Место третьего (СИ)

Машина тормозит у подъезда. Я выхожу вместе с Соби размять ноги. Пусть сиденья и мягкие, после долгой поездки спина немного затекла.

Агацума достаёт из багажника свои вещи, и их, вопреки моим вчерашним прогнозам, не так уж и много. Всего одна сумка и с дюжину связанных вместе свитков холстов. Значит, подрамники он там оставил, как и мольберт, как и всё остальное.

Подниматься к себе Соби не торопится — поставив сумку на землю и устроив на ней холсты, закуривает и с видимым удовольствием затягивается. Я тоже пока не спешу лезть в тесный сундук на колёсах.

— Сэймей, когда я увижу тебя? — наконец спрашивает он, выпуская в небо струйку дыма.

— Когда понадобишься.

— Могу я звонить тебе?

— Только при необходимости. И если будешь слать сообщения, то… не пиши ничего такого, ясно?

Агацума с прищуром смотрит на меня сквозь завесу дыма, поднимающуюся от его сигареты. Да… Отличная я Жертва — нечего сказать. С такими-то формулировками…

Только готовлюсь популярнее разъяснить, что имею в виду, Соби произносит раньше:

— Я понял, Сэймей. Ты живёшь не один.

— Вот именно. До этого у меня не было телефона, а мой брат очень любопытен. Так что будь добр тщательно фильтровать то, что собираешься писать. А лучше не пиши вообще — я сам позвоню, когда будешь нужен.

Агацума бросает окурок на землю и давит носком ботинка.

— Это всё?

— Пока да.

— До свидания, Сэймей.

— Счастливо.

Сев обратно в машину, почему-то оборачиваюсь и до самого конца улицы смотрю на Соби, который продолжает стоять на обочине.

До Сэтагая доезжаем минут за двадцать, уже на подъезде умудрившись основательно застрять на светофоре. Такси сворачивает на нашу тихую улочку и останавливается у моего дома. Я лезу за кошельком и, стараясь не фиксировать в уме, сколько показывает счётчик, просто отсчитываю нужное количество тысячных купюр и протягиваю водителю. Дождавшись, пока откроется дверь, беру сдачу, выхожу и вынимаю из багажника сумку.

Машина уезжает прочь, я провожаю её глазами и осматриваюсь. Я был здесь совсем недавно, две недели назад, но, когда знаешь, что приехал уже насовсем, а не на жалких два дня, экстерьер почему-то воспринимается совсем иначе. И собственный дом выглядит так, словно ты видишь его впервые за несколько лет: чуть изменившийся, с более опрятными клумбами, чем в марте девяносто шестого года, когда я отправлялся в Луны первый раз, с сильнее избитым порогом и новыми занавесками на окнах кухни, которым на самом деле уже два года...

Подхожу к двери, сверяясь с наручными часами: половина четвёртого. Значит, Рицка уже дома. Даже живя в Гоуре и возвращаясь домой только на каникулы и редкие выходные, я всегда умудрялся помнить, во сколько у него ежедневно заканчиваются уроки. Отперев замок, переступаю порог и кидаю сумку на пол.

— Рицка, я вернулся!

Не проходит и трёх секунд, как со второго этажа доносится быстрый топот, потом маленький Ушастый вихрь проносится вниз по лестнице и с радостным визгом прыгает мне на шею.

— Сэймей!!!

Обнимаю его так крепко, что обоим не хватает воздуха, стискиваю, отрываю от пола, целую мохнатые Ушки и лоб, в ответ получаю громкие чмоки в подбородок и щёки. Рицка счастливо смеётся и вцепляется мне в плечи, но я и не думаю его отпускать, хоть он и успел прибавить в весе с тех пор, как я последний раз брал его на руки.

— Ты насовсем вернулся, Сэймей? Ты больше не уедешь?

— Нет, кот, всё. Больше никуда от тебя не уеду.

Перехватываю Рицку повыше, чтобы обоим было удобнее, и жду от него привычного возбуждённого потока слов, который обрушивается на меня каждый раз после разлуки. Но Рицка только сильнее прижимается ко мне, обвивая шею руками, утыкается носом в щёку и молчит. И мы стоим так почти минуту. Вернее, это я стою, а он висит на мне, обхватив уже и ногами. Потом, почувствовав, что у меня слабеют руки, отклоняется, внимательно и очень серьёзно заглядывает мне в лицо и ёрзает, чтобы я его выпустил.

