Через пустыню

Учитывая состояние коней, я решил, что много они не пройдут. Крупный жеребец и мой собственный конь могут одолеть еще несколько миль, да, пожалуй, второй конь, купленный у Харди… Мы должны найти воду.

Доринда прилегла на песке, а я отошел подальше и тщательно изучил местность. Примерно час я кружил по пустыне в поисках следов, но нашел их очень мало, и все вели в разные стороны.

Большинство обитателей пустыни существуют либо вовсе без воды, либо пьют очень мало, получая влагу из растений или животных, которыми питаются.

Наконец я сдался, вернулся и сел в тени. Наверное, я задремал, и, когда проснулся, горло пересохло настолько, что я почти не мог глотать. Я с трудом открыл рот, потому что губы сильно потрескались. Я понял, что наш конец близок.

Девушка спала, а может быть, потеряла сознание. Одна лошадь лежала на боку на песке, другие повесив головы стояли на трех ногах.

Я с трудом поднялся, ухватившись за камень, и решил попытать счастья еще раз. Я опять взял флягу и, чтобы не потерять, повесил ее на шею.

Мы остановились у большой скалы из белого гранита, стоявшей отдельно у подножия гор. Рядом были разбросаны такие же скалы, и как бы ни хотелось мне быстрее найти воду, я попытался как следует запомнить нашу скалу, иначе я не отыщу дорогу обратно.

— Я найду воду, — сказал я вслух.

Если Доринда и услышала меня, то никак этого не показала, она так и осталась лежать на песке. Я повернулся и пошел прочь.

Песок пустыни — белый и обжигающий. Солнце отражалось от него и било в лицо, от него не было спасения. Через несколько шагов я стал спотыкаться. Один раз упал на камни, поднялся и некоторое время стоял, не в силах двинуться с места.

Я не отрывал глаз от песка, но вдруг что-то, как тревожный колокол, прозвучало у меня в голове. Я остановился, несколько раз мигнул, с трудом повернул голову и увидел человека, стоявшего на скале.

Пока я собирался с мыслями, он поднял винтовку, солнце блеснуло на дуле, и он выстрелил. Инстинкт заставил меня схватиться за револьвер, но при этом я потерял равновесие и упал. Это я помнил… но затем все заполнила темнота.

Холодно… Мне холодно.

Ослабевшими руками я попытался зарыться в согревающий песок, но тщетно. Я открыл глаза и хотел сглотнуть. Рот окаменел от сухости.

С огромным трудом я поднялся. Наступила ночь, было холодно и очень темно. На небе высыпали звезды, дул пронизывающий ветер. Но я был жив.

Жив…

Я начал ползти.

Вдруг где-то поблизости в скалах тявкнул койот, и я замер.

Когда я снова пополз, то уловил рядом движение и услышал стук копыта о камень. Я повернул голову и увидел снежного барана — значит, рядом должна быть вода.

Движение привело меня в чувство, я снова стал ощущать свое тело, пробудилась боль. Я постарался мыслить трезво. Баран направился в каньон, значит, вода там. В этот час к воде соберутся другие животные.

Я полз, но силы оставили меня, и я очнулся от жары, ужасной жары. Я почувствовал страх — страх смерти. Поднявшись на четвереньки, я принялся искать следы, но не нашел ни единого, ни одной царапины на камне.

Вдруг мимо меня что-то прожужжало и исчезло.

Пуля? Звук не похож, да и длился слишком долго.

Я опять пополз, но остановился, когда услышал странный стрекочущий крик. Я узнал его. Это кричала пятнистая лягушка. Она живет в каньонах рядом с ручьями или постоянными источниками.

Вода рядом!

Я рывком, словно поднятый чужой рукой, встал на ноги, начал озираться, но ничего не увидел.

А затем снова услышал этот звук… Что-то пролетело мимо. Пчела! Я сделал три быстрых шага вслед за пчелой, но понял, что жужжание уже замерло.

Шатаясь и падая, я обнаружил воду совсем неожиданно — углубление в белом граните, доверху наполненное водой. И это не мираж!

Я сполз к воде, обмыл лицо, затем зачерпнул горсть, задержал ее во рту, наслаждаясь желанной прохладой, и глотнул, чувствуя боль в пересохшем горле.

