«Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–195

До свидания, дорогой Марк Александрович. Еще раз от души благодарю Вас и шлю низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

13. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 26 августа 1946 г. Ницца.^[76]

Понедельник, 26/VIII 6, avenue Gustave Nadaud Cimiez Nice

Tel. 818-93

Дорогой Марк Александрович

Спасибо, что вспомнили обо мне и написали. Искал Вас два дня подряд на Promenade des Anglais около 6 ч. вечера — но тщетно! Сегодня и завтра я едва ли туда попаду, но на этой неделе непременно зайду к Вам в указанные Вами часы, если не встречу до того. Очень хочу Вас видеть.

Будьте добры передать мой искренний привет и поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

14. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 1 ноября 1946 г. Париж

Paris, 13e 39, rue Pascal

1 ноября 46

Дорогой Марк Александрович

Вас, вероятно, удивит это мое письмо. Пишу я Вам после встречи с Георгием Ивановым и почти что по его просьбе.

Он очень тяготится разрывом (или чем-то вроде разрыва) с Вами^[77]. Я ему говорил, что тут надо различать «общественное» и «личное» — как, помните, Гиппиус говорила Блоку после «Двенадцати», — но этот ответ для него, очевидно, неубедителен. Мне кажется, он за последнее время изменился, во всех смыслах. Вы его знаете — это странный и сложный человек, по-моему даже больной. Если в результате этого моего письма что-либо улучшилось бы в Вашем отношении к нему, я был бы искренно рад. Простите за самонадеянность — хотя, правду сказать, я ни на что и не надеюсь.

Шлю Вам самый искренний привет и крепко жму руку. Сколько времени Вы еще в Париже?

15. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ 7 мая 1947 г. Париж. Paris, 14e. 9, Boulevard Edgar Quinet Hotel du Montparnasse 7 мая 47

Дорогой Марк Александрович

Вчера я видел Ставрова, который мне передал, что Вы будто бы обижены тем, что я, будучи в Ницце, не зашел к Вам.

Правду сказать, мне не очень в эту обиду верится. Но я, во всяком случае, хочу объяснить Вам, в чем дело.

За время Вашего пребывания в Париже у меня создалось впечатление, что Вы никаких встреч ни с кем или почти ни с кем — не ищете. Виделись мы с Вами всего два раза. Зная Вас, я был уверен, что если бы я в Ницце выразил желание быть у Вас, Вы встретили бы меня с Вашим неизменным радушием и приветливостью. Но я не был уверен, что не нарушил бы этим, хотя бы и не надолго, тот образ жизни, который Вы избрали.

Вот и все, с полной откровенностью. Об этом я говорил и Ивану Алексеевичу. А видеть Вас мне очень хотелось, и если бы не эти scrupules^[78], — м. б. и излишние, — я, конечно, постарался бы с Вами встретиться.

Кстати, у меня было к Вам и дело. Я хочу написать в «Русс<ких> нов<остях>» статью об «Истоках»^[79], о чем уже говорил и с редакцией. Не были ли бы Вы добры мне сказать, в каких номерах журнала был Ваш роман напечатан? У меня есть только разрозненные номера, и мне нужно бы знать, каких именно у меня недостает.

Крепко жму Вашу руку и шлю самый сердечный привет. Не откажите передать мой низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

16. М.А. АЛДАНОВ — Г.В. АДАМОВИЧУ 10 мая 1947 г. Нью-Йорк 10 мая 1947

Дорогой Георгий Викторович.

Я действительно был очень огорчен тем, что Вы не дали о себе знать, когда были на юге. Вы совершенно ошибаетесь, предполагая, что мне не хотелось Вас видеть. Если Вы помните, я в прошлом сентябре, пробыв в Ницце лишь несколько часов, просил Вас о свидании на вокзале. В Париже действительно мы встречались не часто, и я об этом искренно сожалел, о чем говорил и Бунину. В Ницце же встречи с Вами были бы особенно приятны, так как здесь нет парижской сутолоки и спешки. У меня, по крайней мере, здесь знакомых почти нет.

Мне будет чрезвычайно приятно узнать Ваше мнение об «Истоках». Был несколько удивлен Вашим сообщением, что Вы намерены поместить о них статью^[80] в «Русских новостях»: думаю, что ко мне в этой газете относятся неблагожелательно. «Истоки» печатались во всех книгах «Нового журнала» от 4-й до 13-й за единственным исключением 5-й книги. Полные комплекты могут быть (не ручаюсь) у Полонского, у Буниных, у Зайцевых. Забавно: роман этой осенью выходит по-английски^[81] у Скрибнера^[82], появится, конечно, и на других языках, а оригинал издать трудно. Знаете ли Вы, что в 1920-23 году в разных странах эмиграции было более шестидесяти русских издательств? Теперь фактически остались «ИМКА» и «Возрождение», да и они, кажется, выпускают по три с половиной книги в год. Подождем, как говорится, лучших времен. Я очень Вам признателен за внимание к «Истокам».

В надежде скоро Вас увидеть шлю самый сердечный привет. Т<атьяна> М<арковна> присоединяется. Пожалуйста, кланяйтесь Ставровым.