Поставив Рицку на пол, провожу ладонью по его макушке, взъерошивая волосы, и усмехаюсь.

— А ты подрос.

— Сэймей, — Рицка тут же недовольно морщится, — ты так каждый раз говоришь.

— Так радуйся, пока есть возможность. Теперь я буду видеть тебя каждый день и не смогу замечать, как ты меняешься.

Рицка рассеянно водит глазами по моему животу, что-то обдумывая, потом пожимает плечами.

— Но ведь я всё равно буду расти.

Улыбаюсь и, не удержавшись, протягиваю руку, чтобы почесать его за Ушком. Рицка довольно жмурится, а его хвост радостно виляет из стороны в сторону.

— Обедал?

— Ещё нет. Я там… — Рицка неопределённо машет рукой в сторону второго этажа, и вдруг его лицо резко меняется. — Ой. Подожди, я сейчас.

Он срывается с места и взбегает по ступеням, а я неторопливо разуваюсь, отодвигаю сумку поближе к стене, чтобы никто не споткнулся — к себе отнесу потом, — и сразу иду на кухню сообразить нам чего-нибудь перекусить. Когда мою руки, замечаю на дне раковины свою ложку с лепестком клевера, выпачканную в пудинге. Ну понятно, кто пользовался ею тут без меня. И конечно, ясно, куда побежал Рицка — возвращать мою подушку на место, не иначе.

Холодильник, как всегда, забит под завязку. Только есть всё равно нечего. Мне никогда не нравилось, как готовит мама. Пусть делает она всё по рецепту и только из свежих продуктов, блюда у неё получаются какие-то безликие. Не могу сказать «безвкусные», просто, когда жуёшь очередную тонкацу или янагава-набэ, такое чувство, будто их делали на конвейере. Механические ножи резали гобо на полностью идентичные полоски, мясо жарилось в электропечи по таймеру, а яйца взбивал робот с миксером вместо руки. Нет в её стряпне никакой изюминки, никакого «секрета» или «тайного ингредиента», которым другие хозяйки обычно стремятся разнообразить рецепт, чтобы сделать собственное блюдо особенным.

Безо всякого интереса бегло оглядев контейнеры с готовой едой, останавливаю выбор на четырёх яйцах, одиноко сидящих в ячейках на дверце холодильника. Сейчас сделаю из них тамагояки, нам с Рицкой на двоих вполне хватит — оба малоежки.

— А что ты делаешь?

Рицка незаметно возникает в дверях и с интересом смотрит, как я разбиваю яйца в первую подвернувшуюся под руку миску. На самом деле я не люблю готовить. Занятие это довольно бессмысленное. К чему торчать на кухне два часа, прыгая у плиты и жонглируя сковородками, если можно за пять минут соорудить пару бутербродов? Результат-то получится ровно тот же — организм заправлен, о существовании желудка забываешь на полдня. Так что если бы я готовил только для себя, из продуктов у меня были бы только хлеб и несколько ломтиков сыра. Но раз есть Рицка — это совсем другое дело. Не потому, что его бутерброды не устроят, а потому что мне просто приятно накормить его чем-то вкусным, до чего у него самого руки точно не дотянутся в ближайшие несколько лет.

— Омлет, — оглядываюсь через плечо. — Тебе ведь нравилось раньше?

— Мне и сейчас нравится.

Пройдя на кухню, Рицка устраивается за столом и подпирает голову ладошками.

— Как в школе? — спрашиваю между делом, отыскивая на полке мирин.

— Хорошо, — отвечает он ровно, но вдруг оживляется: — О, у нас новенькая!

— Вот как?

— Да, её отца перевели работать сюда из Киото. И ей тоже пришлось переехать и пойти в нашу школу в середине учебного года. Её зовут Осаму.

— Странный выбор имени. Кажется, оно означает «закон»… хотя я могу путать.

Масло на сковородке уже шипит, я кидаю в яичную массу ложку сахара и тянусь к сахарнице за второй, но вовремя вспоминаю, что Рицка не любит, когда слишком сладко.

— Разве не всё равно, что оно означает?

— Конечно, нет. Имя — это очень важно, оно ведь…

Обрываю себя и качаю головой. Интересно, сколько дней мне понадобится, чтобы перестроиться с системной жизни на обычную? Пора привыкать, что у простых людей имя совершенно не отображает сути.

— Вы подружились с ней? — оставляю тему имён, пока Рицка не спросил, почему я вдруг замолчал.