Всемирный следопыт 1926 № 09

Вайзману были уже знакомы местные условия жизни. Это был не первый его сезон ловли жемчуга. Два года тому назад у него в Тахеу была палатка с дешевым кондитерским товаром.

Ему повезло. Жемчужина, вымененная на сласти у одного молодого, неопытного канака, превосходила своей ценностью все его барыши за сезон.

Итак, эти джентльмены решили на этот сезон образовать своего рода фирму; условия вступления в нее отличались необычайной простотой и состояли лишь из нескольких пунктов.

Вайзман должен был доставить парусину для воздвигаемого из тряпок и палок театра и оплачивал дорогу в Тахеу, Первис давал картины, аппарат и знания спеца. Вайзман обязывался стоять у дверей и принимать плату в виде перламутровых раковин, или кокосовых орехов. Первис взял на себя обязанность демонстрировать картины, пока ему не удастся приучить к этому делу какого-нибудь мальчика-туземца.

Первый завтрак только что окончился, и компаньоны, сидевшие в носовой части шкуны в некотором расстоянии от остальных, занимались подсчетами и разрешением некоторых спорных вопросов.

— Ну-с, — заметил Первис, закрывая свою истрепанную записную книжку и беря новую папиросу, — если только какой-нибудь другой кинематограф не забредет в эту вашу старую лоханку, называемую атоллом, мы хорошо заработаем. Шесть раковин, мелкая жемчужина, или четыре кокосовых ореха; в среднем пятьдесят человек на каждом сеансе и шесть часов демонстрации в день; никаких налогов, ни трат на прислугу, только содержание одного мальчика, который будет вертеть аппаратом, когда я научу его этому. Да, мы должны иметь удачу.

Единственно, что мне не по нутру, это наши картины. Когда я хорошенько рассмотрел их, мне захотелось бросить их в бухту, но тут я встретился с вами. Особенно смущает меня то, что их уж очень мало. Пять минут ковбойской истории, затем девушка на мотоциклетке, которую преследует артиллерист на быстроходном автомобиле, за ней проделки Чарли Чаплина и, наконец, Мутт, сажающий Джеффа в бочку с патокой. Этого не так уж много, и, кроме того, не будет цельности впечатлений.

— Не беспокойтесь об этом, — спокойно возразил Вайзман. — Ведь это картины, так ведь? И при том кино-фильмы, так ведь? Ну, так чего вам еще нужно? Вы заставите канаков таращить глаза, пока я буду знакомиться с содержанием их карманов, и нечего вам забивать себе голову фантазиями о высоком искусстве и цельности впечатлений. Наше дело — жемчуг. Жемчуг, говорю я, — и нам надо бороться с господами, вроде вот этого.

Он указал на грека Миланти, который только что вышел на палубу, вытирая лицо красным шелковым платком.

— Вот такие-то знают где раки зимуют, и могут нам свинью подложить, — заметил он.

— Каким же это образом? — спросил Первис.

— Да вот как, — ответил ему компаньон. — Молодчик, вроде Миланти, приезжает на какой-нибудь атолл, скажем хоть на Тахеу, начинает разнюхивать и наблюдать и, наконец, выбирает пару лучших ловцов жемчуга из туземцев. Он не дает в долг денег, потому что в деньгах мало толку в таком месте, как Тахеу, а попросту принимается продавать им в кредит разный хлам: игрушечные часы, десятицентовые граммофоны, шелковые сорочки, брилльянты с северного полюса и вообще всякую мерзость, которую вы только сможете придумать. Он приезжает сюда сезон за сезоном и настолько запутывает своих ловцов жемчуга, что они у него в долгу от шкуры до души.

— Так, так, — согласился Первис, — именно таков этот Миланти. И, мне кажется, Билли Вайзман, эти торговцы так хорошо сняли здесь все сливки, что их уже ни для кого не осталось, по крайней мере, их не осталось для таких, как мы с вами. Я могу прозакладывать полный зрительный зал против лопнувшего прожектора, что мы ничего не выгадаем в Тахеу, раз тут шатаются подобного рода типы. По моему, нам следует притаиться, работать с нашим кинематографом для отвода глаз, но не упускать из вида суб'ектов вроде Миланти, а затем налететь на одного из них и отнять все, им накраденное.

— Я вовсе не желаю попасться в уголовщине, благодарю вас покорно, — отвечал Вайзман.

II. Жан Франсуа Калабасс.

В полдень показались едва заметные с палубы смутные очертания пальмовых верхушек над далеким горизонтом. Это был Тахеу.

