Победивший платит (СИ)

В эту секунду Лерой понял. Кинти увидела это по тому, как он замер и знакомая морщинка, признак глубокого раздумья, пролегла между бровями.

- А я смогу? - тихо переспросил он. - Было темно, мама.

- Я знаю, милый, - ласково и доверительно ответила Кинти. - И понимаю, как тебе тяжело. Ты слишком щепетилен, я бы сказала - "слишком честен", но чести не бывает слишком. Что бы ты ни решил, обещаю: я не позволю жить под моим кровом тому, кто посягнул на твою жизнь. Если понадобится, я сама его убью, и пусть меня судит твой отец.

- Но... - растерянно прошептал мальчик, - что если... я ошибусь?

Кинти твердо знала: пусть не рука барраярца держала нож - вина на нем, и ошибкой было бы не сказать об этой вине вслух. Она уже воззвала к чувствам сына, теперь стоило прибегнуть к логике.

- Сын, - вздохнула леди Эйри, - разве у тебя есть хоть один враг, способный на убийство? Ты с кем-то поссорился? Назначил дуэль? Оскорбил девушку и ждешь мести от ее родных?

Лерою не пришлось тратить силы на ответ: он был очевиден.

- А если нет, - продолжила она, - кто поднял на тебя руку и почему эта рука оставила на ноже отпечатки твоего родича?

- Это был барраярец, - решительно выдохнул Лерой и закрыл глаза.

Нежная ладонь вновь пригладила темные волосы, на висках промокшие от пота.

- Мой сынок, - тихо прошептала Кинти, склонившись к сыну. - Ты вырастешь в достойного Старшего. Не будь твой отец одержим любовным безумием, он бы в этом не усомнился.

***

"У Эстанниса не было шансов..." звучит безмолвным эхом. Решимость моей супруги холоднее стали и прочнее камня... и Эрику повезло, что из этого столкновения он вышел живым.

- И тогда ты приняла решение о мести Эстаннису? - уточняет судья с холодной иронией. - Даже то, что он выступил в защиту твоего сына на суде, его не спасло. Ты убила его своей рукой?

- Да, - кивает Кинти. Ни ужаса, ни раскаяния на ее лице нет.

- И как именно? - интересуется голос без намека на любопытство.

- Он считал себя в безопасности, и его тщеславие позволило мне подманить его близко, - усмехается Кинти презрительно. - У Риза Эстанниса хватило наглости думать, что в своих неладах с супругом я найду опору в нем. Я попросила его о помощи на суде, одарила его искренней благодарностью потом и намекнула, что Лерою требуется покровитель. Этого было довольно: он проглотил наживку, сам пригласив меня на чаепитие. Это ли не доказательство того, что сами небеса желали от меня стать их оружием? Да, - вздергивает она голову. - Я влила ему в чашку яд и до сих пор полагаю, что смерть во сне была для него чрезмерным милосердием.

- Кто ты, чтоб решать, за тебя ли небеса, и чего стоят чужие жизни, тебе не принадлежащие? - риторически интересуется судья.

Кинти равнодушно пожимает плечами.

- Риз решил, что вправе, - отвечает она. - Его слуга мог и ошибиться с ударом, не так ли?

- Мы дадим вашему сыну возможность прийти в себя и высказать свою волю, - после тяжелой паузы решает судья. - Если его раскаяние заслужит прощения, он будет исцелен; если нет, его смерть будет легкой.

Живое пламя с шелестом распускает крылья и раскрывает клюв; меня передергивает, но Лери вздыхает и шевелится, пытаясь приподняться на локте. Кинти так и стоит, застыв, а мой сын оглядывается, пытаясь осознать, где он и что с ним.

Отравленное чудо. Я счастлив, что Лери в ясном сознании - никак иначе нельзя интерпретировать недоуменное и такое банальное "где я?", - но то, как легко Небесные играют чужой жизнью и смертью, ввергает меня в дрожь омерзения.

- Не шевелись, молодой Эйри, и лежи спокойно, - советует голос из-за завесы. - Родители молят о твоем спасении, но спасти себя можешь лишь ты сам, и смирение - главный путь к этому. Твой Старший решил, что дракон наказывает твое сердце за ложь. Что скажешь ты?

