Большая земля

«Все это, — подумал Осборн, — та же самая война. Бесконечная борьба человека, стремящегося отнять жизнь у земли».

Солнце уже скрывалось за грядой гор, облака на несколько минут окрасились в красный цвет, а потом вдруг съежились в серые комки. Быстро потемнело, но работа в ущелье не прекратилась, всюду вспыхнули огни костров и зажглись керосиновые лампы.

Осборн отошел от окна и посмотрел в зеркало: жесткая щетина покрыла щеки и подбородок.

Комната была маленькая, обстановку составляла грубо сколоченная кровать, на которой лежал соломенный матрас и жесткая подушка. Он зажег лампу, стоявшую рядом с умывальником, и вытащил бритвенные принадлежности. На полу стояло ведро с холодной водой, а к стене был приколочен обломок зеркала. Сбрив бороду и переменив рубашку, он оделся и вышел на улицу.

Осборн вошел в длинный бревенчатый дом, над дверью которого красовалась надпись всего из одного слова «Еда». За столами уже сидели посетители. Осборн, заплатив доллар хозяину-бородачу, занял свободное место. Тот странно взглянул на поданную ему зеленую бумажку. Основным средством платежа в Каньон Сити было золото. Бумажным деньгам здесь не доверяли.

Наконец, принесли заказ: пережаренное мясо, сыроватую картошку и дурно сваренный кофе. Однако это было сносно по сравнению с тем, что ему приходилось есть после отъезда из Далласа. Пообедав, Осборн вышел из заведения, не зная, куда отправиться, как вдруг его окликнули, и тяжелая рука опустилась на плечо. Том Райлэнд.

— Привет, Чэд. А я-то думал, куда ты подевался! Нельзя было тебя бросать в первый день!

— Я очень устал, — ответил Осборн. — И очень хочу спать.

— Тебе надо расслабиться, отдохнуть. Пойдем, выпьем.

— Пожалуй, что так, — сдался Осборн. — Куда отправимся?

— О, это предоставь мне. В этом-то я уж знаю толк!

Они прошли грязной и темной улицей к бревенчатому серому дому, перед входом в который горел фонарь. В зале Осборн увидел грубые столы, стулья и стойку, сколоченную из пахучих сосновых досок. За стойкой важно покоились две бочки, из которых бармен наливал посетителям виски и пиво.

Осборн заказал пиво, а Том — виски, он же настоял на том, чтобы заплатить и за Осборна. Райлэнд заметил знакомых и подвел к ним Осборна.

— Ребята, это Чэд Осборн, новый житель Каньон Сити. Работает у Эмилии Бишоп… Чэд, познакомься — это Фрэд Кинсман — владелец крупнейшего магазина в городе. И судья Миллер.

Кинсман был вылитый торгаш: толстенький, с бегающими глазками и пухленькими ручками. А второй… «Он совсем не похож на судью», — подумал Осборн. Высокий, худощавый молодой человек двадцати пяти лет: из-под залихватски нахлобученной шляпы с широкими полями выбивался сноп рыжих волос, серые глаза странно смотрели куда-то вдаль за спиной Осборна.

— Осборн закончил Гарвард.

Миллер оценивающе разглядывал Чэда и потом сказал:

— После Гарварда — в Каньон Сити работать погонщиком мулов! В первый раз такое слышу…

Осборн, начиная сердиться, резко ответил:

— Я не считаю, что эта работа грязнее или хуже любой другой. Не всему могут научить в Гарварде.

Миллер не ответил, лишь чуть повел плечом. В разговор вступил Фрэд Кинсман.

— Целый день я провел на ногах. Сядем за стол.

— Дела идут хорошо? — вежливо осведомился Осборн.

— Превосходно. — Кинсман грузно опустился на стул.

Судья снял шляпу и положил на стол, длинные волосы разметались по плечам. Одет он был неряшливо и своим туалетом не отличался от других золотоискателей. Осборн заметил, что Миллер довольно сильно прихрамывал.

Сейчас Миллер уставился на Чэда. Вдруг он спросил:

— Гарвард, да?

Осборн вежливо кивнул и, чтобы поддержать беседу, спросил:

— А вы где учились?

Собеседник лишь махнул рукой.

— Учился я от случая к случаю. Работал в газете.

— Неужели?

— Недолго. Это было в шестьдесят втором году, когда меня выгнали за антиправительственную агитацию. Я писал о том, что Юг имеет право на выход из Союза. Вы понимаете, я не южанин, я из Индианы. Я вынужден был покинуть Юджин и вот оказался в Каньон Сити и занялся частной адвокатской практикой.

