Мой врач (СИ)

— Но я надеялся, что ты и Кано останетесь хотя бы до завтра, — сказал упавшим голосом Финьо.

— Мы с тобой вчера днём уже обо всём договорились, и нам пора возвращаться в Химринг. Нас там ждут; сам понимаешь, что сейчас происходит.

— Я понимаю, — тихо ответил Фингон, — я знаю, я недостоин места, которое я сейчас занимаю, недостоин своего титула; ты наверняка так думаешь. Но ведь по крайней мере, я… — он хотел сказать «я тебя люблю», но не успел.

— С чего ты взял; для тебя, как для своего короля, я сделаю всё, что в моих силах. — Майтимо накинул свой алый плащ, казавшийся особенно ярким в свете утреннего солнца — и свет этот был таким радостным, ласковым и обычным, как будто бы не было всего этого горя и смертей кругом. Увидев, что Фингон собирается ещё что-то сказать, он резко бросил:

— Всё! — и вышел из комнаты.

— Финдекано, послушай, ты… мы ведь подождём уезжать, пока ты не выйдешь? — спросил Маглор через дверь.

— Нет, прости, я вчера выпил много лишнего, мне плохо.

Он отвернулся и смотрел в стену. Он лежал, вцепившись зубами в порезанное запястье, пока не понял, что уже бесполезно было бы пытаться догнать Майтимо, пытаться мириться…

«Я всё ещё король», думал он.

.11.

Бессонная ночь после отъезда Майтимо была худшей в его жизни. Он не мог уже утешать себя любовными мечтами, воспоминаниями, потому что любви в этих встречах не было: он действовал холодно и расчётливо, возбуждая телесное желание в том, кто любил его. Раньше он тешил себя мыслью (теперь он понимал, что именно тешил, что эта мысль приносила ему извращённое удовольствие), что их с Майтимо близкие отношения являются проявлением искажения Мира, отражением того, что в их жизнь проник Враг. Но теперь он осознал, что настоящая чернота вступила в его жизнь лишь сейчас, когда он два раза отдался ему с расчётом, не любя. Ему казалось, что в их отношениях раньше он видел какую-то удивительную картину, гобелен, похожий на чудесное, сине-бело-золотое окно в родной дом, в счастье; теперь же его словно ткнули носом в то, из чего состоит эта вышивка, и он видел истертые нитки и мелкие бусинки вместо воды, медные бляшки вместо пятен света.

Он видел холодный тёмный коридор, тусклую похоть в серых глазах любимого, переживал какие-то его жесты и прикосновения, которые на самом деле были ему не очень приятны, но на которые он не обращал внимания раньше, поскольку они были частью любви — которой сейчас не было. Ему было совсем не с кем поговорить, просто, без объяснений сказать, что ему очень плохо; боль от потери отца вспыхнула с новой силой. Он переживал связанную с любой потерей иллюзию, что при отце ему не было бы так больно; что Финголфин понял бы его, пожалел, нашёл бы выход. А он не мог даже пойти на его могилу — отца похоронили в Гондолине, далеко-далеко отсюда…

====== 5. Почти не больно ======

.12.

Майрон не стал даже раздевать его, лишь провёл рукой по его животу.

— Да, ты ждёшь ребёнка, — подтвердил он. — Любопытно, что твоего желания на это хватило. Очень интересно.

Фингон сейчас почему-то понял, что Майрон неправ, но не стал ему этого говорить. Собственно, он всегда это знал, знал уже давно — что Майтимо в душе желает этого, безнадёжно желает каждый раз, когда они вместе, и что это желание не покидает его даже во сне (он был уверен, что зачатие произошло ночью, в его постели).

— Значит, у меня всё-таки будет наследник?

— Да, это мальчик, на этот счёт можешь не волноваться. Но имей в виду, что осенью перемены в твоей внешности станут заметны. Проще говоря, станет виден живот, и подумай, что ты с этим будешь делать.

— Но откуда ты можешь знать, что это мальчик? — удивился король. — Он же ещё не родился.

— Да, но он уже мальчик, — ответил Майрон.

— Но он же ещё там, внутри, — Фингон покраснел, — а уже когда он родится, то будет мальчиком или девочкой. Разве не так?

Выражение лица Майрона описать словами было невозможно.

— Знаешь что? — наконец, сказал он. — Я знаю, что это мальчик, потому, что я майа. Так понятнее? Ты решил, как его назвать?