- Я... - сын заходится кашлем, паническим взглядом оглядывает неподвижного, как янтарная фигурка, феникса. - Дракон... не кричал. Я же... прошел испытание?

- Если бы ты высказал явную ложь, - в голосе судьи вновь прорезывается суховатая ирония, - дракон бы погубил тебя своим криком на месте. А раз произнес полуправду, в которую не верил сердцем, то теперь оно тебе медленно отказывает.

Лери молчит так долго, что я успеваю понять, о чем это молчание. О позоре, о том, что будет после признания, и о том, что случится, если таковое дела не поправит. Может быть, и вправду достойнее дать волю упрямству и оставить все как есть? Пойти на осознанную, неизбежную гибель?

Подкосив тем самым семью. Это он тоже должен понимать.

- Я лишь смутно видел того, кто пытался меня убить, - решившись, признается Лери, и тут же добавляет беспомощно, - но кто еще это мог быть, кроме барраярца?

Длинная фраза сбивает Лери дыхание, и он умолкает, судорожно втягивая в себя воздух, пропитанный дымом курильниц. Наконец, тело подчиняется приказам разума, и его голос слышится вновь, слабый, но четкий.

- Барраярец занял место не по способностям, не по закону... чужое. Он сводил с ума моего отца. Это... не оправдание. Я его ненавидел, этот низший поднял на меня голос... а мой Старший его защищал, позабыв о приличиях.

- Как ты сейчас мыслишь эмоциями, позабыв о правилах, - комментирует голос. - И все же ты можешь просить о милости, если желаешь и считаешь себя вправе.

- Я хотел бы просить милости для моей семьи, - решительно произносит Лери. - Пусть наш Старший станет прежним, безупречным и чуждым низких слабостей. Если это возможно.

- Твой отец молит о твоем выздоровлении, - задумчиво замечает судья, - а ты о его рассудке? Ты был услышан. Теперь ты уснешь, но не бойся. Феникс будет смирять твое сердце даже во сне.

Птица складывает крылья и переступает с лапы на лапу, будто подтверждая эти слова; глаза Лероя закрываются, и сон вновь уносит его прочь от всех убийств, недомолвок и тревог о будущем.

Что теперь? Кинти все равно, она беззвучно плачет, и срывающиеся капли оставляют на шелке платья темные следы. Прощается ли она с надеждой или, напротив, надежда так сильна, что от этого больно?

Я перевожу взгляд на белую завесу.

- Вина твоего сына ясна и простительна, леди Эйри,- доносится из-за нее, - а вот с тем, чтобы оценить твой поступок по заслугам, придется подождать.

Это верно, думаю я. Что это было? Хладнокровная законная месть? Отвратительное проявление сорвавшегося с привязи рассудка нрава? Материнская любовь, не знающая границ? Откуда мне знать...

- Ты рассудила о том, на что не имела ни сил, ни знаний, ни права, - укоряюще продолжает голос. - Теперь судить тебя будем мы. Вам было дано обещание, что молодой Эйри излечится, и так оно и будет. Прочую справедливость еще предстоит выпутать из клубка нелепиц, созданного вами. Возвращайтесь домой и ждите наших слов. И подготовь для нас доказательства правдивости твоего рассказа - отныне мы не верим семейству Эйри на слово.

Кинти кивает церемонно и низко, поворачивается, делает пару шагов и оседает на пол, раскинув безвольные руки.

Обморок. Это не горе - благо; измученный ум отдохнет хоть так, пока ей не достанет сил вернуться в сознание, а холод ночи снаружи понемногу приведет Кинти в чувство.

Дождавшийся нашего возвращения Эрни едва удерживается от возгласа, непочтительного в доме небес. Я передаю полубессознательную, дрожащую крупной неудержимой дрожью, женщину в руки врача.

Эрни переводит взгляд с обессилевшей женщины на закрытую дверь, за которой остался его пациент.

- Мальчик останется здесь, - объясняю я. - Его лечат, не тревожьтесь.

Как она сумела - нет, не совершить, но ни словом, ни взглядом не выдать себя в таком деле?