Король-крестоносец

– Почему? – настойчиво вопрошал Балдуин. – Приносят сюда больных из-за моря, и те обретают здоровье. А мы, живущие тут, совсем рядом, владеющие Святым Гробом, будто и не ведаем о его силе. Почему меня не отнесли туда, когда я был маленьким? Может, и я бы спасся. Христос исцелял прокаженных…

– Тс-с… – прошипел архиепископ, оглядываясь.

Балдуин горько рассмеялся.

– Все еще оберегаете тайну? Да она известна уже всему свету! Прокаженный король!… Неужели вы думаете, отче, что люди слепы? Что, единожды увидев меня, можно сомневаться в характере моего недуга?

– Благо государства повелевает скрывать это несчастье, покуда это возможно…

Балдуин, приподнявшись в постели, метнул на собеседника гневный взор.

– Ради блага государства, – твердо проговорил он, – давно надо было втайне умертвить меня, а на место мое взять здорового мальчика из хорошего рода. Вот что повелевало благо государства, а вы вместо этого растили прокаженного короля… Король! Корона выставила мою беду на всеобщее посмеяние!

Архиепископ низко склонил голову, точно его ударили.

– Покойный король любил вас…

– Знаю, что любил… И вы тоже, отче…

– Я и теперь люблю вас ничуть не меньше!

– Верю, отче, только злом обернулась для меня ваша любовь. Худшего и врагу не пожелаешь. Как только вы догадались, чем я болен, надо было меня умертвить и вышвырнуть прочь, как падаль!

– Когда-то один человек предложил вашему отцу нечто подобное. Покойный король в ответ взялся за меч…

– Как давно это было? – спросил Балдуин, снова укладываясь навзничь и прикрывая глаза.

– Семь лет назад… Вам тогда шел десятый год…

– Расскажите, как это случилось!

– Лучше усните, государь, дорогое мое дитя! Зачем травить себя понапрасну, вспоминая былое?

– Рассказывайте! – приказал больной.

– Не хотелось бы ворошить прошлое, но раз вы настаиваете… Вам тогда сравнялось девять… Клянусь Святым Крестом, не сыскать было мальчика разумнее, здоровее и краше. Глядя на вас, каждый с радостью говорил себе: настоящий растет король, владыка, он возвысит нашу державу… И к наукам способности чрезвычайные. Да вы, наверное, и сами помните – ученье было для вас забавой… Что ни день, я благодарил Господа, пославшего такого государя нашему вечно бурлящему, беспокойному королевству. И вдруг…

– Что – вдруг? Говорите!

– Вдруг… Каждый день я наблюдал с галереи, как вы играете во дворе с другими мальчишками; чаще всего вы, как это водится, бились меж собой на палках, будто на мечах, ну и, само собой, в такой игре кто-нибудь то и дело получал дубинкой по спине либо по рукам и вскрикивал от боли… Смотрел я, смотрел – и начал диву даваться, что среди детских криков никогда не слышен ваш голос, а доставалось вам не хуже других, королевскому сынку поблажек не давали, нет! Вот я и призадумался: и впрямь вы такой выносливый или отчего-то боли не чувствуете?… Наконец я не выдержал и спросил вас… Вы помните?

– Нет.

– Я спросил вас, почему вы никогда не охаете во время игры, а вы ответили: не больно, вот и не охаю. А если хлестнут прутом? Тоже не больно. Я испугался, схватил вас за руку и потащил к свету, стал разглядывать кожу… На вид вроде обычная, но даже если хорошенько нажмешь пальцем – не краснеет… Я царапнул по вашей руке ногтем – ни следа… Да хранит Господь Святую землю! Меня словно кипятком обдало… Весь дрожа, бегу к государю нашему, к королю, и говорю: лекаря надо, как можно скорее лекаря, искусного в своем деле и умеющего держать язык за зубами… Король на мои страхи только смеялся, но лекаря все же позвал…

– Лекаря я помню, – заметил Балдуин, не открывая глаз.

– Тот сразу признал проказу… Сказал вашему отцу королю, что спасения нет и лучше такого ребенка в живых не оставлять…

– Верно сказал. Надо было дать мне яду… Избавить королевство от срама, а меня от муки… И что же ответил отец?

– Чуть с мечом не кинулся на лекаря за такой совет, под страхом смерти запретил рассказывать о вашей болезни, а потом закрылся в своих покоях и три дня к себе никого не впускал… Плакал… Оруженосцы караулили у дверей, слышали – рыдал в голос. Три дня не показывался на людях, придворные чуть не ошалели со страху – не могли уразуметь, в чем дело. Да и потом никто ничего не понял: о случившемся ни одному человеку не сказали, даже вашей матери – королеве… Правду знали только король, лекарь да я.

