Влюбись в меня, если сможешь (СИ)

— Китнисс, милая моя, прости, я ничего не знал. Дурак, приревновал тебя, разозлился. Китнисс, прости, прости, я очень сильно перед тобой виноват, я все исправлю, я придумаю, как вытащить тебя, — шепчет он тихо, покрывая поцелуями мое лицо, но я не даю ему продолжить, отстраняясь.

— Нет, Гейл, я замужем за Мелларком, ты уже ничего не сможешь сделать, — я сглатываю ком в горле, последний раз смотрю на него.

— Прощай.

========== Часть 30 ==========

Спустя три года.

Солнце садится за снежными вершинами гор. В такие ясные дни закаты особенно красивы, но здесь, в Капитолии, они бледнеют на фоне ярких огней города и становятся совсем незаметными. Разве можно так жить? Люди, лишенные закатов и звездного неба, должны быть особенно несчастны, но никто, кажется, не замечают этого и продолжают радоваться жизни. Все кроме меня.

Говорят, что время лечит. Все это сказки, пустые слова, которыми мы пытаемся обмануть самих себя. С течением времени все становится только хуже. Бывают такие дни, когда становится особо плохо и тебе хочется лезть на стену от отчаяния. Оставаться здесь более просто невыносимо, но у меня нет выбора. Остается только забраться повыше, поджать ноги к груди и ждать, когда это пройдет, когда мне снова станет безразлично, и я вернусь к нормальной жизни. Если, конечно, это вообще можно назвать жизнью.

— Миссис Мелларк, — слышу нерешительный голос позади себя, но даже не поворачиваю головы. Я и без того знаю, что им от меня нужно.

— Еще десять минут, — резко отвечаю я, крепче обхватывая ноги руками и зажмуриваюсь, пытаясь отогнать наваждение.

— Малышка плачет и не хочет засыпать, — не отстает служанка, это начинает меня злить, и я позволяю себе повысить голос.

— Вы что, не можете успокоить ее? — рявкаю я раздраженно.

— Но, миссис Мелларк, она, вероятно, ждет, когда вы придете, — я тяжело вздыхаю, прикрывая глаза и встаю, молча следуя за служанкой к детской.

Я, наверное, должна испытывать какой-то особенный трепет к своему ребенку, но чаще, при виде дочери, которой и двух лет еще не исполнилось, у меня возникает какое-то болезненное ощущение в груди и я хочу просто на просто убежать, лишь бы не видеть ее. Первое время после родов я даже отказывалась брать ее на руки. Плод ненависти и насилия. Так мне казалось поначалу. Потом я смягчилась по отношению к малышке, она ведь, все-таки, ни в чем не виновна, но чаще с ней остаются няньки или ее отец, нежели я.

Увидев меня, Лили, почти что сразу успокаивается и перестает плакать. Я поднимаю ее на руки, садясь вместе с ней в кресло, и начинаю тихонько петь, перебирая темные кудряшки ее волос. На самом деле, она на удивление похожа на Пита, те же голубые, пронизывающие, глаза, те же черты лица. Но еще больше она похожа на Мэрион. Девочку, которой не суждено стать взрослой. Наверное, поэтому Пит с таким трепетом относится к нашей дочери.

Малышка засыпает у меня на руках. Убедившись в том, что она не проснется, целую ее в лоб и перекладываю в кроватку, спеша побыстрее скрыться от назойливых служанок, которые снуют за мной по пятам.

Около двух часов я бесцельно сную из одного коридора в другой. Это не помогает мне, а делает только хуже, но я все равно продолжаю блуждать по этажам дворца, словно пытаюсь убежать от чего-то, чего я сама не понимаю. В итоге я просто запираюсь в одной из комнат и сижу там до полуночи. Я всегда стараюсь возвращаться в спальню, когда Мелларк спит. Правда, это не всегда помогает.

Пит уже спит, когда я возвращаюсь в комнату. Я сажусь на край кровати и смотрю на него. Это не тот человек, с которым я бы хотела провести всю свою жизнь. Мало того, это даже не тот человек, которого я вообще хочу видеть рядом. Это все, все, что сейчас давит на меня, морально уничтожает, в этом всем виноват только он.

Зажмуриваюсь, сжимая голову руками, и пытаюсь отогнать наваждение, но, кажется, от этого становится только хуже, и я сама не замечаю, как оказываюсь на ногах и хватаю со стола нож, вероятно, предназначенный для фруктов. Руки дрожат, а перед глазами все плывет, но я не замечаю этого. Сейчас я отказываюсь здраво мыслить и все о чем я могу думать: «Убей, убей его и твоим проблемам конец. Убей, и ты будешь свободна». Это сводит меня с ума и не дает покоя. Каждый раз, когда мне становится особенно плохо, я беру в руки нож или что-то другое. Не важно, если этим можно убить или покалечить, то мне это подходит.

Осторожно, походкой охотника, я приближаюсь к кровати и заношу руку с ножом, но Пит реагирует быстрее меня.

— Китнисс, нет, — он перехватывает мою руку раньше, чем я успеваю что-либо сделать. Отбирает нож и сажает к себе на колени, укачивая, словно маленькую девочку, а начинаю плакать навзрыд.

— Ненавижу тебя, ненавижу, это ты во всем виноват, ты, — давясь собственными слезами, яростно шепчу я и тихо вою от безысходности. Пит, до этого пытавшийся меня успокоить, отстраняется и вкладывает в руки нож. Я перестаю всхлипывать и растерянно смотрю на него.

— Ну, давай, сделай же уже это. Убей меня, вонзи нож в сердце, мне не будет больно, ведь ты уже давно разбила его. Сделай это и нам обоим станет легче, — он уже не просто просит, а умоляет, сжимая мою руку вокруг ножа.

Мое тело пробивает крупная дрожь, и я смотрю в его глаза, в которых отражается свет луны. Каждый раз я хотела это сделать и каждый раз он меня останавливал. И сейчас, когда у меня появилась реальная возможность, когда он сам просит об этом, я не могу даже удержать нож в руках. Может быть, каждый раз берясь за клинок, я надеялась на то, что Пит, остановит меня. И в этот момент я понимаю, что просто не смогу его убить. Я не убийца. Но и так дальше я жить не могу.

Осторожно высвобождаю свою руку из ладони Пита, не отводя взгляда от его глаз. Шепчу тихое «Прости» и разворачиваю лезвие ножа на себя. В этот раз я реагирую быстрее Пита и без колебаний, не смотря на дрожащие от страха руки, вонзаю нож себе в грудь, избавляясь от земных оков.

Комментарий к

Простите.