Кажется, я долго лежал, наслаждаясь этим первым глотком. А потом я выпил еще один.

Гранит, нагретый солнцем, обжигал кожу, поэтому я заполз в тень возле воды. Мне хватило места вытянуться. Несколько раз я пил, однажды меня чуть не вырвало.

Примерно через час я начал соображать.

Там осталась Доринда. И кони.

Но тут я вспомнил человека, который стрелял в меня. Или это был бред?

И я с усилием сел и наполнил флягу. Я иду обратно. Мне надо обратно. Мне надо знать.

Я пошел по своим следам, нашел место, где упал, пытаясь выхватить револьвер. Недалеко высилась скала, на которой действительно мог стоять человек. Там, где я упал, не оказалось чужих следов — только мои.

С большой осторожностью — потому что теперь я совсем не был уверен, что бредил, — я двигался среди скал к месту…

Исчезла!

Не было ни Доринды, ни коней, ни золота — ничего!

Остались следы четырех или пяти всадников, они подъехали с запада, забрали Доринду, мой винчестер, моих коней — все исчезло.

Они, наверное, посчитали меня мертвым. И вот я оказался пеший, один, за многие мили от возможной помощи.

Стоя в тени скалы, я понял, что попал в такую переделку, в какой еще не бывал. У меня оставалась фляга с водой, револьвер и запас патронов в оружейном поясе. Но у меня не было ни лошади, ни пищи, ни одеял. Ближайшее известное мне поселение находилось милях в ста к западу — мормонский городишко Сан-Бернардин.

Отец всегда учил нас, ребятишек, принимать решения и, как только что-то решено, действовать немедленно. Поэтому я тут же двинулся на запад.

Но в полдень много не пройдешь, и я шел от одного островка тени к другому, часто отдыхая, но все время на запад. И где-то глубоко внутри меня разгорался гнев.

До этого я не чувствовал гнева, потому что нас, Сэкеттов, трудно разозлить, но когда это случается, мы становимся жестокими и безжалостными.

Еще одному научил нас папа: гнев убивает. Он убивает человека, впадающего в гнев, потому что отбирает у него частицу самого себя.

Когда эта черноглазая девушка там, в Хардвилле, попросила довезти ее до Лос-Анджелеса, я почуял беду, но беду другого рода. Но теперь преследователи Доринды схватили ее, они стреляли в меня и приняли за мертвого. Они забрали моих коней и золото.

Но такое огорчило бы любого. Кажется, время гнева подошло. Это был не дикий и яростный гнев, но холодное, очень сильное чувство, которое вело меня вслед за этими людьми.

Они, скорее всего, поехали в Лос-Анджелес. Не важно. Куда бы они ни уехали, я найду их.

Кто-то сказал, что любое путешествие начинается с первого шага. Я сделал этот шаг, и, прежде чем я сделаю последний, прольется кровь.

На закате я уверенно пошел на запад. Моя жизнь зависела от того, успею ли я добраться до воды, прежде чем опустеет фляга. К этому времени бандиты, наверное, уже выехали из Палмс, но это место лежало далеко к северу, а я собирался идти на запад, и только на запад.

Человек пешком может пройти за день больше, чем лошадь. У меня не было намерения обгонять лошадей, но, если мне удастся найти еду и воду, я приеду в Лос-Анджелес ненамного позже их.

Еда…

Живот у меня уже прирос к спине, а желудок, наверное, считал, что мне перерезали глотку, так долго я не ел. Тем не менее я продолжал шагать.

Мы, горцы, очень хорошие ходоки. Там, в холмах, это наш обычный способ передвижения.

На западе горы поднимались над пустыней футов на тысячу, но мне приходилось залезать и повыше.

Я шел на запад, мерно шагая час с небольшим, потом отдыхал и снова шел. Два-три раза я задерживался в труднопроходимых местах, но к восходу луны я был уже в горах и выбрал узкую индейскую тропу. Она белела на фоне пустыни, извиваясь между скалами. Мне много приходилось ходить по таким тропам, поэтому я сразу узнал ее.

Большинство индейских троп узкие: от четырех до восьми дюймов шириной, и обычно их легче рассмотреть издалека, чем вблизи. Но если по ним долго ходить, такие тропы узнаешь сразу.