Буйный Терек. Книга 2

— Кто может опровергнуть свидетелей, заставших этих людей в грехе и прелюбодеянии? — вытягивая руку в сторону женщины и ее любовника, спросил кадий.

— Что там опровергать? Эта блудница чуть ли не на глазах всех аульчан распутничала с ним.

— Все верно!

— Гадина! Притворялась тихой, скромной, а сама погубила парня, — раздались негодующие голоса.

— Убить их надо!.. Камнями, как собак поганых, — срывая с головы платок, дико закричала, подаваясь вперед, мать подсудимой.

И сейчас же все женщины одобрительно и громко загалдели.

— Правильно сказала, Чаба-хан! Как шелудивых псов, чтобы другим неповадно было.

— Тише, женщины! Суд еще не окончился, — поднимаясь с камня, остановил их кадий. — Решать будем после, а сейчас пусть скажут сами эти… Скажи, женщина, почему ты впала в грязь и грех с этим мужчиной? — не глядя на подсудимую, спросил кадий. — Может быть, муж твой плохой, не годится для брачной жизни?

Все насторожились. И хотя это была обычная судебная проформа, необходимая по шариату при разбирательствах такого рода, тем не менее все жадно смотрели на преступницу, ожидая ее ответа. Но она, по-видимому, не только не поняла, даже не слышала вопроса.

Шамиль всматривался в ее помертвевшее лицо и судорожно дергавшиеся плечи, потом перевел взгляд на мужчину, и ярость охватила его.

«Убить обоих. Забить камнями и залить яму грязью», — подумал он.

Гамзат-бек молча гладил ладонью свой широкий базалаевский кинжал, на котором кубачинские мастера искусно вывели по серебру сложный восточный орнамент. Перехватив взгляд Шамиля, он тихо шепнул:

— Кончать надо. Скоро намаз, а там и в дорогу.

Шамиль утвердительно кивнул, вспомнив Гази-Магомеда, которого они оставили в селе.

— Так защищать их некому, да и от чего защищать?.. От собственной грязи и греха спасет один коран, но они, эти нечестивцы и блудники, забыли и аллаха, и пророка, и Несомненную книгу, забыли о том, что они мусульмане. Как собаки, они удовлетворяли свою похоть, как собаки, они и умрут, — гневно закончил кадий.

Вздох, тяжелый и весомый, прошел над толпой.

И снова стало тихо.

— На основании законов чистой веры и как говорит шариат, эти грязные животные подлежат позорной смерти в ямах. Каждый правоверный, каждый мужчина и каждая женщина, присутствующие здесь, с чистым сердцем и твердой верой должны кинуть камень в них. Мужчины — в негодяя, опозорившего аул и дом почтенного Саадуллы. Женщины — в блудливую потаскуху, забывшую бога, мужа и закон. Ведите их, и да свершится суд по воле аллаха.

Толпа задвигалась, шевельнулись и оцепенело стоявшие осужденные. Парень с ненавистью глянул на свою любовницу и что-то с отвращением выкрикнул ей, но за шумом, возникшим на сходе, Шамиль не расслышал слов.

Парень яростно отбивался, выкрикивая ругательства, пытался вырваться из рук людей.

— Теперь только понял свой позор, свинья поганая!.. — сказал Гамзат-бек и, оборвав себя, спросил: — Что это? Горят сигнальные костры?..

Все обернулись в сторону, куда смотрел он. Даже мулла с кадием поднялись с мест, с тревогой и беспокойством глядя на вершину соседней горы.

Там вился дым. Он то черной шапкой клубился на вершине, то, подобно конскому хвосту, взлетал и падал под ветром.

Огонь прорезывал пелену дыма и все сильнее охватывал сигнальные сухие поленницы, заменявшие горцам телеграф.

Вдали, возле дороги на Унцукуль, заклубился второй костер, за ним третий, и сигнальная цепь сторожевых костров в дыме и пламени потянулась к небу.

— Русские идут, — объявил кадий и обтер лицо ладонью.

— Опять эти нечестивцы полезли в горы, — мрачно произнес мулла и посмотрел на Гамзата.

Со стороны караула, занимавшего дорогу на Унцукуль, скакал конный. А дым все сильнее поднимался над верхушками недалеких холмов.

— Русский отряд близко!.. — соскакивая с коня, крикнул связной. — Его дозоры уже вышли к роднику Сурхая. Казаки перешли перекресток.

— Много их? — спросил Шамиль.

