Заставь меня жить (СИ)

– Не знаю.

Крёстный хочет ещё что-то сказать, и по его виду ясно, что это «что-то» будет не очень приятно для меня, но в этот момент из коридора доносится трель колокольчика на входе. Андромеда покидает диван и выходит посмотреть, кто пришёл, и я, недолго думая, следую за ней.

Хорошо освещённый коридор являет нам прибывшего Снейпа: он оборачивается на звук открывшейся двери и кивком приветствует меня и Андромеду. Она прислоняется плечом к косяку и терпеливо сцепляет пальцы в замок, очевидно, желая переговорить с профессором. Меня внезапно посещает желание оказаться подальше от чужих взоров, хоть я всеми силами пытаюсь не думать о том, что избегаю взгляда одного конкретного человека. Быстро прощаюсь с Сириусом, который не понимает причины резкой смены моего настроения, но сославшись на усталость, я буквально взлетаю на второй этаж.

Бесцельно промаявшись десять минут в своей комнате, чуть не лишаюсь дара речи, когда на покрывале прямо из воздуха материализуется маленький прямоугольный конверт. Я подхватываю письмо со знакомой подписью и уже хочу надломить печать, но останавливаю сам себя.

Надо рассказать о нём остальным.

К моему искреннему удивлению, гостиная оказывается пуста, когда я врываюсь туда на всех парах. Странно, меня не было около десяти минут, а от трёх волшебников не осталось и следа. Смутившись, уже спокойным шагом прохожу на кухню и обнаруживаю там Снейпа: он стоит возле кухонного стола и заваривает себе чай. Он поднимает на меня взгляд как раз тогда, когда я успеваю отлепить язык от нёба.

– Только что получил, – произношу как можно более беззаботно, помахав письмом.

Отставив сахарницу, Снейп без лишних вопросов приближается ко мне и внимательно наблюдает за тем, как я надламываю печать. Как только я отгибаю загнутые края пергамента, мы синхронно меняем положение так, чтобы оказаться плечом к плечу. И вновь я удивляюсь:

– «Принимайте предложение Реддла и ни в коем случае не пытайтесь уничтожить крестражи», – зачитываю вслух и в сомнении смотрю на Снейпа, на время позабыв о всех наших разногласиях, – что, и это всё?

Профессор, по всей видимости, не испытывает то изумление, которое мучает меня: я не успеваю и слова сказать, как он взмахивает палочкой, и синее пламя, едва охватившее письмо, вдруг становится оранжевым и обжигает пальцы. Рефлекторно отдёргиваю руки, и обрывки пергамента, не тронутые огнём, падают на пол.

– Что вы... – начинаю, было, возмущаться, но восхищённо замираю с открытым ртом, когда Снейп, никак не реагируя на моё поведение, опускается на корточки и осторожно переворачивает кончиком палочки то, что осталось от письма.

Осталось и не думает исчезать.

– Контрзаклятие, позволяющее сохранить часть письма, – спокойно поясняет профессор, когда я тоже опускаюсь на корточки. Убрав палочку, он подпирает подбородок кулаком и поворачивает голову ко мне, а я только сейчас замечаю блеск в его глазах и тонкую довольную улыбку, играющую на губах.

– Но зачем? – тихо спрашиваю, не в силах отвести взгляд от замечательных метаморфоз Снейпа, что слегка затормаживает мыслительный процесс, но потом резко вдыхаю в осознании. – Почерк! Можно будет узнать, кому он принадлежит?

Мои собственные глаза наверняка блестят не хуже, раз Снейп улыбается немного шире и поднимается на ноги. Я следую его примеру и жду ответа на вопрос, пока профессор трансфигурирует первую попавшуюся кружку в стеклянную пробирку с пробкой и опускает в неё обгоревший по краям кусочек письма. Отдав колбу мне, он возвращается к своему чаю, попутно предложив мне присоединиться. Я отказываюсь, но присаживаюсь на один из стульев и жадно разглядываю уцелевшее начало послания.

– Мы действительно сможем узнать это только при наличии образца почерка того или иного человека.

– Что конкретно это должно быть? – разворачиваюсь в пол-оборота и заинтересованно подпираю висок кулаком, когда Снейп садится рядом.

– Что угодно: письмо, записка, простая подпись. Даже одно написанное слово может помочь. Осталось определиться с кандидатами и раздобыть образцы.

