Проклятые вечностью (СИ)

Понять того, что в данный момент страшило его сильнее: сам поступок или ощущения, которые последовали за ним — Ван Хелсинг не мог. Каждая мысль болью отдавалась в голове, но постепенно прояснявшийся разум пробуждал в его сердце лишь одно желание — обратить воспоминания в пепел и развеять их по ветру, будто ничего и не было.

Сам по себе союз между вампиром и оборотнем казался абсурдным до невозможности, а, учитывая обстоятельства, случившееся было не просто ошибкой, а катастрофой. Это было преступлением против человека, против природы, против Бога. Они трижды были отступниками, а значит, их трижды постигнет расплата.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, довлеющий над ней подобно молоту над наковальней, Селин раскрыла глаза, сквозь пелену сна оглядывая комнату. Сонное непонимание во взгляде постепенно сменилось молчаливым смирением, и девушка снова опустилась на лежак, прикрыв веки. Как ни старался, Гэбриэл ни в одном движении вампирши не мог разглядеть и тени собственных сомнений. Ее не мучило раскаяние, не переполняло возмущение, не сжигала злость, она будто обратилась в мраморную статую, застывшую на своем ложе, выжидая чего-то.

Минуты сменились часами, они просто утонули в этом молчаливом ожидании, не решаясь нарушить тишину, хотя каждый из них прекрасно понимал, что рано или поздно этой недосказанности между ними нужно будет положить конец.

— Неважно выглядишь! — проговорила Селин, не сумев больше выносить этого напряжения.

— Похмелье, — отозвался охотник, — нужно ехать, мы и так потеряли слишком много времени.

— Невозможно потерять то, над чем никогда не был властен. Время — это лишь иллюзия, несовершенное восприятие пространства, не более того. Бессмертные стоят на обочине дороги времени, наблюдая за тем, как мимо проносятся целые эпохи, очень скоро ты поймешь это.

— Если кто-нибудь из вас раньше не всадит мне серебряную пулю в сердце, — с усмешкой проговорил он, — впрочем, достаточно философии, если поторопимся, до рассвета сможем выйти к небольшому селению на западе от ущелья, а там можно будет выменять лошадей.

— Как ты узнал про деревню?

— Нашел карту в груде хламья, — коротко бросил Ван Хелсинг, подавая ей одежду.

— Ты всерьез считаешь уместным уводить глаза в сторону после того, что было? — с легкой улыбкой поинтересовалась Селин, получая некое удовольствие от его смущения, хотя истинная причина такого поведения крылась в другом.

— Всерьез считают ученые, а такие, как мы — играют с весами, на чаши которых кладут свои жизни, выторговывая у смерти каждый час, но они неизменно клонятся к закату, даже если жизнь вечна, а потому не стоит тратить ее на пустые разговоры! — сверкнув глазами, проскрежетал он, направляясь к двери.

— Постой! — раздосадовано отозвалась Селин. — Мне нужна помощь!

— Что еще? — раздраженно спросил охотник, чувствуя как его душу одновременно переполняет злость и чувство вины, смешиваясь между собой, бурля подобно зелью, отравляющему всё его существо. Он был виноват, он ненавидел себя за это, а потому не мог вынести даже малейшего напоминания о случившемся.

— Я не могу зашнуровать корсет сама! — повернувшись спиной к нему, проговорила девушка. Ее спокойствие начинало его волновать, в какой-то момент он даже начал жалеть о тех недалеких временах, когда она бросалась на него с кулаками. В этом случае в их отношениях присутствовала хотя бы ясность, а теперь… по опыту Гэбриэл знал, если женщина, которой есть что сказать молчит — это молчание начинает оглушительно кричать в сознании мужчины, рождая туманные предположения. Как бы то ни было, утопая в своих сомнениях с головой, он все же ухватился за истрепанные дорожными тяготами тесёмки и, чертыхаясь последними словами, начал затягивать и без того тончайшую талию в оковы жестового корсета. Дрожащие пальцы путались в хитросплетении черных лент, нахождение в этой комнате становилось невыносимым, а мысли путались в больном, еще объятом алкоголем рассудке.