Вопрос был неожиданным, но Фингон решил, что ответ никак не может повредить ни ребёнку, ни Майтимо.

— Я хочу назвать его Артанаро, — ответил он.

— Ох, какая пошлость, — фыркнул Гортаур. — Может, вы, нолдор, и различаете друг друга, но пожалейте хоть бедных синдар и авари, не говоря уж о людях. Артанаро, Артакано, Феанаро, Финдекано, Канафинвэ…

— А как по-твоему?

— Назвал бы ты его ну хоть «Эрейнион» — «потомок королей», — ответил Гортаур, пожав плечами. — Это на синдарине и будет всем понятно, и к тому же это отражает действительность: ведь и его мать, и его отец — короли. Хотя как хочешь, мне-то что за дело?

Он уже взялся за ручку двери, как Гортаур сказал:

— А ну-ка, постой. Постой. Подойди ко мне.

.13.

Майрон дёрнул Фингона за пояс.

— Подними рубашку. И давай-ка ложись сюда. Ложись, я сказал, мне нужно ещё кое-что посмотреть.

К счастью, совсем раздеваться было не нужно; Майрон ощупал его обнажённый живот обеими руками, всё больше и больше хмурясь. Наконец, он сел в кресло и бросил ему:

— Оденься. Не хочется признавать, что я что-то упустил, но, к сожалению, это так. Тогда, в первый раз я думал только о том, как именно я это сделаю. Поскольку ты не человек, я считал, что ты заведомо ничем не болен. Конечно, как эльда, ты и не можешь быть ничем болен, но ты ведь можешь быть ранен, не так ли? Вот этот порез сделал прошлый раз я, а ожог выше, над локтем — это после сражения с драконом?

— Да, — ответил Фингон.

— А это? — Саурон указал на левую руку. — Расскажи-ка мне, что откуда.

Фингон, недоумевая, к чему этот разговор и при чём тут его шрамы, ожоги и сломанное ещё в Амане при падении с коня запястье, перечислил всё, что смог вспомнить. Тогда Майрон встал, подошёл к нему и прижал два пальца к его боку:

— Ну хорошо, а вот эта трещина в ребре и то, что под ней?

Фингон опустил глаза.

— Это ведь очень давно было… — наконец, сказал он. — Это даже не рана. Просто синяк, наверное. Ушиб. Это было там, в Альквалондэ.

Тогда один из тэлери схватил лежавшую в доках рядом с кораблями доску и с размаху ударил ей Фингона. Удар пришёлся по животу и по боку. Доспехи тогда мало у кого из них были, и в спешке не все успели их надеть; на Фингоне была учебная броня для фехтования — стеганая куртка; она смягчила удар, но ненамного. Он почувствовал адскую боль в боку, согнулся, задыхаясь; подбежал Аракано и убил противника одним взмахом меча. Доска упала Финьо на ногу, и сейчас, вспоминая об этом, он почти ощутил тот удар по ноге, как недавнюю боль, хотя он был мелочью по сравнению с тем, первым ударом.

— Тебе ведь после этого было больно, не так ли? Как сильно и как долго?

— Сильно, — признался Фингон. — Несколько месяцев. Особенно плохо было в следующие два дня, потом стало чуть полегче…

Чуть полегче…

Он поддерживал других под руки, когда они скользили на льду, вытаскивал — или безуспешно пытался вытащить – тех, кто упал в трещины или полыньи, нёс на руках детей. Засыпал при свете вонючего костра, в котором горел плавник, кости и подсушенные водоросли — и почти при каждом движении было больно…

— Ребро, конечно, ерунда, а вот то, что эльда может не умереть от такого удара по печени – любопытно, — покачал головой Майрон. — Но я не был бы уверен, что, если ты будешь рожать, как мы предполагаем, естественным путём, то это всё не порвётся снова окончательно. Риск слишком велик, и я могу тебя не спасти. Если хочешь, я могу избавить тебя от ребёнка сейчас. Это почти не больно. Несколько капель крови — и всё.

— Нет! Нет, я не хочу. — Он не доверял Майрону, хотя, вспоминая всё, что тогда пережил, понимал, что тот может быть прав. И даже если он был прав, сейчас Фингон окончательно осознал, что готов дать жизнь сыну даже ценой собственной.

— Тогда подумай о том, что будет с ребёнком, если ты умрёшь.