Бурлаки

— Потише ты. Тоже от рук отбился.

— А что я? Я о пользе говорю. Как бы из-за твоего скупердяйства чего не случилось, господин старшина.

Сорокин перестал качать. Рукавом рубахи вытер мокрое лицо и сказал:

— Молодцы, матросики! Ну и молодцы! Ей-богу, ставлю на артель ведро вина. Вахромейко! Неси ключи от кладовки.

И снова с ожесточением закипела работа на борту карчеподъемницы. Только Заплатный стоял в сторонке и посмеивался над матросами:

— Дурачье! Готовы на брюхе ползать перед старшиной за черепушку водки. Эх вы! Каторжные.

— Ты, Андрей, опять не прав, — попытался было уговорить Заплатного Кондряков. — Все равно, с водкой или без водки, а воду откачать надо, карчеподъемницу исправить надо.

— А мне какое дело? Пусть она идет на дно ко всем чертям.

— А что делать будешь? Работать где будешь? Да и не только, знаешь ли, о себе мы должны беспокоиться, но и о товарищах. Подумай, куда пойдут те же чуваши. На голодную смерть?

— За вино продались этому сукину сыну…

— Слушай, Андрей! Я, знаешь ли, человек непьющий, мне эта водка совсем не нужна, а откачивать воду не отказываюсь. — Кондряков сменил уставшего матроса. Андрей Заплатный со словами «непонятный ты стал, Кондряков…» ушел в кубрик и завалился спать.

Так, выкачивая воду, исправляя поврежденное днище, мы доползли, наконец, до моего родного плеса. Река здесь делает дугу в несколько верст. Вдали уже виден увал с бурлацкими поселками.

У меня терпения не хватило. Я суетился на палубе и приставал к старшине, чтобы высадил меня на берег. Я хотел пешком добежать до села Строганова. Образумил меня Кондряков.

— Как пройдешь? — сказал он мне. — Видишь, все луга затоплены. Сиди и не ерепенься. Скоро все равно будем на месте.

За три версты до села раздался долгожданный свисток нашего парохода, вызывая из деревень родных, матерей, жен матросов на «поплав» — так бурлаки зовут свидание.

Я стащил из каюты старшины бинокль и с крыши брандвахты первым увидел на берегу кучку знакомых людей.

Пароход сбавил ход. На воду спустили лодку. Я сел в весла и изо всех сил стал грести к берегу…

Вот лодка ткнулась носом в песок. Я выскочил через борт и подбежал к матери, поздоровался с братьями и сестренками, с Панькой Рогожниковым.

— Санушко! — говорила мать, смахивая со щеки набежавшую слезинку. — Какой ты большой вырос. Голос у тебя хрипучий какой стал, милый сын.

Я отдал матери пять рублей — задаток, полученный от Сорокина.

— Тебе, поди, самому надо?

— А для чего? В верхах деньги-то девать некуда.

Мне родные передали шаньги, сухари, чулки и чистую рубаху.

Михаила Егоровича встретил отец, древний старик. Ничего старик не говорил, сидел на камне и, не отрываясь, глядел на сына.

Я вспомнил про бабушку Якимовну и спросил, как живет она, почему не пришла на берег: уж не хворает ли?

— Умерла наша бабушка. Царство небесное. Отмаялась…

Пароход свистками настойчиво вызывал нас обратно на суда. Свидание с родными пришло к концу.

Мы простились.

Долго стояли наши семейщики на удалявшемся берегу Камы и махали платками.

Над рекой, над увалом неслись прощальные свистки нашего парохода.

Караван перевалил косу. Село и родной берег скрылись за густым ивняком.

^{Глава II}

НА КАРЧЕПОДЪЕМНИЦЕ

Через две недели мы бросили якорь у старинного села Вятской губернии — Кая.

Вечером зашел к нам в кубрик Сорокин и рассказал о предстоящей работе.

— До плеса Кильгимы — это верст сто ниже Кая — будем очищать берега от леса, на десять сажен от воды. Очистку будем делать в ветреную погоду, а в хорошую придется плавать с урезом, карчевник вытаскивать.

— Воскресенья как? — спросил кто-то.

