Всемирный следопыт, 1928 № 01

— Что ж, давно пора, снаряженье мы захватили, а пока ты мне ничего не объяснил, как с ним обращаться, — давно бы пера!

— Ну, ну, не ворчи. Повременишь…

Действительно, сначала наша дорога шла по узкой таежной тропинке, заваленной корягами, павшими деревьями и засыпанной россыпью — мелким камнем, скатывавшимся с гор, вдоль подножья которых вилась наша тропа. И только часа через три мы выбрались на более широкую и мягкую, и там я поровнялся с конем Сухожилова, поймав нашего вьючного за повод, чтобы тот не оторвался от нас.

— Что ж, так и быть, посвящу тебя в наши премудрости… — начал мой спутник. — Видишь ли, соболь-то — зверь дорогой, и бьют его здесь здорово, — меры не знают. Но опять же бьют его на нашей уссурийской земле больше не мы, а все те же китайцы. Помнишь, я тебе рассказывал, как они лудевы^[7]) делают. Так вот, вместе с лудевами здесь у нас просто захват нашей тайги. Все способы они придумали. И, знаешь, ничего нам с ними пока не сделать. Делов у нас без этого много, и где тут на тайгу обращать внимание. Притом у нас и охотников хороших нет. Все мы больше норовим около дому промышлять, чтоб баба недалеко была, а ведь зверь-то не не дурак, он не набежит на тебя и не скажет: «Возьми-ка меня, шкура-то, ведь, у меня добрая». Притом на соболя, вот, и ружья не так нужны, тут снасть больше необходима.

— А у нас зачем с тобой ружья за спинами болтаются?

— Ты разве забыл, кто ночью-то около нас ходил? В тайге, брат, не шути, тигра ловушкой не испугаешь. Потом медведь, волк, рысь, да разве мало зверя у нас!.. Ружье и на других, мелких годится. Да и соболя иногда на пулю берешь, — все бывает…

Однако, слушай о нем: живет он больше в самых глухих местах. Соболь— зверь осторожный, и еще его привычка, — по земле он бегать не любит, все больше норовит по колоднику. Ну, вот, китайцы первыми заприметили это, впрочем, первыми его привычки узнали гольды да орочи, а китайцы от них переняли и сразу же, на их же манер, давай мастерить ловушки и ставить среди валежника да на колоднике. А так как китаец — человек без лени, то он сразу в этом деле своих учителей опередил.

А делается это так: сначала выбирается место такое, чтоб было видно, что по нему соболь ходит. Ну, а если вблизи нет подходящего бурелома, то промышленники нарочно валят деревья. А на этом лежне в два ряда вбивают колышки. Каждый высотой в 6–8 дюймов. Колышки ставятся по бокам, а в середине проход делается, как бы коридор. Длина этого прохода или коридора должна быть аршина полтора, ширина же вершка 2–4. Над лежнем же кладут другое бревно, меньше лежня, но такое, чтобы могло свободно лечь в коридорчик. Одним концом это бревно упирается в землю, а другим поднимается кверху, так фута на два, на три от лежня. Между рядами колышков кладут две тоненькие драночки, которые внутренними своими концами опираются на два прута, заложенных в вырезки, сделанные с обеих сторон двух ближайших к ним приколышей. От одного из этих прутиков к верхнему бревну идет веревочная снасть. При помощи маленького рычажка снасть держит бревно в висячем положении. И вот, когда соболь пробегает по дранке, он силой своей тяжести сдвигает их с прутиков. Бревно срывается и давит зверька…

Ставить такую ловушку надо — ох, умеючи! Если присноровишь слабо — будет давить без разбору всю мелкую живность: бурундуков, мышей и даже мелкую птаху, вроде поползней, синиц и других таких же. Ну, а поставишь туго — она пропустит соболя. Это, брат, наука тонкая! Мы, вот, с тобой выехали-то недельки на три, а китайцы с 15 сентября, это по старому, ушли уже на соболевание. В тайге у них заранее есть приготовленные фанзочки, и живут они в них по одному, по два, много — по три человека. Снарядит себе каждый из них штук 500–700 ловушек, расставит в окрестностях фанзы, и с утра как зарядит бегать от одной к другой, от одной к другой… Буря ли, вьюга ли, — китаец, пока не оглядел свои снасти, обхода не кончит. А чтобы легче обход было делать — это когда у него много ловушек, — то он на полдороге ставит себе еще и запасную фанзочку. Застала его ночь в тайге, — он нырнет в фанзочку, переспит в ней, а на утро опять пускается в обход до своей центральной фанзы…

— Вот как бьют соболя-то! — вдруг закончил Сухожилов, хлопнув рукой по крупу моего коня.

