За линией Габерландта

Неясный, дрожащий, совершенно фантастический свет озарил горы и долину. Мы почувствовали себя участниками какой-то жуткой фантасмагории. На сердце вдруг стало непривычно тоскливо. А небо полыхало все сильнее и сильнее, дрожащий свет становился ярче и беспокойнее. Чем все это кончится? Теперь в неистовой лихорадке в полнеба тянулись, пылали и угасали, сменяя друг друга, красные и бледные языки огня; буйными комет-ными хвостами вскакивало за серой сборчатой занавесью странного цвета багровое пламя. Оно тянулось к зениту, жадно вылизывало с неба звезды и, вдруг ослаб-нув, падало в тяжелую тьму.

Было что-то смутное и неразгаданное в этом внезапном свете в ночи. Мы стояли как заколдованные, забыв о морозе, о времени. Кажется, стало еще холоднее от неожиданного видения раскрывшегося неба. Все живое, что было на земле, спряталось под снег, под крыши, под лесные завалы, притаилось, замерло и с удивлением, испугом или любопытством молча смотрело на красное дрожащее небо.

Северное сияние плясало над притаившейся Землей несколько минут и медленно стало утихать и бледнеть. Потухли красные полосы, ленивее двигались серые сборки, они потускнели и растворились в окружающей жадной тьме. Бунт магнитных волн оседал в звездном небе, и вскоре черная ночь опять победно повисла над спящими хребтами, над сопками, над темными долинами, над маленькими поселками, затерявшимися среди бесконечных гор и лесов.

В небе замигали голубые крупные звезды.

Поеживаясь от холода, мы вошли в дом и еще некоторое время молчали, переживая только что виденную картину. Я подобрался в темноте к приемнику и щелкнул выключателем. Тотчас же грянула веселая, бодрая музыка и окончательно стряхнула с нас колдовство этой ночи. Варя зажгла лампу. Из темноты выплыло ее бледное лицо с темными кругами вокруг глаз. Она облегченно вздохнула и улыбнулась.

— Вы помните, ребята, «Зов предков» Джека Лондона? Там о страхе перед неизведанным… Нечто подобное я испытывала сейчас. Честное слово. Правда, как-то не по себе делается. Это мы вот четверо. А если бы один в такую ночь? Бр-р-р!

Она зябко передернула плечами.

Из-под кровати выполз храбрый Казак. Виноватыми глазами посмотрел он на наши улыбающиеся лица и отвернулся.

Только сейчас лайка освободилась от первозданного страха перед непонятным.

Сергей зажег фонарь и отправился делать наблюдения. Я вышел за порог. Скрипел под ногами снег, тускло мерцали снежные вершины, черное покрывало леса лежало на берегах замерзшей реки и на островах; мир казался пустым, слишком уж напуганным. Должно быть, Сергею захотелось разрушить враждебную тишину, бросить ей вызов. Он громко продекламировал в такт своим шагам:

Я хочу подняться в горы,

Где дымки костров синеют,

Где груди дышать свободно

И свободный ветер веет…

Не знаю, почему он вспомнил стихи Гейне. Вероятно, близкие горы навеяли эти строки. Я крикнул ему: — Э-гей, боишься, что ли?

— Порядок! — громко ответил он. — Сейчас еще петь буду…

Над рекой пронеслось короткое эхо: «у-у-у…», словно волк завыл в распадке. Я пошел за Ивановым в темную ночь. Казак улегся и стал смотреть на лес, а мы открыли будку. Я поднял фонарь, посветил. Минимальный термометр показывал минус сорок три, был полный штиль, доска флюгера обреченно повисла. Сделав отсчет, мы начали смотреть глубинные термометры. Они показывали минус четыре и две десятых градуса. Вечная мерзлота не реагировала на атмосферные явления. На то она и вечная.

Далеко в лесу раздался короткий тоскливый вой. Казак мгновенно вскочил, глаза его дико блеснули. Он зарычал, почуяв волка. Вой повторился еще и еще раз. Охотник собирал стаю. Никто ему не ответил. Вдруг послышался треск ветвей, тяжелый топот — из густого тальника на белое русло реки вылетел огромный лось. Серой молнией скользнул он по снежному полю и скрылся в тополевом лесу. Мы затаились. Через несколько секунд по следу лося бесшумно пронеслась темная тень волка. Казак вздыбил шерсть на загривке, попятился к моим ногам и глухо зарычал. Страх и достоинство боролись в собаке.

Жизнь шла своим чередом.

Утром мы оставили Варю хозяйничать и втроем пошли на строительную площадку.