— Много. До тысячи человек и три пушки. Впереди казачьи разъезды, затем пехота.

— Куда идут?

Люди, забыв о казни, об осужденных, столпились вокруг связного, взволнованно задавая вопросы. Часть женщин бросилась к саклям, желая угнать в горы скот, собрать кое-какой скарб, спасти от русских.

— Точно не знаю. Но конные уже прошли перекресток, не сворачивая к нам, — ответил, пожимая плечами, посланный. — Али-Магома приготовился встретить их огнем, если пойдут к нам… но их много.

Осужденный, стоявший на краю ямы, с надеждой слушал этот разговор. Его лицо и глаза оживились. Приход русских означал спасение или хотя бы отсрочку казни.

Тревога, вызванная страшной вестью о появлении русских под самым аулом, неминуемый разгром и уничтожение оттеснили на задний план все остальные события. Люди теперь думали о себе, о своих семьях, о надвигавшейся опасности.

— Скачет кто-то! — закричали в толпе.

Пыль поднялась над дорогой. Все в беспокойстве смотрели на приближавшегося всадника.

— Как быть с ними? Сейчас не до этой дряни, — тихо спросил мулла, показывая на осужденных.

— Закон их осудил. Азраил ждет их грешные души, — сурово ответил кадий, глянув на Гамзат-бека. Тот кивнул.

Всадник, не слезая с коня, крикнул:

— Русские пошли дальше! Они даже не взглянули в нашу сторону. Солдаты и пушки идут в Ашильту.

— Слава аллаху! Велик бог и его святая милость! — сказал мулла, и вздох облегчения пронесся над толпой. Люди снова ожили, лица всех просветлели. Радостная весть, что русские прошли мимо, вернула к жизни всех.

— Проклятые гяуры пошли дальше. Помоги, аллах, твоим детям, да охранит пророк правоверных, — поднимая руку кверху, помолился мулла и приказал: — Исполняйте закон, люди. Время не ждет.

Две женщины вытолкнули вперед осужденную, а третья, пожилая, с сухим и морщинистым лицом, стала остригать ее волосы большими, грубо сделанными ножницами, которыми по весне стригли аульских овец.

Парня, упиравшегося и пытавшегося ногами отбиться от схвативших его мужчин, поволокли к яме, вырытой у дороги. Вторая чернела рядом. Темные неширокие дыры, сажени по две глубиной, в которые сыпался песок. Сырой запах земли шел от еще влажной ямы. По обе ее стороны стояли мужчины, возле которых была насыпана гора камней, больших и малых. Тут были острые обломки гранита, и круглые булыжники, и собранная мальчишками крупная речная галька, и большие, величиной с кирпич, принесенные из ущелья куски черного диабаза.

У второй ямы столпились старухи, нетерпеливо поторапливавшие обступивших блудницу женщин.

Парень еще раз попытался вырваться, но связанные руки мешали ему. Он тяжело вздохнул и обвел всех тупым и мрачным взглядом. Стоявший позади него тавлинец вдруг пихнул парня в спину, другой поддал ногой, и осужденный с глухим воплем свалился в яму. И сейчас же туда полетели камни. Били все: и старики, и молодые. Бросали мулла и кадий, мальчишки, Шамиль и даже мюриды-чеченцы, люди чужие в этих местах и не знавшие никого из присутствующих.

Вопли стихли, а камни все летели в яму.

Женщина в ужасе закрыла лицо руками, но ей развели их. Родная мать с ненавистью подтолкнула ее к яме, другая женщина, мать ее любовника, толчком в подбородок приподняла опущенное вниз лицо.

— Смотри, потаскуха, любуйся казнью моего сына, погубительница его жизни! — с ненавистью проговорила она.

Осужденную бросили в яму, и град камней посыпался на нее. Били только женщины и дети. Мужчины молча и сурово стояли в стороне, разглядывая орущих, яростно швыряющих камни женщин.

Никто не заметил, как к месту казни подошел Гази-Магомед, он внимательно наблюдал за людьми.

— Все кончено. Обе свиньи забиты камнями, их грязные тела зароют после вечернего намаза далеко за аулом, — сообщил мулла, подходя к имаму.

— Аллах лучше нас знает пути жизни и смерти. Делайте с телами так, как велит шариат. — И, не обращая внимания на приветствия заметивших его людей, Гази-Магомед сказал: — Гамзат и ты, Шамиль, выводите мюридов к дороге. Русские пошли в сторону Ашильты. Нам засветло надо быть в Эрпели.