От Гринвича до экватора

Двадцать восемь тысяч советских воинов погибли, освобождая Вену. И Вена благодарна им. У ног бронзового солдата всегда венки и живые цветы.

— Ваши солдаты отдали жизнь за Австрию, за наш город, и мы не забываем о них, — твердо говорит Томас. — Мы сделаем все, чтобы вокруг собора святого Стефана больше никогда не гремели выстрелы.

Перебираю в памяти встречи, листаю блокноты. Скольких людей сажают под полицейский «колпак», запугивают, шантажируют! Но, пожалуй, самое сильное впечатление произвела на меня судьба Клауса Диля, он по сей день стоит перед глазами будто живой.

Площадь Мюнстерплац залита огнями. Здесь — крупнейшие магазины Бонна: «Херти», «Кауфхоф», «Лефферс». Сейчас вечер, они закрыты, но народа все равно немало.

В основном это туристы. Они толпятся возле памятника Бетховену, а затем, свернув в переулок, заходят в дом, где 17 декабря 1770 года в жалкой каморке на втором этаже родился великий композитор и где по сей день звучит его рояль и регулярно проходят музыкальные фестивали. Многие заглядывают в Мюнстер — главную католическую церковь Бонна (отсюда и название площади). Ее колокола звонили как раз в тот момент, когда мы пересекали площадь.

— Я покажу вам одно место. Приезжая в Бонн, мы с Клаусом всегда там бывали, — говорит Эмма.

Минуем площадь Цветов. Днем она выглядела по-другому — вся в тюльпанах, розах, гвоздиках, которые здесь продавали. Не видно уже и уличного шарманщика. Нет и четвероногих артистов цирка — лошадей, пони, осликов, к ним были привязаны таблички: «Зверь голодает, помогите ему» — и корзинки, в которые прохожие бросали монеты.

— Как-то мы оказались здесь у огромной клетки со львами и медведями. Клаус нарисовал их, — Эмма улыбается своим воспоминаниям. А через несколько секунд показывает на кондитерскую «Мюллер-Лангхардт»:

— Мы пришли. Тут готовят превосходный кофе.

Это моя вторая встреча с Эммой, первая была четыре года назад, сразу после смерти Клауса.

Но вначале я увидел его самого. Тогда, правда, я еще не знал, кто этот мужчина, сидящий возле Кёльнского собора на раскладном стуле. На груди висела картонная табличка, на которой черным фломастером было выведено: «За одну минуту я сделаю ваш портрет. Цена всего 8 марок». Возле него лежали холсты, кисти, краски. А в руке он держал кружку — массивную, несколько аляповато разрисованную, из похожей мы пили пиво в «Zum Egerländer».

Я остановился. Что поразило меня? Выражение лица. Вернее, глаза. Они смотрели в никуда и были совершенно пустыми, будто незрячими.

Я достал фотоаппарат. Но тут меня позвали: билеты куплены, надо идти в собор. «Потом сниму», — подумал я.

Разве могло мне прийти в голову, что это окажется невозможным?!

Я поднимался и поднимался по крутым каменным ступеням, которым не было конца. Пятьсот девять ступенек, пятьсот девять поворотов на каменном штопоре! А потом еще полторы сотни ступеней железной лестницы.

Однако, добравшись до верха, я сразу забыл о тяготах восхождения. С высоты ста метров Кёльн как на ладони. Величественно струятся внизу воды Рейна.

Рядом кто-то читает вслух Гейне:

Слева на собор нацелен мост Гогенцоллернов, чуть правее — пузатая крыша Центрального вокзала. Дальше островерхие дома, словно перенесенные из средневековья (впрочем, эту часть города действительно реставрировали), путаница расползающихся железнодорожных путей, кирпичный массив Кёльнской торговой выставки, небоскреб «Люфтханзы».

Арку отсюда не разглядишь, но я знаю, что она вон там, в центре города. Камни сточены, вылизаны временем. Однако если хорошо присмотреться, можно различить латинские буквы ОСАА. Расшифровываются они следующим образом: Колония Клавдия Агриппы. Этот римлянин стоял у колыбели города незадолго до наступления нашей эры.