Два часа спустя, вместе с приливом, «Арефура» вошла в обширную и спокойную, как внутреннее море, лагуну, с северным берегом, терявшимся в синеве горизонта. Белый, как соль, пляж окаймлялся рощицами хлебных деревьев и кокосовых пальм; между стволами их мелькали соломенные крыши деревни.

Направляя дешевый театральный бинокль на покрытый густой толпою берег, Первис продолжал разговаривать через плечо с Билли Вайзманом.

— Поскольку я вижу, здесь нет ни одного кинематографа, — заметил он, — но по виду публика здесь самая жалкая, пригодная только для галерки. Тут больше детей, чем женщин, и больше женщин, чем мужчин.

Он передал своему товарищу бинокль в ту самую минуту, когда грохот якорной цепи «Арефуры» разбудил эхо рощ Тахеу, и в первой же лодке компаньоны отправились на берег.

У обоих мужчин были в руках мешки. Остальной их багаж необходимо было выгрузить до наступления темноты, и они теперь отыскивали место, где можно было бы расположиться; гостиницей им должна была служить расставленная палатка кинематографа.

— А вот и подходящее место, — сказал Первис, когда они подошли к просеке возле врезавшейся в лесок бухты, — лучшего ничего нельзя было бы и придумать. Давайте измерим его.

Во время обмера компаньоны заметили, что к ним подошел старик, вышедший из маленькой, покрытой пальмовыми листьями хижины, стоявшей в восточном конце просеки.

— Пятьдесят один фут, — закричал Первис. — Достаточно, да еще с излишком; ну, теперь повернитесь, чтобы измерить боковое пространство. Алло, — он повернул голову в том направлении, где как раз за его спиной стоял старик. — Алло, отец, и откуда это тебя сюда ветер занес?

— Извиняюсь, сэр, — ответил вновь пришедший, в котором с первого взгляда можно было разглядеть белокожего, да и к тому же француза. — Мое имя Жан Франсуа Калабасс, и это моя земля. Зачем вам понадобилось измерять мою землю?

— Вашу землю? — удивился Первис.

— Да, сэр, мне принадлежит вся эта земля, включая мой дом.

Первис посмотрел на Жана Франсуа Калабасс, белокожего, но, благодаря многим годам, проведенным на атолле, почти превратившегося в туземца; на его бедную, хотя чистую и старательно вычиненную одежду; посмотрел на его нос, уличавший в нем алкоголика, на его дрожащие руки и блуждающие глаза и… кое-что смекнул.

Первис сразу оживился и принялся знаками что-то об'яснять ему, но Жан только покачал головой. Первис усмехнулся, подошел к своему мешку и вытащил бутылку. Жан вторично заявил, что не допустит никаких зрелищ в таком близком соседстве со своим, жилищем, но не отказался выпить стаканчик. После этого он отправился домой за тремя оловянными чашками, и они выпили все вместе. Не прошло и часа, как Жан уже сдал в аренду свой участок за постоянное бесплатное место в театре и два доллара в неделю, каковая плата должна была вноситься авансом.

— Но вы не должны ничего говорить моей дочке об этих деньгах, — сказал Жан, помогая остальным допить бутылку убийственной шнейдемановской водки.

III. Флотилия ловцов жемчуга.

Днем, когда «Арефура» вошла на всех парусах в лагуну, флотилия искателей жемчуга прекратила на короткое время свою работу. Мужчины и женщины курили папиросы, болтали, смеялись и перекликались с соседними пирогами. При виде шкуны все смолкли, папиросы и бананы оказались позабытыми, и глаза всех устремились на нее, когда она плавно подошла со слабо натянутыми парусами и рулем, повернутым на штирборт.

Когда грохот якорной цепи разнесся по воде, языки развязались, и дочь Жана Калабасс, Амама, стоявшая возле своего товарища по ловле жемчуга Дамеа, уныло свистнула сквозь зубы.

Амама была прекрасна красотой потомков, происходивших от двух разных рас, прекрасна и смугла и еще почти ребенок; теперь уже окончилось два сезона, как она ловила жемчуг вместе с Дамеа. Дамеа был так же молод, как и она, он был сын туземки и испанца Джуан Ложу, умершего от той же болезни, которая в настоящее время убивала Жана Франсуа Калабасс, отца Амамы. Она знала Дамеа с самого раннего возраста, они выросли вместе, играли вместе, стали неразлучными; это была коммуна из двух человек, с Дамеа в роли вожака и Амамой в роли последовательницы. Они жили, точно брат и сестра, но никогда не ссорились, хотя у Дамеа был нрав горячий, как пламя, и острый, как меч.