Англия и Уэльс. Прогулки по Британии

Обратив свое лицо к лугам, раскинувшимся у подножия холма, он взмахнул своей волшебной палочкой и наполнил водами знаменитое Кенилвортское озеро. Еще один взмах — и по озеру поплыли парусники. Точно так же — с помощью магии рассказчика — был восстановлен разрушенный замок; в его бесконечных коридорах вновь зазвучал смех и высокие, сладостные звуки верджинела.

Я не знаю, как ему это удавалось. Это был фантастический tour de force. По окончании рассказа мы остались стоять ошеломленные — как дети, которые не желают верить в конец сказки. Но наш рассказчик стер своей волшебной палочкой картину, которой мы так восхищались, и, понизив голос до шепота, вновь заговорил. Умело жестикулируя, он говорил о долгом карнавальном шествии, которое, собственно, и является историей Англии. Он говорил о добре и зле, которые веками шли рука об руку. И закончил свою речь следующим образом:

— Англия! Сейчас вы стоите в самом сердце Англии. Гордитесь ли вы этим? Счастливы ли, что разделяете судьбу этой страны?.. Лично я на оба вопроса отвечаю: да и да.

Я заметил, что эмоциональная дама из Бостона, стоявшая в последних рядах толпы, украдкой утирает слезы.

Я задумчиво брел по заросшим травой ухабам, проклиная в душе полковника Хоксворта и его «круглоголовых», которые разрушили прекрасный замок Кенилворт. У ворот я снова увидел старика, который своей волшебной палочкой заманивал посетителей на экскурсию. Я остановился, чтобы сделать несколько комплиментов его артистическому гению.

— А, — откликнулся старик, всматриваясь в мое лицо, и я заметил, что он практически слеп, — рад, что доставил вам удовольствие. Видите ли, некогда я был актером. Являлся одним из первых членов труппы сэра Фрэнка Бенсона. Но… (здесь он указал на свои глаза) карьера моя закончилась, так и не успев начаться!

Он снова взмахнул своей палочкой и направился в сторону руин замка.

Я повстречался с ним на церковном кладбище. Он нес корзинку, полную яиц. И хотя на нем не было пасторского воротника, я сразу опознал в нем приходского священника. Это был мужчина примерно шестидесяти лет — крепкий, мускулистый, с красным обветренным лицом и абсолютно седыми волосами.

— Это ужасно, просто ужасно, — приговаривал он, оглядывая надгробия. Некоторые из них, судя по надписям, сохранились еще с восемнадцатого века, что отчасти объясняло их бедственное состояние. Часть камней накренилась и держалась лишь благодаря поддержке своих соседей. Другие были подперты деревяшками. Почти все надгробия покрылись мхом, некоторые наполовину скрылись под высокой травой, буйно разросшейся на могилах и кладбищенских дорожках. Мне показалось странным, что человек, по роду своей деятельности призванный учить, как обрести счастье в этой жизни, страдает при виде собственного кладбища. Набравшись смелости, я задал мучавший меня вопрос.

— Видите ли, — вздохнул священник, — беда в том, что этот крохотный участок земли под названием «приходское кладбище» давно перестал удовлетворять потребности нашего прихода. Несчастные покойники лежат в де-сять-двенадцать слоев — буквально на голове друг у друга. Самое же страшное заключается в том, что прихожанам это нравится! Если вы бросите взгляд через стену, то увидите чудеснейший луг. Это наше будущее кладбище, которое можно будет использовать уже через двенадцать лет. Однако народ и слышать не желает. Люди хотят, чтобы их похоронили на старом кладбище. Я очень боюсь, что придется принимать официальные меры — королевский указ или что-нибудь в этом роде, — чтобы закрыть старое кладбище и заставить людей хоронить своих близких на лугу. Я очень не хочу этого делать… поверьте, действительно не хочу. Это будет большим ударом для людей. Ужасным ударом!

— Но что заставляет их сопротивляться? — спросил я.

Священник бросил на меня быстрый взгляд и грустно улыбнулся.