— Никаких праздников, спаси Христос, у нас в навигацию не положено. Работать каждый день. Бурлак, сами знаете, зимой отдыхает, а летом с утра до темной ноченьки — матушка-работушка. А придется, так будешь и все сутки работать. Бог терпел и нам велел, ребятушки. Должен сказать, что всех лентяев да лодырей буду высаживать на берег с медведем жить. Вот оно как. До свиданьица. Спите с богом…

На рассвете мы на двух больших лодках-завознях выехали на плес. На одной из них, на корме с «навесью» — большим кормовым веслом, — стоял старший матрос, на другой — Андрей Заплатный. Одна лодка шла возле правого берега, другая у левого. Между лодками была протянута полудюймовая веревка — урез.

Лодки плыли вниз по течению, и урез шел по дну реки. На первой же версте он за что-то зацепился. Мы стали выбирать его из воды, подтягиваясь к «добыче». Завозни сошлись борт о борт. Нащупали баграми: что-то звякнуло.

— Якорь, будь он неладный, — сказал Заплатный и вытянул багор из воды.

Обследовали глубину. Оказалось — не меньше двух сажен. На урезе не вытащишь: порвется, как ниточка. Выходит, надо под якорь канат подводить.

— Эй, — скомандовал старший матрос. — Кто смелый, с чалкой вместо водолаза. По шесту, по шесту.

— Ты сам попробуй, — сказал Кондряков.

— Мне жизнь надоела, что ли? — нахально ответил Вахромей.

Пока шли препирательства, Андрей Заплатный разулся и разделся.

— Давай чалку, — глухо проговорил он.

На конце толстого каната Вахромей сделал петлю. Заплатный взял ее в зубы и по шесту спустился за борт. На поверхности воды запрыгали пузыри. Канат натянулся.

— Трави, сволота безголовая, трави, тебе говорят. Трави чалку! — покрикивал Вахромей.

Проходили томительные секунды. Андрей не показывался. Все беспокойно глядели в воду. «Что, если человек, — думал я, — запутается там на дне, у якоря?»

Вахромей стоял на четвереньках на корме завозни и усиленно глядел в мутную воду. Его пробирала судорожная дрожь. Он понимал, что в случае несчастья с Заплатным его самого заставят нырнуть на дно.

Михаил Егорович всей грудью налег на верхний конец крепкого шеста, ухватив его намертво крепкими руками. На кулаках вздулись синие жилы. Наконец, шест зашатался, и все мы облегченно вздохнули. Вахромей оторвался от борта и крикнул Кондрякову:

— Держи, черная морда!

В это время вынырнул Заплатный. Ему помогли забраться в завозню.

— Готово. Прямо за лапу зачалил, — объявил он и стал поспешно одеваться.

Вначале мы тянули якорь вручную. Когда же стало тяжело, обернули канат вокруг шпиля, вставили в гнездо березовый аншпуг, и пошла карусель.

Вот показалась первая ржавая лапа якоря, другая, третья. Подхватили мы якорь баграми и с трудом выворотили на завозню. Посыпались возгласы:

— Пятьдесят пудов дядя! Ноздреватый стал.

— А ты не шути! Может, с Петра Великого лежит.

С первой удачей поехали на карчеподъемницу. Старшина якорь на палубу не принял. Пришлось его выгружать на берег. Промаялись с ним до обеда, а потом снова поплыли с урезом. Попала карча — огромная, утонувшая в незапамятные времена береза. Вершину удалось поднять на урезе. Пробовали взять на шпиль — сил не хватило. У карчи оставили буек и возвратились на карчеподъемницу.

— Зачем обратно, Вахромей? — спросил Сорокин.

— Здоровенную карчу зацепили. Придется карчеподъемницу плавить.

— Плыть так плыть. Дело твое. Валяй… А я отдохну маленько с устаточку. — И старшина скрылся в каюте.

Мы подняли якорь и на шестах подошли к буйку. Вытянули вершину карчи наружу, прикрутили ее цепью к подъемному валу и стали накручивать.

На палубе появился старшина.

— Слава те господи, с легкой руки почин сделали. Будем, значит, робить на урок. Когда вытащим всю березу на палубу да выгрузим ее на бережок, тогда и шабаш…

По мере того как береза поднималась, мы пилили ее на чурки, а цепь перевязывали ниже по стволу, вытягивали дальше и снова пилили. Но чем ближе к комлю, тем толще ствол. Приблизительно со средины дерева стало зажимать пилу.

Пришлось пилить вчетвером.

Когда втянули на борт комель с корнями, закатилось солнце. Пока обрубали пень, стало темно.