— Ну, а много ли так набивают? — заинтересовался я.

— Как тебе сказать… Раньше, когда в здешних местах соболь был, его добывали штук 12–15 за зиму на охотника, ну, а теперь 2–5, и то говорят— хорошо.

— Так за этим и стоит весь день потеть? — удивился я.

— Зачем за этим? Кроме соболя тут же китаец бьет белку, хорька, рябчика, — глядишь, он и заработал. Да и охотничают они только до декабря, а там, как занесет тайгу снегом, уже не вылезешь, каюк делу приходит, и снасти свои не узнаешь, — везде сугробы будут.

Впереди мы услышали шум горной речки, затем тропа сузилась, я осадил своего коня, и не успели мы проехать и двух десятков сажень, как наша тропа пересеклась бурливым и глубоким ручьем. Шириной он был не более четырех-пяти аршин.

— Неладное дело… — покачал головой мой спутник, слезая с лошади, — раньше здесь мостик был, а теперь куда-то снесло, а так эту речушку не перебродить.

— Что ж, объезжать будем?

— Нет, Алексеич, в тайге объезжать не приходится. Вот, слезай-ка, добудь во вьюке топоришки и принимайся валить деревья. Самим придется мастерить переправу…

Привязать лошадей, добыть инструменты и повалить деревья не было труда. Но мы долго повозились с переброской их через реку. Они у нас так неудобно падали, что два из них унесла вода. И только часа через три упорного труда, поперек бушующей воды у нас легло десяток четырехвершковых бревен. Концы их мы прикрепили кольями, сверху подтянули жердочками и начали переводить коней.

Сначала, как более спокойного, я перевел своего чалого, за ним пошел Сухожилов со своим конем, там он принял моего, а я вернулся за вьючным. И только успел я завести его на мостик, как в кустах около нас кто-то громко заревел… Мой конь забился, провалился одной ногой между бревен, поднялся на дыбы и так рванул поводья, что я не удержался и повалился с моста. Но, на мое счастье, мне под руку попал сучок, случайно не срубленный нами у крайнего бревна. Это меня спасло от холодной ванны. Не успел Сухожилов броситься ко мне на помощь, как я был уже рядом с ним и тут же поймал своего беглеца, запутавшегося в длинных сыромятных поводьях.

_{Мой конь забился, провалился одной ногой между бревен, поднялся на дыбы и так рванул поводья, что я не удержался…}

— Ревет-то тигр… — шепнул мне Сухожилов, суя поводья остальных коней и бросаясь через мостик в кусты. А я еле удерживал перепуганных животных. Они поводили ушами, дрожали и тряслись всем телом. По их поведению можно было уверенно сказать, что зверь где-то ходит тут, около нас, потому что органы слуха у таежных лошадей всегда лучше, нежели у луговых.

Вдруг Сухожилов бегом возвратился ко мне и исчез в кустах, что были на нашем пути…

— Куда ты? — не выдержал я.

— Кажись, на эту сторону махнул, а ты все же гляди назад! — успел он бросить мне, исчезая в густой листве кустарника, и, вслед за этим, я услышал сначала три выстрела, потом реп тигра, а затем и голос моего спутника…

— Держи коней! Там где-то другой зверь… Как бы не оборвались!

Я с тревогой оглядел кругом местность. Речонка попрежнему бурлила и пенилась. Кони трясли головами и пряли ушами. Все было тихо. Но для безопасности я, улучив минуту, выкинул из своего центрального ружья патроны с картечью и сейчас же засадил в патронники пули.

— Эй, Алексеич, выезжай-ка! Пожалуй, до темноты он не нападет! — услышал я издалека голос Сухожилова и сейчас же повел коней на его. голос.

Подъезжая к нему я с удивлением заметил, что он пристально рассматривает ноги нашего вьючного коня.