— Боюсь, человеку со стороны будет трудно понять. Видите ли, мы здесь, в маленькой деревушке, живем по старинке. Несмотря на появление радио и междугородних автобусов, взгляды людей практически не изменились. Это сказывается даже на речи: мы до сих пор используем давно забытые слова и обороты. Не далее как вчера я услышал из уст маленькой девочки «купленная» рубашка вместо «готовая». Но все это ерунда, суть же в следующем: мои прихожане свято веруют в физическое воскрешение. Они убеждены: когда трубы Судного дня возвестят конец света, все похороненные на этом старом маленьком кладбище воссоединятся. Именно поэтому они хотят быть похороненными поверх своих отцов и дедов — чтобы восстать вместе как единая семья. Приверженность кланам при жизни торжествует и после смерти. Это очень древняя и очень примитивная идея. Мне известны случаи, когда представители сельских церковных родов были похоронены в одном и том же гробу.

Мы медленно пересекли кладбище, направляясь к серому домику, стоявшему среди деревьев.

— Давайте зайдем, — предложил священник, — я вас угощу сидром собственного изготовления: яблоки из моего сада, бочонки специальные — для изготовления бренди.

В темном холле было прохладно, поэтому мы прошли в продолговатую комнату. За окнами открывался прелестнейший вид на сад: каскады белых роз спускались по старым стенам; алый шиповник оплетал беседку; в воздухе стоял густой цветочный аромат; от беспрестанного жужжания пчел у меня даже с непривычки разболелась голова. Тем временем на лужайке возникло какое-то стремительное движение.

— Что это? Неужели заяц?

— Снова этот маленький хитрый попрошайка, чтоб ему пусто было! — воскликнул священник. — Каждый вечер он появляется у меня в саду и исполняет форменную джигу — скоро от грядок уже ничего и в помине не останется. Чувствую я, что придется заняться им вплотную — подыскать славный домишко для этого маленького нахала!

И он бросил быстрый взгляд в сторону подставки для ружей.

— Как вам мой сидр?

— Он скорее похож на сотерн.

— Ага, вы разбираетесь в винах! У этого хороший вкус, я бы даже сказал, великолепный. Прочувствуйте букет — вы понюхайте, понюхайте! И посмотрите на свет — прямо-таки дымчатый янтарь! Все свое: и яблоки, и бочки. Хотите еще стаканчик?

— Мне кажется, он покрепче сотерна.

— Именно так.

Мы прогуливались по саду, обсуждая, как трудно быть счастливым в наше время.

— Счастье, — говорил старик, — это сочетание простоты, любви, философии, ну и, конечно, веры. Каждый должен верить во что-нибудь. Я не надоел вам своими проповедями? Если что, говорите. Недостаток веры — это современная духовная болезнь, и люди, похоже, только сейчас начинают это понимать. Вот я очень счастливый человек. Я рад просто жить, работать здесь — среди детей, цветов и фруктов. Мне очень нравятся наши приходские дети, я наблюдаю за ними, как некий благожелательный орел — если подобное сравнение допустимо.

— Для меня, — добавил старик, — практически все прихожане в возрасте до сорока — дети. Ведь я всех их в свое время держал на руках. Сколько, по-вашему, мне лет, молодой человек?

— Я бы дал вам лет шестьдесят.

— А на самом деле мне почти восемьдесят, вот так-то. У меня есть мои маленькие радости — цветы, фрукты и мои удочки. Что еще нужно пожилому человеку? Простая, тихая жизнь. Мы обитаем вдалеке от больших городов с их проблемами, с их сложностями. Жизнь здесь сведена к простому общему знаменателю — земля и люди, которые живут на этой земле. Время от времени кто-нибудь из девушек выходит замуж или уезжает на работу в город. Приезжают в новомодных юбках выше колен, рассчитывают нас удивить — конечно, ведь здешний народ такой отсталый и старомодный. Но так ли это? Мы стоим на твердой почве, наши корни уходят в нечто более глубокое, чем мода. У нас есть то, во что мы верим. Наши простые грехи — такие, какие есть, — это обычные грехи плоти; грехи, которые свойственны всем человеческим существам. И гораздо чаще мы нуждаемся в доброте, чем в совете или порицании. Поверьте, я хорошо это знаю… Проклятье, как эти зеленые мухи липнут к моим розам!