Осборн промолчал. Он уже почувствовал, что в Каньон Сити симпатии были на стороне южан, поэтому не стоило афишировать свое участие в войне под флагом Гранта.

Видимо, Миллер оседлал любимого конька.

— Какую жизнь я вел! Жил у индейцев, у меня родился сын от дочери вождя мадоков. Я воевал и за и против них. Занимался морским разбоем у берегов Никарагуа под началом капитана Уильяма Уолкера, потом сидел за конокрадство.

Осборн тщетно пытался понять, что здесь правда, а что ложь.

— Вся эта жизнь так… лишь набор впечатлений, материал для работы. Потому что… — здесь для вящего эффекта Миллер сделал паузу, — потому что я поэт.

Чэд Осборн прищурился; он предполагал нечто в этом роде. Миллер ожидал реакции собеседника и, следовательно, нужно было изобразить удивление.

— Вот это да! — пробормотал Чэд.

Миллер удовлетворенно кивнул.

— Да, поэт. Но что могут понять эти невежды, копавшиеся в грязи? Чего ждать от них? Но вы, вы — образованный человек, не так ли? — С этими словами он вытащил из-за пазухи связку бумаг.

Чэд Осборн понял, что обречен выслушать стихи Миллера.

В это время с пивом вернулись Райлэнд и Кинсман. Том насмешливо посмотрел на разложенные листки.

— Что-то новое? Или нам опять придется в сотый раз выслушивать чертовы стихи? — осведомился Кинсман.

Миллер вспыхнул, но промолчал. Он взглянул на Осборна, и тот в глазах адвоката прочитал: «Ну, что я о них говорил?» Миллер подвинул листки Чэду и сказал:

— Я хотел бы знать твое мнение, дружище.

Осборн нехотя взял листки и поднес их к свету. На первой странице было написано: «Сонет Цинциннат Миллер». Стихи оказались не так плохи, как он ожидал. Первый опус был, действительно, сонетом, во всяком случае — по форме, чувствовался ритм, хотя размер часто хромал, кое-где за дилетантски выстроенным порядком слов чувствовалось движение мысли. Осборн нашел стихи о горах, о море. Главные герои — индейцы — были наделены чертами мятежных романтиков Байрона. Осборн понял, что Миллер наивно подражал знаменитому англичанину, в том числе и хромающей походкой.

— Ну, каково мнение? — нетерпеливо спросил Том. — Мы ничего не понимаем в поэзии. Стоит чего-нибудь этот хлам?

Они уставились на Осборна, ожидая его окончательного приговора.

Осборн сказал:

— Может быть, и есть грубоватые места, но в общем мне понравилось. Я еще не читал ничего подобного.

Миллер нахмурился.

— Что значит, «грубоватые»? Вы хотите сказать, что нужно кое-что изменить?

Осборн понял, что не так-то просто отвертеться от назойливого поэта, и ткнул в первое попавшееся место.

— Например, здесь есть ссылка на Гете, но «Гете» с «зубами» не рифмуется.

Вдруг Том Райлэнд захохотал, как безумный, дико хлопая себя по бокам. Миллер, скорчив гримасу, вырвал у Осборна листки.

— Ничего смешного! Я не знаю немецкого, никогда не слышал, как произносится это имя. Я еще не закончил это стихотворение. — Он с упреком посмотрел на Осборна.

— Простите, — только и нашелся, что сказать, Осборн.

Миллер спросил:

— Если вы едете в Даллас, не отвезете ли это в газету? Там печатают некоторые мои работы.

— Конечно. С огромным удовольствием.

Он рад был закончить затянувшуюся литературную беседу, так как в этот момент к их столу подошли знакомые Тома. Они уже слышали о столкновении с Паулиной и пришли узнать подробности происшедшего. Имя Паулины, как магнит, подействовало на присутствующих в зале, вскоре все слушали рассказ Райлэнда.

На минуту Том замолчал, чтобы налить пиво, и в тишине раздался чей-то голос:

— Кто это, Клайт?

И некий Клайт ответил:

— Монро! Неужели ты не знаешь Тома Райлэнда — жеребца вдовы Бишоп?

Наступила зловещая тишина. Райлэнд медленно отставил стакан, и Осборн увидел, как Том побледнел. Толпа, собравшаяся у их стола, расступилась.