– Надо было меня отравить, – с упреком повторил Балдуин. – Отец не захотел, так могли бы вы…

– Да хранит Господь Святую землю! Я жизнь готов за вас положить, а вы – отравить!

Он тяжело перевел дух и продолжил:

– С той поры покойного короля словно подменили. Я думаю, он от горя и преставился прежде срока, ведь летами король был вовсе не стар, ему бы править и править… измучился из-за вас. Когда начинали ему вас хвалить – даже султан завидовал, что у короля такой наследник растет, – он так глядел на вас, так глядел… У меня аж сердце разрывалось от этого взгляда, ведь я-то знал про его беду!

– Да, я помню, – задумчиво произнес Балдуин, – помню, как он на меня глядел… Но зачем, зачем вы от меня таились? Я бы в монастырь убежал, я бы кинулся в море, я бы не позволил себя затащить на трон! А я ни о чем не знал… В первый раз подозрение возникло у меня после битвы при Айн-Анжаре… Битва! Последний счастливый день в моей жизни!

– Как, вы подозревали уже тогда?

– Тогда я только начал догадываться. Айн-Анжар! Целая жизнь прожита в первый год моего правления… Весной на магометан ходили… Месяцев через девять – снова… И каждый раз победа! Вплавь через Иордан, по оазисам Панеаса, по склонам увенчанного снегом Ермона, спешным ходом подошли мы к стенам Дамаска… Из осажденного города выманивали врага в чистое поле… Взяли небольшое селение неподалеку… Возвращаясь с пленными и богатой добычей, захватили по пути крепость Беит-Джин. Она стояла в цветущей долине, среди зелени и ручьев, мы назвали ее «Domus Voluptatis» [6]. Co всех сторон к нам сбегались люди, кричали: «Король! Король!» Сарацины – и те хвалили меня, видя, как ловко я орудую мечом на турнирах. Проезжая своими землями, я мечтал о том, как вверенную мне Богом державу расширю, укреплю, возвеличу… Саладина от своих границ отодвину… Я – король! Мне было всего лишь четырнадцать лет, и впереди – целая жизнь… – Король умолк, задумавшись, но вскоре продолжил: – Не прошло и года, как мы двинулись в новый поход. На сей раз побережьем морским до Сидона, оттуда через Ливан, через земли богатые и урожайные, истекающие молоком и медом… Под Айн-Анжаром нам преградил дорогу Саладинов брат Туран-шах с большой силой. Битва, битва! Не турнир, не осада, а первая настоящая битва!

Охваченный воспоминаниями, король порывисто приподнялся на ложе. Широко распахнутые глаза заблестели.

– Моя первая битва… Первая и последняя… Зато победная! О, я прекрасно знаю, что мой дядя Раймунд все заранее обдумал и рассчитал, что это он, а не я руководил сражением… Как только все было готово к бою, он, отойдя со своими людьми, приказал мне: «Веди!» И я повел, клянусь Святым Копьем, я повел! О, если б хоть раз еще повести мне славных рыцарей в бой! Или хотя бы во сне еще раз почувствовать то, что въяве переживал тогда! Вам, отче, такого не представить! Это счастье… Ты ощущаешь за собой силищу, которая дышит, грохочет, мчится, которую можно метать, как копье… ты – голова, а силища эта – твои плечи… Это счастье… Нестись вперед, чуя позади настоящую бурю! Конь играет под тобой, ржет и рвется вперед, перемахивает через овражки… Только ветер свистит в ушах… И сеча! Чуть потом! Такая, что дух захватывает! Будто ты из обычного человека вдруг превратился в разящую молнию!

Задохнувшись, король изнеможенно откинулся на подушки. Архиепископ скрыл в ладонях лицо, чтобы не показать слез.

– Последний день, последний счастливый день в моей жизни, – лихорадочным полушепотом продолжал больной. – А назавтра явились послы от Туран-шаха с предложением мира. Явились ко мне, победителю! Я принял их в латах и при мече, только рукавицы снял, а дядя Раймунд стоял у меня за спиной и шепотом мне подсказывал, что говорить, ведь я же был совсем несмышленыш. Этакий счастливый и гордый собой мальчишка… И тут я заметил, как один из шейхов уставился на мою руку, уставился со страхом, даже речь свою заготовленную проговорил кое-как. Глядел, точно змею увидел, и будто смешался, а в глазах злорадство светится… Поглядел тогда и я на свою кисть и впервые заметил на коже синеватые пятна. Может, они были и раньше, да я на них внимания не обращал, нынче же взгляд сарацина насторожил меня. Такой взгляд! Воротившись домой, я показал вам руку и спросил про пятна. Вы ответили, что это, наверное, от холода…