Место явки - стальная комната

Мне то было ясно, что даже если, корежа оригинал, умолчать о юридических тонкостях, то все равно удаление столь важного персонажа повлечет за собой существенные изменения в тексте, заставит поменять целый ряд сюжетных положений.

В чем же провинилась почти девяностолетняя к тому времени старуха, младшая дочь Толстого, перед советским государством, перед его бдительной цензурой?

Незадолго до Второй мировой войны она при поддержке группы русских эмигрантов, среди которых был и Сергей Рахманинов, организовала и возглавила «Комитет помощи всем русским, нуждающимся в ней». В историю эта благотворительная организация вошла под кратким названием — «Толстовский фонд». Советская пропаганда выливала на этот фонд ушаты помоев: и с ЦРУ он связан, и шпионов поддерживает, и диссидентов подкармливает, и вообще собрал под свою крышу сплошь изменников Родины. Вот и запретили в порядке пропагандистского отмщения даже упоминать имя Александры Львовны в России — и в печати, и, как выяснилось, в пьесах тоже.

Вникая в яснополянскую ситуацию, мне, чем дальше, тем больше, начинало казаться, что иным молодым членам семьи не помешало бы добрее быть к своим немолодым родителям, больше следовать примеру Татьяны, чем Александры. Последней отец даже тайно передал записочку: «Ради Бога, никто не упрекайте мама и будьте с ней добры и кротки». Но не очень прислушивались там к слову простого сострадания, не смогли быть кроткими, слишком увлеклись «идеями».

Так что, прямо скажем, в первом варианте пьесы, попавшем в цензуру, Александра Львовна отнюдь не выглядела ангелом. В согласии со своей прямолинейной правдой, молодая, сильная, решительная, она действовала так, как действовала. Вряд ли ее можно было принять за положительного героя драмы. Но в главлите в тонкости не вникали: коли велено не упоминать вообще, то и не надо упоминать — убрать для ясности.

Надо было принимать решение: или упереться и, значит, поставить крест на всем проекте, или все-таки отказаться от персонажа «дочь Александра». И порадоваться, что хотя бы не потребовали убрать Льва Толстого.

Согласиться на экзекуцию — исключить из пьесы персонаж, конечно, было очевидным конформизмом. Простительным или не очень? Думаю, все-таки первое. Та же Александра Львовна, издавшая вместе с Чертковым три тома неопубликованных произведений отца («Посмертныя художественныя произведенiя Льва Николаевича Толстого». Под редакцiей В. Черткова. Изданiе Александры Львовны Толстой. — Во студенчестве я купил эти три книжки за 3 рубля), даже она в комментарии к «Отцу Сергию» сообщила: «Те места в тексте, которые выпущены по цензурным соображениям, везде заменены точками». Пошла, значит, на соглашение…

Сыграть в принципиальность и тем самым отказаться от пьесы было бы равно самоубийству. Такой путь пройден! Вот уже и положительный отзыв пришел из Института мировой литературы. Старший научный сотрудник, кандидат филологических наук Л. Громова-Опульская, сделав, конечно, непременные в таких случаях незначительные замечания, написала:

Собственно, другого выхода я не видел — надо продолжать.

Надо было придумать, как, убрав столь важный персонаж, не нарушить целостность пьесы, сохранить ее глубинный смысл. Это не механическая работа — вычеркивай, где Александра Львовна, и дело с концом. Ведь все уже сцеплено, взаимосвязяно, внутренне обусловлено и взаимозависимо. Тронешь одно — отзовется в другом. Надежда была на достаточно подробное знание деталей яснополянской ситуации, роли в ней каждого, кто оказывался или мог теперь оказаться персонажем пьесы, ну и, конечно, общая сугубо драматургическая изворотливость, если не называть последнее умением или даже мастерством.

Вместо персонажа «дочь» я ввел персонаж «переписчица». Эта переписчица не с потолка была взята — в доме Толстого действительно работала переписчица Феокритова — особа, полностью созвучная Александре Львовне по реакциям на окружающее, по симпатиям и антипатиям, по готовности совершать те поступки, которые были бы любезны именно младшей дочери Толстого. Многие действия и реплики, без которых сюжет просто бы не мог состояться, лишенный Александры Львовны, я передал ей.

Кроме того, персонаж «младший сын», читай — Лев Львович, по отношению к общему конфликту в доме принадлежал, условно говоря, к той же группировке, что и его младшая сестра. Поэтому к нему без особых смысловых утрат, после соответствующей обработки перешли некоторые ее слова.

Понятно, что пришлось вмешаться и в ряд сугубо сюжетных положений, уводя за кулисы Александру Львовну и включая в действие другие персонажи.

В очередной раз перепечатав пьесу, теперь, так сказать, в ее послецензурном виде, снова отнес в министерство. Министерство снова отправило ее в цензуру. И вот, наконец, 19 июля 1972 года пьеса получила главлитовское разрешение. Если считать от момента, когда я в первый раз ставил точку, на все про все, на все необходимые формальности, ушел год.

К сожалению, «Ясная Поляна» и поставлена была, и опубликована именно в том — пост-цензурном варианте. В этой книге я впервые публикую ее в подлинном виде, так, как она выглядела до вмешательства главлита. Многое, что еще не так давно казалось значительным, трудноодолимым, обязательным, забывается. А помнить надо. Сегодня трудно ощутить во всей реальности то состояние внутренней скованности, унизительной зависимости, в котором оказывался каждый пишущий, как только начинал писать что-либо. Чтобы обезопаситься от возможных осложнений и душевных травм, непроизвольно включался «внутренний редактор» — это когда сам не делаешь того, что, понимаешь, «не пройдет». Но часто не спасало и это. Ты, как говорится, предполагаешь, а тобой располагают.

Цензурные эскапады с «Ясной Поляной» показывали, что система стала по-существу той вдовой, что сама себя высекла. Во всех смыслах, казалось бы, нужное ей, серьезное, важное она отказывалась распознавать, костенея под грузом ею самою рожденных пропагандистских штампов. Поэтому и закончилась.

Разрешенная к постановке пьеса жгла руки: кто же ее в конце-то концов поставит?!

Попытки увлечь некоторых мэтров, вы помните, закончились ничем.

У Толстого где-то есть фраза: если долго вглядываться в одну точку, она вырастает в бесконечность. Точка приложения всех моих сил была теперь одна. Я упорно вглядывался в нее, вглядывался, но действительно ничего, кроме бесконечности, за ней не обнаруживал.

Признаться, за все свои драматургические годы так и не удалось понять закономерность, по которой пьеса или сценарий находят своего режиссера, а затем и свою так называемую «производственную» судьбу. Каждый раз — стечение обстоятельств. Если можно случайности назвать закономерностями, то тогда это именно тот случай.

И вот лечу в Омск. Командировка по линии (соблюдая бюрократический сленг) Бюро пропаганды советского киноискусства. Там предусмотрены выступления в больших залах, ответы на записки — встречи со зрителями. В нашей небольшой группе — молодой Коля Губенко. Известный актер любимовской Таганки впервые как режиссер поставил тогда фильм — «Пришел солдат с фронта». В главной женской роли у него Ирина Мирошниченко. Лента еще не вышла в прокат, в Омске будут самые первые показы публике.