Избранные письма. Том 2

Надеюсь, что Вы не оскорбите меня переделкой Вашей статьи на основании этого письма.

Вл. Немирович-Данченко

В частности, я сделал несколько оговорок «от ред.» — о Бутовой, Громове и др.

Вообще же все верно и, конечно, прекрасно рассказано.

{264} 376. Б. Л. Изралевскому[541]

Начало 20‑х гг.

По Музыкальной студии

Я прошу членов Музыкальной студии устраивать так, чтобы ни одно, даже незначительное, выступление перед публикой вне театра не проходило без моего ведома. Причем я оставляю за собой право то или другое выступление опротестовать.

Вл. Немирович-Данченко

377. М. В. Добужинскому[542]

3 января 1923 г.

3 янв.

Дорогой Мстислав Валерианович!

Пользуюсь случаем: Бродский едет в Петербург и поедет обратно. Пожалуйста, дайте Ваше обещанное для Музея МХТ.

Пожалуйста!!

А как же с эскизами «Розы и Креста»? Ведь и их надо[543].

Обнимаю Вас. Привет Вашим. Крепко, крепко жму руку.

Вл. Немирович-Данченко

378. Из письма С. Л. Бертенсону[544]

8 января 1923 г. Москва

8/I

… В 3‑й Студии конфликт разрастается. Котлубай ушла, но ушла, думая, что это поведет к каким-то реформам по ее взглядам. Одумавшись (и поговорив со мной дважды, по два часа!), решила не уходить. Но Завадский, вызванный мною, заявил, что если она вернется, он первый уйдет, а за ним и многие… Я назначил на среду беседу с Центральным органом. Завадского я пристыдил… По этому всему я уже получил письмо от Луначарского, которого известил о конфликте приятель его и он же приятель Котлубай. На чьей тут стороне правда, — не могу еще разобрать[545].

{265} Вот уж не думал, что придется так много заниматься студиями. Всеми четырьмя!

Веду переговоры о будущем с Чеховым и Сушкевичем. Подробности — впоследствии!.. Во всяком случае, эти двое за единый театр.

Журнал Вам выслан[546]. 2‑й выпуск немного лучше 1‑го, но все еще не на высоте. Как видите, я печатаю письма Ваши, выкидывая немногое. Довольно искренне. Они хорошо, просто написаны и должны читаться именно таковыми, без утаивания трудностей, неполных удач и т. д.

Вы получите это письмо до 28‑го? 28‑го десятилетие 1‑й Студии. Я организовал при Совете Театрального общества комитет чествования. Театр как бы в стороне и в то же время — совсем не в стороне. Пришлите телеграмму, хорошую. Как будет чествование, еще не известно. Вероятно, в театре будет «Гибель “Надежды”»[547], а может быть, иначе.

Когда Вы получите это письмо, — Америка уже совершенно определится[548].

Желаю для Нового года: 1) большущего матерьяльного успеха в Америке; 2) мира среди всех вас; 3) здоровья и хорошего настроения; 4) счастливых мыслей о будущем.

Встреча Нового года в театре была шумливая и тесная. Около 275 человек. Вся 1‑я Студия, Музыкальная, почти вся 4‑я и т. д. 3‑я встречала у себя, 2‑я сначала отказалась; думала, будет дома, а в день встречи попросила 30 – 40 мест, но это оказалось уже невозможным. Ввиду того, что Константин Сергеевич в прошлом году приглашал Нежданову с Головановым, позвали мы их и в этом. Потом пришел и Богданович. Владимир Сергеевич[549] был дома (кажется, даже в Пушкине), была его дочь. Номеров было мало. Первый тост (мой) был за К. С. (ура!) и театр, то есть 1‑ю группу (ура!).

Был оркестр (наемный) и танцевали. Были приглашены из миссий — германской и английской.

Кланяйтесь от меня Балиеву, то есть поцелуйте его крепко.

Привет всем, всем, — кому этого от меня хоть сколько-нибудь хочется.

Ольге Сергеевне[550] напишу.

В. Немирович-Данченко

{266} Берсенев приехал и уже репетирует Эдгара в «Лире» (Лира готовит Певцов) в 1‑й Студии. Я говорил Студии о нерешительном отношении театра к Берсеневу, но это не изменило дела. Берсенев, как всегда, любезен и подвижен.