— И кто только придумал это изощренное орудие для пыток, так еще и добровольно заставил девушек его носить, — прошептал он, наконец-то продев непослушную тесьму в петли. Услышав это высказывание, Селин лишь с досадой улыбнулась, пытаясь скрыть разочарование. Как женщине ей было непонятно, как огонь, бушевавший между ними несколько часов назад, мог прогореть так быстро, оставив после себя лишь обгорелые черепки. Накинув ей на плечи плащ, мужчина уже собирался выйти наружу, когда заметил смятую фотокарточку, лежащую на полу. — А я и не помню того момента, когда ты стащила ее у меня! — задумчиво проговорил он, поднимая портрет Анны.

Когда его ласкающий взгляд скользнул по ее лицу, Селин все поняла, а оттого горькое ощущение злости подступило к горлу. За время этого насыщенного эмоциями и приключениями путешествия, девушка абсолютно позабыла о его причине, и теперь всепоглощающее чувство ревности начинало терзать душу изнутри. Она упорно отказывалась даже самой себе признаваться в том, что оборотень мог пленить ее сердце, но в тоже время не хотела быть для него бледной тенью истинного чувства, а потому, жгучая ненависть к призрачной носительнице этой привязанности начинала будоражить ее сознание.

— У тебя свои вопросы, а у меня — свои! — проговорила она, выхватывая из его руки фотографию.

— Вполне резонно! Нет времени спорить и пререкаться, — подхватив ее под локоть, подытожил охотник. Меньше всего ему сейчас хотелось копаться в собственных чувствах, которые превратились для него в настоящую загадку. Селин, Анна, возникшая невесть откуда Изабелла — связь между ними казалась ему не случайной, хотя их разделяла пропасть веков, его понимания просто не хватало на то, чтобы сложить эту мистическую мозаику.

С возвращением трезвости, вернулись и воспоминания, а точнее рассказ вампирши, выхваченный из чертогов его памяти, порождая бесконечную цепь вопросов, на которые не было ни одного ответа. Как мог он знать Дракулу в его смертной жизни? Что произошло с ними после? Что за проклятие довлело над ним все это время?

Со скрипом отворив дверь, он наконец-то вышел наружу, жадно вдыхая влажный воздух. Ночь принесла с собой первые заморозки, укрыв прелые листья тонким слоем инея, который предательски хрустел под ногами при каждом шаге. Луна, ласкавшая верхушки деревьев своим холодным светом, будто указывала путь, освещая заросшую тропинку. По какому-то негласному договору путники решили не говорить о произошедших в охотничьем домике событиях, но вот стереть эти воспоминания из души не мог никто, а потому раздражающая неловкость следовала за ними по пятам, заставляя каждый раз уводить в сторону встречающиеся взгляды.

Благодаря установившемуся морозу, идти стало намного проще: ноги больше не утопали по колено в грязи, а холодный дождь не пробирал до костей, превращая одежду в темницу для тела, сковывающую движения, но с холодом пришли и иные проблемы — чувство голода угнетало сильнее, заставляя каждого из них предаваться мечтам о кровавой охоте. Допив последний сосуд с кровью, взятый в дорогу, девушка начинала понимать, что жажда потихоньку дурманит ее разум, а ровное биение сердца охотника сводит с ума.

Ван Хелсинг в свою очередь явственно ощущал, как голод пробуждает к жизни его звериную натуру, обостряя до предела органы чувств. Молчание и унылые размышления о собственной жизни, которым он предавался с тех пор, как они покинули избушку, никоим образом не заглушали этот зов, а потому отвлекающий разговор начал казаться ему достаточно привлекательной идеей, но вот начать его он никак не решался, чувствуя невидимую стену, в очередной раз воздвигнутую между ними.

Мысль о том, что он был чересчур груб с девушкой после случившегося, крепко засела в его мозгу. Видимо, постоянные тяготы путешествий и кровавые убийства мистических тварей, оставили на нем свою печать, а потому он совершенно разучился разговаривать с женщинами. Само по себе извинение давалось ему непросто, ведь оно, по сути, было признанием вины, но чем больше он тянул, тем сложнее становилось найти нужные слова. В конце концов, это была его оплошность, а значит, и грех полностью был на его плечах, глупо перекладывать это на Селин, которая не могла сопротивляться его желанию.