитель единобожия апостол Павел, усматривающий именно в творчестве языческих греческих поэтов идею богочеловеческого родства (Деян., 17:28). Отсюда вывод, что язычество – это религия божественных имен и она может изучаться лишь на основе обширного языкового материала, прежде всего, на материале родного языка, незаметно срастающегося при этом с другими языками, так как божественные имена дают уникальный ключ к языку и в эпохи религиозного сознания люди осваивают иностранные языки с легкостью, невероятной для современного человека (вспомним хотя бы Марко Поло и Афанасия Никитина).

Именам по их природе свойственно разнообразие и множественность. Множественность божественных имен традиционно понимается как языческое многобожие. Однако существуют языческие религии, почитающие единого Бога, и все-таки остающиеся языческими, как, например, культ Маниту, великого духа у американских индейцев. Соотношение единого и множественного, на котором основывается язык, по-своему преломляется в языческой религии. В то же время всем языческим богам присуще нечто общее, в силу чего они, собственно, и почитаются: их божественность, которая при всех своих бесчисленных проявлениях не может не мыслиться. С точки зрения язычества все существующее божественно и достойно поклонения. Первичной, естественной религией человека является пантеизм. Отсюда почитание животных, растений, камней и так называемых идолов, которые святы, как свято все. Так над множественностью божественных проявлений берет верх единое божественное начало, сказывающееся в единичном, а совершенным образом единичного оказывается носитель собственного имени, «я». Местоимение первого лица единственного числа в русском языке как будто случайно совпадает с первой буквой имени Божьего в Ветхом Завете: Яхве, что значит опять-таки Я Есмь, но в языке все случайно и все знаменательно. Быть может, именно этим совпадением объясняется изначальный персонализм русской религиозной философии в отличие, например, от стойкого западного пантеизма, торжествующего в абсолютном идеализме немецкой классической философии. Всякий раз, называя себя «я», человек исповедует, что он образ Божий, а прообраз не просто выше образа, но находится вне сферы его бытия, несоизмерим с ним. Мир не существует без Бога, но Бог пребывает вне мира, как художник вне своего создания, и открывается миру по доброй воле в религии откровения. Естественная языческая религия исходит от человека и направлена к Богу; религия откровения исходит от Бога и направлена к человеку.

Так истолковываются два таинственных библейских стиха. С одной стороны, Бог говорит, что все боги народов – идолы, а Господь небеса сотворил (Пс., 95:5), а с другой стороны, тот же Бог говорит людям: «Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы» (Пс., 81:6). В первом случае Бог провозглашает изначальное различие Творца и творения. Идолы – это хаотическая множественность бытия, зловещая в своем отпадении от Бога и клевещущая на Творца в своем распаде. Люди же суть истинные боги, потому что они богоподобны, а подобие совершенному прообразу невозможно без родства с Ним. Столкновение этих двух принципов составляет историю рода человеческого и его культуру. Люди уже были богами, но пожелали быть «как боги» (Быт., 3:5), то есть как ложные мнимые боги, как идолы, отпавшие от Бога и впавшие в дурную хаотическую множественность. Единение человека с Богом восстанавливается в Богочеловеке, во Христе; от самых истоков своей истории человек чаял, жаждал такого воссоединения. Поэтому в именах языческих божеств нередко присутствуют звуки истинного Божьего имени. Так, в латинском Jovis угадывается Яхве, в имени славянского бога Ярила слышится то же изначальное «я», «Хоре» воспринимается, как аббревиатура имени Христос, а имя славянского Даждь-бога включается даже в православную молитву «Отче наш»: «хлеб наш насущный даждь нам днесь». Так формулируется вывод, основополагающий для всей духовной жизни человека: Бог – Слово, боги – буквы.

Клавдия сделала паузу. Или голос ее осекся? Я воспользовался этим, чтобы спросить:

– Позвольте, а на какой странице впервые сказано: имя Божье есть Бог? На седьмой или на девятой?

– Но Бог не есть имя… Не забудьте! – вскинулась она, как бы возражая.

– Я-то помню, но я помню и то, что именно эта фраза давала повод к обвинениям Платона Демьяновича в ереси. На какой же все-таки это странице?

– Мало ли в чем его обвиняли… и обвиняют сейчас, но вы-то… вы-то знаете правду…

– И все-таки на какой же это странице?

Клавдия лихорадочно листала рукопись.

– Ну вот, вы почти угадали… на восьмой странице.

– Правильно. Но ведь это машинопись. А мне бы хотелось взглянуть именно на рукопись.

– А вы что… видели ее когда-нибудь?

– Разумеется. Вы же мне и показывали ее… в свое время. Мне так хочется снова взглянуть… на почерк.

– Но это мой почерк. Уже тогда я писала под его диктовку.

– Именно так. Но я в свое время научился на глаз определять, когда вы писали под диктовку, а когда переписывали от руки набело. Помните, у вас долгое время то ли не было пишущей машинки, то ли она была неисправна, то ли вы не умели печатать. Вот вы и записывали сначала со слуха, а потом переписывали. Так мне и хочется сличить оба эти варианта.

