Зов свободы

— Запомни: кто Бог одному, другому может быть дьяволом.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не суди индейцев по своим меркам.

— Дикари они и есть дикари, как на них ни смотри.

— Что с того? Разве стоит лучше относиться к белым только потому, что они считают себя более цивилизованными?

Нат недоуменно посмотрел на траппера:

— И ты одобряешь такое их варварское поведение?

— Не буду лгать. Да, одобряю.

— Как ты можешь?

— Это веление их природы.

— Что?

— Закон природы, устройство здешней жизни. Как ни назови это чувство, оно обязательно созреет в человеке, прожившем здесь достаточно долго. Ты назвал шошонов варварами, а они всего лишь гордятся тем, что в честном бою одолели врагов. По крайней мере, они искренны и честны в проявлении эмоций, — объяснил Шекспир. — О белых я такого сказать не могу. Они прячутся за стеной законов, им проще отказаться от своих чувств, чем обидеть кого-то. И если возникает спор, белые слишком трусливы, чтобы решать дело в поединке, поэтому ищут правду в суде. Белые никогда не смотрят в глаза врагам и несвободны в своих желаниях. Если они проигрывают, то делают вид, что им все равно, хотя в глубине души им хочется избить своего противника до полусмерти.

Нат смотрел на шошонов, не говоря ни слова.

— В этих краях человек наслаждается вкусом истинной свободы. Но природа предупреждает каждого своего сына: если откусишь кусок не по зубам, придется заплатить за это. Большой ли кусок, маленький — не имеет значения. Эти черноногие отхватили слишком большой для них кусок, и теперь шошоны поступают совершенно правильно. — Шекспир помолчал. — Ты понимаешь, что я пытаюсь объяснить тебе?

— Думаю, да.

— Цивилизация защищает людей от ошибок, Нат. Людям в Сент-Луисе и Нью-Йорке не приходится беспокоиться о еде, если им не удалось подстрелить оленя или лося. Они могут прогуляться до магазина на углу и купить все, что нужно. Им не приходится мучиться от жажды, если они заблудились и не могут найти родник. В городе можно напиться где угодно и чем угодно.

Нат слушал его вполуха, наблюдая за тем, как шошоны снимают скальпы.

— Цивилизованные города для болтунов и слабаков, — продолжил траппер. — Там хвастуны не боятся, что их призовут к ответу, они знают, что у немногих хватит ума перечить им. Здесь, если кто-то попытается обмануть другого, его просто убьют — и все.

Шошоны водрузили головы на копья и теперь с гордостью потрясали ими в воздухе.

— В этих краях мужчина не может позволить себе быть слабым. Правду говорят, что выживают сильнейшие, а иногда это не удается даже им. Посмотри, что случилось с твоим дядей Зиком, — напомнил Шекспир.

— Почему тогда столько белых людей отправляются на Запад жить, охотиться, жениться на индианках, если жизнь здесь трудна и полна опасностей? Если одна маленькая ошибка, например, наклониться, чтобы напиться из источника и не заметить змею на ближайшем камне, может стоить жизни, почему они остаются здесь? Или свобода, о которой ты говоришь, важнее всех этих неприятностей?

— Это тебе придется решать самостоятельно. Мне она дороже всего золота в мире, а для тебя может не стоить и цента.

— Не знаю, не знаю… — протянул Нат.

Воины отнесли надетые на копья головы в южную часть деревни. Сбросили их на землю, стали разбивать лица и раскалывать черепа. Кровь и мозги разлетались по земле.

— Почему они просто не похоронят тела и не забудут об этом?! — спросил Нат с негодованием.

— Индейцы никогда не хоронят тела врагов. Почему они должны отсылать противников прямо к Всевышнему Духу? И потом — индейцы относятся к мертвецам совсем иначе, чем белые.

— Да уж, это я заметил.

— Воины считают ку — свои подвиги — по числу мертвецов…

— Подожди, — прервал его Нат. — Я думал, они считают ку, если им удается коснуться врага, неважно, умрет он после этого или останется жить.

— Это гораздо сложнее. Некоторые племена могут присудить победу над одним врагом сразу четырем воинам. Так поступают кроу и арапахо. Шайены — только троим. А ассинибойны не позволяют засчитывать ку, если до тела врага не дотронулись.