Получено в Студии письмо от Болеславского с предложением возврата…[551]

Погода в Москве больше месяца была на 0 – 2° тепла. Теперь несколько дней мороз 8 – 12°. Рождественские праздники, которые и советский календарь не решился отвергнуть, проходят, кажется, оживленно. У Елисеева была толкотня, как в былое время, — торговля, должно быть, на сотни миллиардов в день…

379. В. И. Качалову[552]

Январь 1923 г. Москва

Дорогой Василий Иванович!

Очень приятно было получить от Вас письмо… Я так и думал, что Ваше предыдущее, из Берлина, не останется без продолжения. Ведь по смыслу оно прервано: что-то, самое главное, было недоговорено… Так что я и поджидал продолжения, и, зная Вас, не ждал.

«Зная вас», то есть не сомневаясь в Ваших лучших склонностях, но и считаясь с Вашей слабостью отдаваться текущему…

(Господи! я пишу таким языком, точно хочу сказать между строк что-то очень любопытное… «Ничего подобного», как говорят у нас, в Советской России.)

Однако, в этом письме Вы опять касаетесь — и еще определеннее — важнейшего в нашем существовании: работы. Не показывания себя европейским центрам, а простой работы, — репетиций, исканий правильных задач и интересной формы, мечтаний, надежд, близости осуществления[553]…

Да, время оказывается не так ползуче, как думаешь о нем. 5 лет, 6‑й год, как мы сбиты с панталыку. 5 лет назад казалось, что два‑три года пройдет, это такой огромный срок, и мы «найдемся» в новых условиях жизни. А вот пошел уже 6‑й {267} год, и как мы еще далеки от ясных планов даже ближайшего нашего поведения! Мы как будто и крепче стали на ноги, но часто еще изжитое принимаем за непоколебимое, неизменчивое, вечное, и, с другой стороны, часто новое самочувствие, мимолетное, принимаем за настоящую новую цель.

Я сейчас весь в мыслях о будущем, оттого и схватываю из Вашего письма именно эту Вашу «тоску по труде» — 1) какие должны быть и какие можно создать условия для труда? а 2) еще важнее — куда должен быть направлен труд? Первое меньше в нашей власти, хотя и легче сознать и прийти всем нам к соглашению. Второе больше в нашей власти, целиком зависит от нас самих, зато тут-то и нет соглашений; а отсутствие единомыслия или по крайней мере единоволия в этом, художественно-общественном, направлении — смерти подобно. Я давно говорю даже, что у нас сталкиваются и мешают друг другу не две воли, не два художественно-общественных направления, а 5, 6, 8, — по числу талантливейших и влиятельнейших сил труппы. Сила обоюдоострая. Я когда-то и где-то писал о Малом театре в его прекрасную пору, когда труппа его блистала прекрасными талантами, все в расцвете (Федотова, Ермолова, Медведева, Никулина, Ленский, Горев, Южин, Садовские, Рыбаков и т. д.), когда было, в сущности, царство актеров, и отсюда все лучшие, но и все худшие стороны дела.

Мы теперь на себе испытываем очень интересный, очень сложный процесс столкновения прекрасных актеров в их полной зрелости с административно-художественными задачами театра, в котором эти актеры творят.

Вдумайтесь в эту сжато выраженную формулу, и перед Вами вспомнятся все наши заседания, споры, пререкания, умерщвлявшие всякий порыв, парализовавшие всякую активность…

Думая о будущем и перебирая «опыт», я хотел бы посоветовать… скромность.

Не надо считать своего бога единственным. И в заповедях «иных» богов встречаются лучшие, чем в христианских.

Нельзя закрывать глаза и уши на несущееся мимо окон и иногда стучащееся в дверь…

{268} Нельзя смотреть на театр как на кабинетную забаву. Искусство актера действенно только в спектакле, а не в кухне его, как бы она ни была обставлена высокохудожественно.

Не следует, наконец, никогда опираться слишком на «славу». Идеал: работать так, как будто ее и нет совсем.

Не примите все это за проповедь или вообще за какую-либо «программу». Просто бросаю набегающие мысли. А в конце набежала даже такая «улыбчивая» мысль: да, не следует опираться на славу, а вот поди-ка, поговори с ними теперь, после всеевропейских и американских триумфов! «С ними», то есть с теми «5, 6, 8 талантливейшими и влиятельнейшими», вышеназванными…