17. М.А. АЛДАНОВ — Г. В. АДАМОВИЧУ 15 июля 1947 г. Нью-Йорк 15 июля 1947

Дорогой Георгий Викторович.

Получил Вашу книгу, сердечно Вас благодарю. Обычно я отвечаю благодарственным письмом тотчас по получении книги (сегодня написал Жюлю Берто^[83] и полковнику Анри Каре^[84]), но Вам не хотел ответить, пока не прочту «Л-отр Патри»^[85]. Прочел не «в один присест», а в несколько, в течение нескольких дней. Книга Ваша поистине сверкает умом и талантом на каждой странице. Надеюсь, Вы этому поверите (хотя мне, как и Вам, случается говорить и неискренние комплименты). Умолите Вашего издателя, чтобы он сделал все возможное для распространения книги: она имеет, по-моему, все шансы на очень большой успех. Послали ли Вы ее видным французским писателям?

По существу книги писать в письме невозможно. Вдобавок, Вы скоро должны быть в Ницце? Я даже не уверен, дойдет ли до Вас письмо. Все же хотел бы сказать несколько слов. Не о политической части книги (ведь в ней есть и политическая часть): каждое Ваше «политическое утверждение» сопровождается неизменно оговорками и контр-оговорками, очень затрудняющими спор, да у меня и нет охоты к политическим спорам. На стр. 243 Вы высказываете те же мысли, какие в моем «Начале конца» высказывал в конце Вислиценус (юг, солнце, книги), и я слишком понимаю эти мысли и чувства для того, чтобы их опровергать: предоставим это Вишняку или Тихонову, для кавалерийской атаки справа или слева (слева, по-моему, Вишняк). Это отнюдь не значит, что я разделяю такие настроения. Просто политика внушает мне нечто весьма близкое к отвращению при полной уверенности в том, что отвращение надо в себе преодолеть. Только как это сделать? Добавлю, что Ваши страницы 247–255 — лучшее, что я читал о советской литературе.

Удивило же меня (очень) обилие в Вашей книге того, что Вы называете на стр. 187 les reflets galileens^[86]. У Вас бывали эти «рефлэ» и в прошлом, но я не думал, что они в Вас так сильны. Удивление мое — приятное, хотя я человек неверующий. Если бы покойный Мережковский ушел в монастырь, то это, несмотря на тысячи страниц, написанных им о христианстве, удивило бы меня в такой же мере, как если бы в монастырь ушел Эренбург, писавший тридцать лет тому назад недурные католические стихи. А насчет Вас не поручусь. Я, конечно, шучу. Все же Вы преувеличиваете, говоря (стр. 197), будто православие опередило католицизм и даже очень сильно sur la voie des Levites!^[87] Помилуйте, возможно ли это? Говорю со стороны, но вопрос меня интересует.

Ваши замечания о России в громадном большинстве чрезвычайно умны и тонки. Однако (это единственное мое критическое замечание) и у Вас, даже у Вас есть склонность к особому роду «ам слав». Хочу пояснить свою мысль. По-моему, наряду с классической французской «ам слав», над которой у нас только ленивый не смеялся, т. е. наряду с гранд дюшесс Сашка, есть еще русская «ам слав», выдуманная русской же интеллигенцией, приписывающая русскому человеку свойства, совершенно для него не обычные или присущие ему не в большей степени, чем другим людям. Не скажу даже, чтобы эти свойства были такие уж лестные, но они почему-то нравятся национальному самолюбию. Всякие бездонности и бескрайности — это тоже гранд дюшесс Сашка. За единственным исключением Достоевского (да и то), ни один большой русский писатель не был «крайним» ни в философии, ни даже в политике. Вы скажете, Толстой. Но все-таки положите на одну чашу фантастических весов его публицистику, а на другую — остальное. Ведь все-таки Пушкин, Гоголь, Тургенев, Тютчев, Гончаров, Герцен (даже он), Писемский, Салтыков, Островский, Чехов были либо либералы разных оттенков, либо умеренные консерваторы. (Хотел было добавить Лескова, чтобы следовать мо-д-ордр^[88], общему и в Москве, и в русском Париже, и в русском Нью-Йорке, но недавно прочел снова «Соборяне» и «Некуда» — и, ей-Богу, не могу!) «Крайние» персонажи в русской литературе — это Рахметов и, пожалуй, боголюбивый откупщик Муразов^[89], но им во всех отношениях грош цена. Таково же, по-моему, общее правило и в других областях русской культуры от Ломоносова и обычно забываемого Сперанского до Михайловского, В. Соловьева и Милюкова. Бури же и бездонности больше всего любил горьковский буревестник (да еще Иванов-Разумник). Да и сам бескрайний Достоевский в письмах обычно очень ограничивал все свои бездонные глубины, частью, кстати сказать, им заимствованные на буржуазном Западе. Оговариваюсь: Вы в Вашей книге не так уж много места бескрайностям и уделяете, но маленький грех в этом отношении есть и у Вас. Надеюсь, Вы на меня не рассердитесь? Я так высоко ценю Вашу книгу, что могу это сказать.