Нат пожал плечами:

— Не пойму что-то…

— Попытаюсь объяснить, — начал Шекспир менторским тоном. — Предположим, воюют два племени — кроу и черноногие. Один из кроу наносит врагу удар томагавком и заявляет о своем первом ку, что является огромной честью для него, потому как он нанес удар, пока тот был еще жив. Другой воин кроу видит раненого черноногого и убивает его — это второй ку, хотя и не такой почетный. Понимаешь меня?

— Вполне.

— Прекрасно. Третий воин снимает скальп с мертвого тела — это третий ку, который ценится еще ниже. Наконец, четвертый кроу вырезает сердце врага, это уже совсем немного, но воин дорожит каждым трофеем, который удается добыть.

— Почему первый кроу не убил и не скальпировал врага? — спросил Нат.

— Ты что-то недопонял. Представляешь, какая суматоха творится на поле боя. Иногда воин ранит противника, а времени прикончить его нет. Это делает уже другой, — ответил Шекспир.

— Все ясно, — кивнул Нат. — Но лично меня не привлекает перспектива резать врага на кусочки. Это работа мясника.

— Война и есть откровенная резня. Не слушай тех, кто говорит иначе.

Шошоны наконец закончили свой ритуал и присоединились к женщинам и детям, собравшимся вокруг покойных членов племени. Воины подошли к телам соплеменников и стали вполне серьезно разговаривать с ними.

— Что это они делают? — в недоумении спросил Нат, совершенно сбитый с толку видом взрослых мужчин, беседующих с безжизненными телами сородичей.

— Они рассказывают, что отомстили за них черноногим.

— Но ведь…

— Ты опять думаешь как белый, — посетовал старик. — Если индейцы смотрят на все — от еды до сражения — иначе, чем мы, могут же они и к мертвецам относиться по-другому?

Нат кивнул.

— Большинство индейцев верят в жизнь после смерти. Снейки считают, что мертвые наблюдают за живыми и что у каждого воина есть свой ангел-хранитель.

— Подожди-ка минуточку. Ты только что назвал их снейками, я думал, что они шошоны.

— Сами себя они называют шошонами, но многие белые зовут их снейками, может, потому, что большую часть года они проводят у реки Снейк, а остальное время охотятся на бизонов на равнинах.

Послышался стук копыт, и вскоре шесть шошонов, которые погнались за черноногими, выехали из-за деревьев.

— Давай устроимся поудобней, — посоветовал Шекспир, — это может затянуться надолго.

Он сел на землю, скрестив ноги и положив карабин на колени.

Нат остался стоять, боясь пропустить что-нибудь важное. Он представил, как, вернувшись в комфортный и безопасный Нью-Йорк, станет рассказывать Аделине и своей семье душераздирающие истории о том, что пережил в этом диком краю. Сейчас у него была великолепная возможность собственными глазами увидеть то, что приводит в мистический ужас всех белых.

Воины спешились. Один из них что-то гордо выкрикнул, показывая тело черноногого, которого он настиг и убил. Воин то и дело ударял тело томагавком, описывая свой подвиг.

Взглянув на труп, Нат узнал воина, которого случайным выстрелом оставил без лошади. Стало быть, Кинг виновен в его смерти. «Еще одна жизнь на моей совести!» — с горечью подумал он. Парня все еще беспокоили мрачные размышления о том, что случится с его душой после всех совершенных убийств. Нат никогда не был излишне религиозным, но в юности регулярно посещал церковь и мог наизусть процитировать десять заповедей. Не убий. Яснее и быть не может.

Он посмотрел на свои руки. Странно, что после всех этих убийств руки не изменились, да и сам он остался практически тем же человеком. То, что Нат лишил жизни других людей, не привело к каким-либо переменам в нем. Хотя в глубине души он понимал, что последних двоих черноногих ему уже было легче убивать, чем тех, первых.

Что же произошло?

Эта мысль беспокоила Ната. Должно быть, убивать становится все легче и легче. Тогда что отличает его, скромного честного человека, от хладнокровного убийцы? Должен же он обладать какими-то качествами, чтобы не стать похожим на бессердечного головореза?