Чик Боудри — техасский рейнджер

— Ставлю десять против пяти, что у него была женщина, — сказал Боудри. — Так почему же после того, как было затрачено столько труда, ранчо бросили? И, похоже, давно.

Под стену амбара и поилку в коралле набилась куча шаров перекати-поле. Ранчо покинули давно.

Рассохшиеся ступени дома заскрипели под его ногами. Закрытая дверь покосилась, и когда он потянул за ручку, петли, проржавевшие почти до основания, протестующе завизжали. Дверь отворилась, нога Боудри ступила на порог и замерла там.

На полу лежали человеческие останки. Кожаный оружейный пояс, потрескавшийся от времени и высохший до полного окаменения, все еще оставался на нем.

— Так вот как было дело. Ты его построил, но пожить толком не успел.

Пройдя в комнату, Боудри оглядел ее с задумчивым вниманием. И здесь была заметна тщательная планировка, острый ум практичного человека, который хотел облегчить жизнь себе и своей женщине.

Аккуратно сделанные полки, теперь покрытые паутиной и пылью; со старанием выложенный камин, каменная раковина с просверленным отверстием, откуда, вынув пробку, можно было выпустить воду, — все свидетельствовало о стремлении исключить лишнюю и ненужную работу.

Боудри подошел к скелету и склонился над ним. В ребрах застряла сплющенная пуля.

— Вот так, наверное, это случилось. Выстрел в грудь, а возможно, и в живот.

Он взглянул на череп.

— Тот, кто тебя убил, действовал наверняка. Он прикончил тебя топором!

Череп был рассечен, а рядом лежало орудие убийства — топор. Вначале в человека выстрелили; затем убийца нанес удар топором.

Неподалеку валялось оружие убитого: револьвер старой марки 44-го калибра. Убийца стрелял из 41-го калибра.

В следующей комнате Боудри нашел шкаф с покореженной открытой дверцей. Внутри лежала кое-какая женская одежда. Он осмотрел шкаф, перебрал вещи, висящие внутри или упавшие на пол.

— Тот, кто тебя убил, увез твою женщину, — пробормотал он, — а одежду он не собирал, просто сгреб первое попавшееся под руку. По крайней мере, так оно мне видится.

Мужская одежда висела в другом углу шкафа: черный сюртук и брюки — очевидно, лучший праздничный костюм убитого. Во внутреннем кармане лежало письмо, адресованное:

«Гилберту С. Мейсону, эсквайру,

г. Эль-Пасо, штат Техас».

«Дорогой Джил!

Прошло несколько дней, и я снова беру в руки перо, чтобы написать тебе. Я очень рад узнать, что после стольких лет испытаний вы с Мэри наконец нашли свой дом, а мне ваше желание известно лучше, чем кому-либо другому. Маленькая Карлотта вырастет в прекрасном месте. Я заканчиваю дела в Галвестоне, но прежде чем возвратиться в Ричмонд, обязательно заеду на Запад, чтобы повидаться с вами.

Твой друг Самюэль Гейтсби».

Сложив письмо, Боудри аккуратно убрал его в бумажник, который носил под рубашкой. Затем начал методично обыскивать помещения.

Если не считать одежды, он не обнаружил никаких признаков того, что здесь жила женщина или ребенок. Если они мертвы, то тела их похоронены не здесь, но после вторичного осмотра шкафа он решил, что их в спешке увезли.

В ящике старого письменного стола, который пришлось взломать, Боудри нашел поблекший дагерротип. Это была фотография красивого, крепко сбитого юноши и очень симпатичной девушки, снятая, судя по дате на оборотной стороне, в день их свадьбы.

Гилберт С. и Мэри Мейсоны, а дата — двадцать лет назад. В ящике лежал также самодельный календарь. Он велся регулярно, из года в год шли перечеркнутые числа — вплоть до сентября шестнадцать лет назад.

На кухне он снова взглянул на скелет.

— Да, Джил, — сказал он, — у тебя была хорошенькая . жена. У тебя была маленькая дочка. У тебя был прекрасный дом и прекрасное будущее, и вдруг явился кто-то. Джил, я тебе обещаю: я найду его и узнаю, что сталось с твоей семьей, пусть даже через шестнадцать лет.

Запад — это жестокая и пустынная земля, где жара, холод, засуха и наводнения снимают свою страшную жатву, измеряемую человеческими жизнями, но эту дикую долину Джил Мейсон обжил и обустроил, он нашел все, о чем мог мечтать мужчина, и потерял все по вине убийцы.

