Where the bones disappear? (СИ)

Знакомым голосом кто-то из-за материальных складок реальности оскорбительно нашептывал: “Сумасшедшая”. Но и это в тот момент было абсолютно неважно. Уверенно хватаясь за железные прутья лестницы и закидывая голову к потолку, я почти была готова согласиться со странным шумом в голове. С грустью отметив, что вход на чердак больше не зияет таинственной тьмой, я скользнула внутрь.

Сначала не было ничего, кроме безумного солнечного света. Нет, конечно, он был не безумен и даже не настолько ярок — всего несколько ничтожных лучей, проникавших через то самое окошко под потолком. И всё же такая нелепость дневного света просто сбила меня с толку. Этот чердак — обманчиво теплый, настолько неправильный, что кажется очередной фальшивкой. Фальшивкой по сравнению с настоящим чердаком, в котором рассеянный лунный свет лишь чуть разгонял тьму, притом не обнажая её и не открывая главной тайны, намекал. Кому же нужно было обманывать меня теперь?

Медленно привыкая к новому “обличью” помещения, я начала оглядываться. С осторожностью и недоверием, будто ожидая новой лжи. Сначала появился пол из старых затертых деревянных досок; затем стены, две из которых были заняты стеллажами от пола до потолка, а две выглядели так, будто с них только что содрали кожу. Нет, конечно же обои или, быть может, какие-то плакаты, газеты.

Подойдя ближе, я кончиками пальцев подцепила вырезку из школьного еженедельника — единственное, что сохранилось в более-менее приличном состоянии и было почти читаемым:

« …6 февраля 1972 года — ученики гимназии имени Святого Батория активно сотрудничают с полицией.

Как только местные водоемы, находящиеся в черте города, начали таять, поиски девушки возобновились.

“У нас много сил, и есть новые зацепки. Дело будет раскрыто еще до конца месяца!” — обещает нам шериф Томас Кларк… »

— Ты пришла! — знакомый голос заставил вздрогнуть от неожиданности и обернуться.

Парень стоял, прислонившись плечом к одному из громадных стеллажей. Интересно, сколько времени он уже провел так, наблюдая? Обычная уверенная и довольная улыбка вдруг сошла, будто её и не было, когда он, скользнув взглядом по мне, наткнулся на ту самую вырезку из газеты, что я ещё держала в руках.

— Я пытался… убрать весь этот мусор, но его слишком много, — пожав плечами, Тейт оторвался от полок и шагнул в моем направлении.

— На чердаке?

Улыбнувшись, я старательно пыталась не выдать своего волнения. Было очень тяжело, особенно когда он стал ещё ближе. Его бездонные глаза снова были темно-карими, цвета лесного ореха. Ещё шаг. Так близко, что я, затаив дыхание, впервые заметила мелкие золотые крапинки прямо у самых зрачков. Но где тогда обман: эти — теплые, как свет рассеянных солнечных лучей, или те, что совсем черные, сливающиеся с тьмой чердака? Были ли это одни и те же глаза? Один и тот же Тейт?

— Во всем мире, — серьезным голосом сказал парень, но потом улыбнулся, обнажая ямочки.

Как когда-то из рук исчезли ножницы, сейчас исчезла бумажка. И как он это делает? Хотя, полной грудью вдыхая дурманящий аромат, я чувствовала, как теряю власть над собой. Снова морская пена в груди, снова она уносила меня прочь с пыльного чердака. Но, оказалось, в этот раз мне этого было мало.

— Считаешь, мир грязен, как этот чердак? — почти шепотом спросила я, внимательно наблюдая за карими глазами, которые были всего в нескольких дюймах от моих.

— Считаешь, нет?

Казалось, он был искренне удивлен. Но я молчала, с интересом наблюдая то за его белесыми бровями, вопросительно изгибающимися, как змеи, то за светом, который так искусно играл в золоте его вьющихся волос. Осознав, что я молча согласилась, Лэнгдон лишь покачал головой и снова улыбнулся.

— Мир в тысячи раз грязнее этого чердака, — он разводил руками, будто указывал на что-то слишком очевидное. — Хотя я ещё здесь убрался.