Профессор размешивает сахар и, стараясь не обжечься, делает небольшой глоток, совершенно не замечая, с какой тоской я смотрю на него: едва успев стать прежним, он вновь возвращает себе утреннюю отчуждённость.

Снейп отставляет кружку и, закинув один локоть на спинку стула, рассматривает меня с научным любопытством, от которого неприятные мурашки лезут по спине. Вытерпев несколько секунд подобного внимания, хочу спросить, в чём дело, но происходит невероятное: он подаётся вперёд, и его рука, до этого покоившаяся на спинке стула, обнимает меня за плечи. Он привлекает меня ближе, и я, впав в подобие ступора, поддаюсь, потому что момент для чего-то подобного, мягко говоря, неожиданный и неподходящий.

Хотя, подходящий сейчас момент или нет – последнее, о чём я думаю, ведь если судить, время, минувшее со дня смерти родителей, – это один огромный неподходящий момент, и всё же, всё же…

Я прихожу в себя, когда он склоняется для того, чтобы медленно провести кончиком носа по моей шее.

– Запах сигарет был не единственным, что я почувствовал от тебя ещё на пороге, – тихо шепчет Снейп, поднимаясь к уху и втягивая воздух, – был ещё один, едва различимый.

Его пальцы перемещаются на спину, плавно скатываются вниз по позвоночнику, а я мгновенно напрягаюсь, словно на меня вот-вот опрокинут ведро ледяной воды. В другой ситуации я бы только обрадовался такому поведению Снейпа, но не сейчас. Его нисколько не смущает подобная реакция, он зарывается носом в мои волосы и договаривает:

– Сейчас он уже развеялся, но я знаком с этим ароматом, так же как и с человеком, которому он принадлежит.

Он сбрасывает на меня свою ядерную бомбу, а я понимаю, что не могу пошевелиться, ведь как бы хитро он не плёл свою речь, ему даже не надо озвучивать имя, чтобы всё стало ясно. Барти с его особенным одеколоном, чей запах наверняка остался на мне, когда мы…

Я нахожу в себе силы повернуть голову и, сжав челюсть, заглянуть в непроницаемое лицо Снейпа. Он смотрит на меня секунды три, в течение которых я пытаюсь прочитать в его глазах хоть что-то, но вот он резко отодвигает стул и, скользнув взглядом по моей шее, уходит вглубь кухни.

– Я должен сообщить Дамблдору о новом письме, – бросает он, и в его голосе не остаётся ни малейшего намёка на былой вкрадчивый шёпот. – Чем дальше, тем меньше директор хочет слушать меня. Возможно, письмо смягчит его непреклонность.

К концу своих слов он успевает остановиться возле камина и набрать горсть летучего пороха, в то время как я пытаюсь отойти от немого шока, бездумно поправляя воротник рубашки. Неспроста Снейп так посмотрел на мою шею, неспроста…

Он подходит к каминной решётке, но прежде чем переступить через неё, оборачивается на меня с вопросительным видом. Часто моргаю, вмиг ощущая, как жжёт слизистую глаз, и встаю со стула.

– Я провожу друзей, они возвращаются в Хогвартс.

Снейп коротко кивает, и я двигаюсь в сторону выхода, но новая реплика профессора заставляет замедлить шаг:

– Не вздумай натворить ещё каких-нибудь глупостей.

Только хочу открыть рот, чтобы переспросить, но Снейп добавляет непреклонно, объявляя мне сразу шах и мат:

– Ещё одну ошибку я тебе не прощу.

Ярко-зелёное магическое пламя поглощает его, и некоторое время я смотрю на потухший камин, вскоре покидая кухню с такой скоростью, словно за мной гонится целая стая дементоров. Взбежав вверх по ступенькам, я останавливаюсь наверху лестничного марша и вцепляюсь в поручень, зажмурившись до красных точек, поплывших по обратной стороне век.

Ситуация просто чудовищная, по сравнению с ней то, что было утром – просто детский лепет! Что я мог сказать или противопоставить? Ничего! Снейп ещё с самого порога всё понял, он не зря обвинял меня во лжи и пытался заставить озвучить правду – не для подтверждения, а из принципа, смогу ли я рассказать о себе и Барти Крауче-младшем. Однако я продолжал лгать, не подозревая, что Снейп знал всё!