— Сдается мне, Джил, что у тебя было не слишком много лошадей и скота, да и денег тоже. А убили тебя из-за жены. Ты был симпатичным парнем, который выстроил прекрасное жилище, так что, могу спорить, она не сама тебя бросила.

Он захоронил останки, завернув их в одеяло и сколотив на скорую руку гроб из досок, найденных в амбаре, а на оставшейся доске написал имя и добавил: «Убит в сентябре… « и год.

Месяц спустя, покончив с делами, Боудри слонялся возле станции дилижансов, которую некоторые называли «Остановка у Гейбла». Поблизости находился магазин, салун и несколько лавочек. Место, которое Боудри окрестил Долиной Мейсона, лежало в нескольких милях отсюда.

Станцию дилижансов построил Гейбл Хикс. Он же заправлял ею, будучи ее полноправным хозяином. Раскачиваясь на стуле, прислоненном к стене, Гейбл Хикс выпустил длинную струю табачной слюны в пыль того, что он называл улицей. Не часто ему попадались такие внимательные слушатели, как этот молодой человек.

Чик Боудри, тоже откинувшись назад и забросив ноги на перила крыльца, слушал, занятый собственными мыслями. Хикс здесь давно, он любит поговорить, у него есть что рассказать, и он пережил все, о чем говорил. Боудри давно понял, что в выигрыше всегда тот, кто слушает, а не тот, кто рассказывает.

Солнце нагрело улицу, доведя ее до ленивой дремоты.

— Да! Я тут сорок с лишним лет! Приехал на Запад в крытом фургоне. Дрался с индейцами в каждом уголке тутошних гор и равнин. Вы, молодые, думаете, что теперь жизнь на Западе трудная! Вас бы сюда раньше! Пусть даже двадцать лет назад! А что теперь? Землю-то загубили! Столько народу понаехало! Понастроили ранчо через каждые шестьдесят миль! Да теперь нельзя проехать по тропе, чтобы кого-нибудь не встретить!

— Лет пятнадцать-двадцать назад тут, должно быть, земля была стоящая, — вставил Боудри. — Могу спорить, что тогда здесь было много свободных открытых пастбищ! И не так уж много тех, кто ездил по тропе.

— Больше, чем ты думаешь. — Гейбл Хикс снова сплюнул, окатив застигнутую врасплох ящерицу. — Некоторые живут тут до сих пор: Мэд Соуэрс, например, Билл Пейссак, Дик Рубин. Все здесь начинали. Старый Джонни Грир, городской бездельник, — тоже. Тогда он бездельником не был. Он был трудягой ковбоем… пока не начал пить.

Чик Боудри опустил стул на все четыре ножки и подобрал с земли палочку. Быстрым движением руки он вытащил из-за пазухи отточенный словно бритва нож и принялся строгать.

— Вам, наверное, чертовски трудно приходилось тогда. Воды почти нет, женщин тоже. Тяжело вам было.

— Женщин? — Хикс сплюнул. — Были женщины. Даже у Джонни Грира была женщина, когда он сюда приехал. Симпатичная, хотя и не такая, как другие. Вот Мэри Мейсон — та была настоящая красавица.

Нож Чика соскользнул и отрезал длинную щепку.

— А куда же они все подевались? — удивился он. — Я не встретил ни одной красавицы с тех пор, как попал к вам в город. А если подумать как следует, я вообще не встретил ни одной женщины! — Он внимательно осмотрел палочку. — У этих красавиц наверняка были дочки, теперь они как раз в моем возрасте. Что случилось?

— Конечно, у них были дети. Некоторые до сих пор живут здесь, хотя в город приезжают редко, разве что в магазин. Вот, например, Мэд Соуэрс, у него хорошенькая дочка. Судя по тому, что я слыхал, скоро должна приехать домой. Она училась в пансионе для молодых леди. Мэд вроде как попросил меня ее встретить.

— Дочка? Значит, мне стоит тут поошиваться да приглядеться к ней.

— Ни единого шанса для бродяги ковбоя! Этот Мэд богач, хотя, если посмотреть на его дом, никогда такого не скажешь! Свинарник! Да, сэр, свинарник! — Он сплюнул. — Да в общем-то она ему и не дочь. Он — ее опекун. А это значит, что он распоряжается ею как хочет.

Лицо Хикса посуровело.

— В его лапах побывала не одна женщина. Не хотел бы я, чтобы он распоряжался какой-нибудь из моих дочерей. Паршивый человек.