Солнце еще не поднялось, оно застряло где-то за сопками, в долине висел морозный туман, лес вдоль реки стоял весь в кружеве из застывшего инея. Впереди в тумане тонко запел гудок на временной электростанции, послышались удары по железу, зачавкал редко и сильно тракторный двигатель. Потом тишину изрезал тонкий вой циркульной пилы. Туман редел, перед нами открывалась панорама стройки.

Ребра не остекленных еще теплиц казались остовом широченного корабля, чудом осевшего в тайге; черные стены домов резко печатались на снежном фоне. Исходила паром теплушка, где делали раствор для каменщиков. Над дверьми коровника висело ажурное украшение из замороженного пара, оттуда расходился во все стороны домовитый запах хлева. Везде маячили люди. Скрипел под ногами снег, прошел обоз с удобрениями, бубнил что-то простуженный репродуктор на лиственнице.

— Ты куда? — спросил Серега у Зотова.

— В теплицу. У меня дозариваются семенники, проверю.

— А мы в контору. Когда тебя ждать?

— Через час-полтора. Скажите там.

Получив приказ о назначении его директором нового совхоза, Петр Николаевич даже не удивился: он успел привыкнуть к своей роли. Зотов не оставил и агрономической работы. Я по-прежнему помогал ему.

Наша изыскательская партия жила в ожидании перемен. В этой долине мы сделали все, что нужно для совхоза. Куда теперь? От Зубрилина пришла короткая телеграмма: «Ожидайте указаний на месте».

Мы работали и ждали.

В начале декабря ударили сильные морозы. Виктор записал очень низкую температуру: в час ночи штифт минимального термометра показал минус 61,3 градуса. На редкость холодная погода!

Туман закрывал долину от глаз людей, рискнувших выйти в эту стужу на улицу. Прииск не работал, машины остановились, дороги опустели. Строители совхоза отсиживались в домах, дым из десятка труб подымался в небо днем и ночью. Стены домов трещали, от окон к полу лился холодный воздух, видимый глазом.

Особенно страдали от мороза лошади. Они храпели, кровь шла у них из ноздрей и застывала, кровавые сосульки намерзали на носу и губах. Лошадей не выпускали из конюшен. Работа на таком морозе означала верную гибель для животных. Утром мы на себе привезли из лесу дров, но даже не разгрузили санки. Слишком холодно.

Мир затих и сжался.

Все ребята собрались в палатке, окружили печку, читали, мечтали и слушали, как Саша Северин за перегородкой мурлычет себе под нос песенку. Потом пение прекратилось. Это означало, что какая-то мысль не дает покоя нашему повару.

— Как там у Зотовых? — вдруг сказал он. — Небось тоскливо. Стены трещат, от пола холодом веет. Казак скулит. Нам-то хорошо вчетвером…

Он замолчал. Я посмотрел на часы. Восемь вечера. Мне надо было заступать на дежурство по метеостанции с утра. Может, пойти к ним сейчас? Все-таки веселей втроем. Три километра на лыжах по проторенной дороге — это же рукой подать.

— Ты куда? — спросил Серега, когда я стал одеваться.

— К Зотовым. Чем утром идти…

Иванов посматривал, как я одеваюсь. Когда брал лыжи, он напомнил:

— Быстро не иди. Легкие застудишь.

Я вышел из палатки. Показалось, что стало теплее, но когда я крепил лыжи, пальцы застыли до такой степени, что зашлись острой болью. Градусов 55 все же было, не меньше.

Замотав шарфом рот и нос, я не спеша пошел по колее. Лыжи скользили плохо, смазка не действовала. Скрипели палки, скрипели окаменевшие ремни на лыжах, шумел у рта воздух. Скоро я согрелся и пошел веселей, временами переходя на бег. Туман открывал впереди семь метров пространства. Ночь была темная: ни звезд, ни луны, один туман да таинственно подсвеченный скрипучий снег под ногами.

Я прошел километра полтора или чуть больше, И вдруг из тумана на меня выкатилось лохматое чудовище. Я вздрогнул, поднял палку. Казак? Куда это он? Лайка крутила головой, фыркала, чихала, старалась освободиться от сосулек, закупоривающих ей нос, и прыгала около меня, суматошно подлаивая. Неужели что случилось? Не успел я пробежать и десяти шагов, как из тумана возникла фигура человека. Зотов! Он был без полушубка, в ватных штанах и телогрейке. Обледеневший шарф мотался на груди. Петр Николаевич с трудом дышал, видно, долго бежал, в горле у него подозрительно посвистывало.