– Но зачем, зачем? Впрочем, я догадываюсь… догадываюсь, откуда… от кого вы мне звонили.

Я промолчал. Она взяла себя в руки и продолжала:

– Но дело не в этом, в конце концов. Давайте поступим по-другому. Хотите послушать новую запись его голоса?

– Новую запись?

– Да, новую запись. Это лекция «Троица на Руси».

Она включила магнитофон, и голос Платона Демьяновича с его характерными модуляциями заполнил комнату. Платон Демьянович анализировал образ Троицы в «Божественной Комедии» Данте и у Андрея Рублева. Он обращал внимание на загадочные строки в 33-й заключительной песни «Рая», в которых поэт вопрошает, найдется ли геометр, способный определить, как вписывается наш (человеческий) образ в один из трех кругов Троицы. Такой геометр нашелся на Руси, это был Андрей Рублев, утверждал Чудотворцев. Удлиненные овалы образов на иконе «Троица» и представляют собой уникальное решение задачи, сформулированной Данте. Во-первых, так человеческий образ вписывается в круг, и, во-вторых, так один и тот же прообраз Божества варьируется, являет свои различия в ипостасях. При этом Чудотворцев подчеркивал еще две основополагающие истины. Во-первых, Троицей Андрея Рублева убедительнейшим образом опровергается католическое учение об исхождении Святого Духа от Отца и Сына. Ипостаси на иконе Рублева едины, но различны, и ни про одну из них нельзя сказать того, что говорится про другую, а если бы Святой Дух исходил одновременно от Отца и Сына, различие между ипостасями исчезало бы, по крайней мере, в этом измерении, а тогда две ипостаси сливались бы в одну, и как можно было бы тогда говорить о Троице? Икона Рублева тем и хороша, что ею запечатлено непререкаемое различие ипостасей, без которого не было бы самой иконы, но, во-вторых, это различие зиждется именно на вариациях одного и того же Божественного Лика, так что на иконе созерцается именно Троица как Целое, а не каждая ее ипостась в отдельности или, не дай Бог, порознь. Родство между Данте и Андреем Рублевым устанавливается через Дионисия Ареопагита, чьим влиянием и обусловлено своеобразное, непреднамеренное вселенское православие Данте. Возможно, изначальное видение Сергия Радонежского, он же Тайновидец Троицы, было ближе к духовному опыту Данте. Андрей Рублев придал ему то выражение жертвенно-трагического, что столь зримо на его иконе и, по существу, отсутствует у Данте. В этом выражении сказалась мучительная проблематика именно Святой Руси, которая всегда болезненно переживала свое исконное, невольное, но и неотъемлемое манихейство. Ибо вместе с православием на Русь было занесено богумильство, как бы вернувшееся таким образом на свою родную скифско-иранскую почву Что же и главное в «Слове о полку Игореве», если не манихейская мистерия света и тьмы, все то, что впоследствии пышным цветом расцветет у Гоголя, самое имя которого совпадает с птицей гоголь, а она, по богумильским сказаниям, прилетает перед концом мира. Разве «Страшная месть» и «Тарас Бульба» – не позднейшие малороссийские варианты «Слова о полку Игореве», как и «Тихий Дон», чей герой казак (слово это справа налево и слева направо читается одинаково), ибо казак есть указующий, ему Бог путь кажет из земли Половецкой на землю Русскую, и путь этот – тропа Троянова в пространстве и Трояновы века во времени. Тут Чудотворцев принялся обстоятельно доказывать, что Троян в «Слове о полку Игореве» имеет лишь косвенное отношение к римскому императору, фактически означая Троицу, дохристианскую и одновременно христианскую. Далее Чудотворцев упоминал казачьего вероучителя Питирима Троянова. Родом он был старообрядец с Терека, отличился во время Балканской войны и, дослужившись до войскового старшины, вдруг начал проповедовать, причем его последователи сперва объявились среди болгар и, в особенности, среди сербов, привыкших выдавать свое богумильское манихейство, подкрепленное культом вампиров, за исконное православие, но секта трояновцев вскоре распространилась и на Дону, и на Кубани. Питирим Троянов в духе вполне иранском говорил, что есть две Троицы, одна святая – Троян, другая проклятая – Ятрон. Трояна составляют Светбог, Святбог и Сватбог (так Питирим дерзал называть Святого Духа). А к проклятой Троице, к Ятрону относятся Бледбог, Блядбог и Блудбог, так что Троян отражается в Ятроне, как в кривом зеркале. При этом Троян красный (красно солнышко), а Ятрон белый. Служители Трояна соответственно красные, а приспешники Ятрона белые, вот почему трояновцы поддерживали в так называемую гражданскую войну большевиков, что не помешало, впрочем, большевикам расстрелять их всех почти поголовно во время расказачивания. Так и красные сербы воюют против хорватов белых, и это священная война за славянское православие. Красные казаки и красные сербы объединятся и образуют боговолость Славию (тут Чудотворцев проводил параллель между боговолостью и джамахирией), а Красная Славия и красная Московия составят истинный Третий Рим, красную православную державу, всемирное соборное государство, где будет править сама Троица, что означает: То Цари.