А ведь и правда, изменения были не только в освещении. С пола исчезли многочисленные коробки, стеллажи были отодвинуты ближе к стенам, что освобождало центр комнаты и создавало зримую иллюзию порядка. Пианино. Взгляд набрёл на него абсолютно случайно, не подозревая, что и тут его ждет подобие метаморфозы. Красное дерево буквально сияло! По крайней мере, так казалось из-за лакированного покрытия, на котором нельзя было теперь разглядеть ни следа от былого слоя пыли и грязи.

Как завороженная, я двинулась к инструменту. Вернулась крышка. Отбитая с одного края, она всё же прикрыла обнажённые струны и молотки от любопытных глаз. Педалей все ещё недоставало, но пианино выглядело теперь вполне полноценно. Не знаю, смогла ли я скрыть по-детский нелепый восторг, когда подняла взгляд на блондина.

— Ты его починил?

— Всего лишь вытер пыль, а крышку нашел среди старого хлама, — по его улыбке можно было понять, что мне всё-таки не удалось. Но кого это тогда волновало?

— Я просто подумал… — начал было Тейт, но не договорил. Его голос заглушил эффект глиссандо, когда я скользнула пальцами по белым клавишам.

Кажется, он тогда улыбнулся и подошел ближе. Снова я чувствовала этот взгляд на себе, и музыка не могла помешать дрожи пройтись по моему телу.

— Знаешь, почему я захотела играть?

Казалось, парень ни единым жестом не выдал своего замешательства из-за внезапно оборвавшихся звуков. Всё тем же внимательным взглядом он изучал моё лицо, облокотившись о полки рядом с пианино. Не знаю почему, но это вдруг меня взбесило. Грубо ударив по клавишам, я резко отстранилась от инструмента и направилась к дивану.

— Тогда, еще в прошлой школе, нужно было выбрать дополнительный предмет по общему развитию. Гимнастика, рисование, балет… — усевшись, я скрестила руки на груди и вперила взгляд в фигуру парня, которая даже не шелохнулась. — Безусловно, мне нравились чертовы розовые пачки и пуанты, но знаешь что?! Я их не выбрала, я выбрала музыку.

Прервавшись лишь на секунду, чтобы передохнуть, я нервно передёрнула плечами. Лэнгдон, оторвавшись от своей опоры, всё же последовал за мной и приземлился рядом, развернувшись так, чтобы видеть моё лицо. Он кинул в знак того, чтобы я продолжала, и я повиновалась:

— Отец тогда очень часто ходил на всякие благотворительные вечера, которые чаще проходили в концертных залах. Нет, конечно же, он не брал меня с собой, но я знала. Гувернантка рассказывала мне, что на таких вечерах обычно играют на прекрасных лакированных роялях музыку, от которой захватывает дух. Маленький детский мозг опрометчиво решил, что именно из-за этой волшебной музыки отец так много внимания уделяет этим чертовым визитам.

Издав какой-то истерический смешок, я покачала головой. Но парень даже не улыбнулся, он продолжал настойчиво вглядываться в моё лицо. Облизнув сухие губы, я снова выдохнула и продолжила:

— Сначала мне не нравилось, нужно было оставаться после уроков и упорно работать. Всё, начиная с правильной посадки и заканчивая заучиванием неподдающегося басового ключа, давалось мне ужасно тяжело, — задумчиво взглянув на одинокий инструмент в углу чердака, я снова усмехнулась. — Когда у меня наконец начало получаться, знаешь, по-настоящему получаться, я решила рассказать отцу. Говорить он со мной бы не стал, поэтому я решила подбросить ему приглашение. Приглашение на концерт, где должно было состояться моё первое публичное выступление. Как обычно делают дети, я подглядывала через щель двери, когда он вошел в холл и заметил на журнальном столике карточку в форме скрипки. Я видела всё: как он поморщился, прочитав, как позвал гувернантку и приказал ей сходить на этот чертов концерт. Больше он никогда не касался меня и моей музыки.

— Ты бросила занятия?

Он спросил сразу, как только я закончила свою увлекательную “повесть”. Не выжидая, не оставляя времени на лирическую паузу.

— Нет, — отрицательно качнув головой, я с интересом взглянула на парня. — Я просто не могла. Музыка казалась единственным, что было только моим, что позволяло свободнее дышать, мысленно унося подальше от гнилой реальности.