В 1200 году вокруг Кёльна возвели стену — самое мощное укрепление в тогдашней Европе. Кёльн XIII века был куда больше Парижа и Лондона!

Сейчас он тоже не мал, особенно по западноевропейским масштабам — миллион триста тысяч жителей, третий в ФРГ после Мюнхена и Гамбурга. А если прибавить туристов и посетителей всевозможных выставок, то цифра окажется весьма впечатляющей.

Чем же привлекает город гостей?

Кого — богатой культурой, здесь превосходный оперный театр, почти тридцати картинных галерей, восемь музеев.

Кого — возможностью купить что душе угодно. В городе изготовляют и продают автомобили, станки, точные приборы, прекрасную косметику и духи (по всей Европе неоновые саженные цифры рекламируют «кёльнскую воду» — одеколон № 4811).

Кого — своеобразным колоритом. Он выражается в обычаях, диалекте, складе жизни, у самих горожан процветает лозунг: «Kölsch arbeiten — Kölsch leben» (по-кёльнски работать, по-кёльнски жить)…

Кроме всего прочего, в Кёльне — университет, резиденция епископа, один из крупнейших аэропортов Запада.

Но главное, что никого не оставляет равнодушным, — собор, тот самый, на котором я сейчас нахожусь. По сравнению с ним все вокруг: от Дома Диониса с мозаикой, созданной две тысячи лет тому назад, до шедевра современной архитектуры — стальной стрелы моста через Рейн — кажется бренным, незначительным.

Он, огромный, немного сумрачный, господствует над Кёльном.

Наглядевшись на город, я стал спускаться. Остановился возле «Петера» — самого большого из действующих в мире колоколов. Потом любовался витринами и фресками, задавал вопросы служителю в красной сутане (оказывается, строительство здания началось в 1248 году, затем было приостановлено на целых шесть столетий, в XIX веке продолжено и, наконец, в 1880 году завершено), покупал проспекты о соборе. В самом низу снова восхищенно осмотрелся по сторонам. Есть музыка звуков. Есть музыка красок. А это — музыка линий. Ее нельзя не услышать!

В общем, когда я вышел на площадь, то напрочь забыл о нищем художнике.

Однако тут же вспомнил.

К собору на бешеной скорости подлетела «скорая». Два других санитарных автомобиля уже были здесь. И полицейские машины.

На носилках лежало безжизненное тело. Полицейские поднимали с земли краски, кисти, массивную пивную кружку — в ней звенели металлические монеты.

Уличный художник в Западном Берлине

После того как машины уехали, а любопытные разошлись, я заметил картонную табличку — в суматохе ее отбросили в сторону. С тех пор она хранится у меня.

Кто скончался на площади? Об этом я спросил знакомых журналистов. Они обещали выяснить. И на следующее утро сообщили: Клаус Диль, по профессии художник, умер от разрыва сердца, жену зовут Эмма.

Звоню жене, теперь уже вдове Диля. После каждой фразы она делает длинную паузу, видно, ей трудно говорить:

— Завтра похороны. А через два дня я могу с вами встретиться.

Вдруг ее голос срывается, она с надрывом бросает: «Я, я виновата во всем!» — и в трубке раздаются короткие гудки…

Эмма пришла точно в пять вечера. Стройная, темноволосая, с правильными чертами лица, она выглядела бы гораздо моложе, если бы не морщины, не опухшие веки.

Рассказ этой женщины потряс меня.

Когда они поженились, ей было восемнадцать, Клаусу на шесть лет больше. Эмма гордилась мужем: такой сильный, красивый! И талантливый. Он окончил академию художеств, его картины вызывали восхищение друзей, знакомых. Да что там знакомых, уже и пресса упоминала о Диле — молодом мастере пейзажа.

Утром в жучке «фольксвагена» они отправлялись за город. То в лес, то на реку, то в поле. Клаус рисовал, а Эмма расстилала на земле скатерть и ждала, когда муж проголодается.