Англия и Уэльс. Прогулки по Британии

В знаменитой усыпальнице стоит статуя Девы Марии. Известный богослов Эразм, совершивший паломничество в 1511 году, писал: «В часовне нет окон, единственное освещение от восковых свечей, распространяющих исключительно приятный аромат. Но стоит только взглянуть, как сразу становится ясно, что это обиталище богов — вокруг столько света и блеска, будто стены усеяны золотом, серебром и драгоценными каменьями».

Среди необычных реликвий усыпальницы находились флакон с молоком Богоматери и сустав одного из пальцев апостола Петра.

Так продолжалось довольно долго, затем настал день, когда последние паломники лежали ниц перед гробницей. Вскоре Педдарс-уэй стал свидетелем прибытия вооруженных всадников. Они изъяли прах Девы Марии и отвезли на сожжение в Смитфилд. Затем в Англии стали происходить и вовсе странные вещи, а дорога начала потихоньку зарастать травой.

Косые солнечные лучи пробиваются сквозь листву деревьев и падают на широкую старую дорогу. Эх, посмотреть бы на Педдарс-уэй в лунном свете! Наверное, волшебное зрелище… И я даю себе слово как-нибудь вернуться сюда ночью и пройтись по древней дороге. Тогда уж наверняка из темноты появится таинственная призрачная фигура и заговорит со мной. На латыни, или нормандском диалекте французского, или на английском тюдоровской поры… А может, это вообще будет никому не известный язык.

Ведь здесь звучала разноязыкая речь, и лишь Педдарс-уэй ведомо, о чем говорили путники. Но дорога ничего не скажет, потому что давно уже мертва. Мертва… или же крепко спит под густым ковром травы и не ведает, что жизнь продолжается.

Последние десять дней я пребываю в ужасном состоянии — валяюсь в постели с воспаленным горлом и скверным настроением, которое время от времени сменяется творческим порывом. Меня гложет мрачное предчувствие, что не сегодня завтра я помру в этой придорожной гостинице и тем самым страшно погрешу против правил хорошего тона. Ведь в гостинице дозволено делать все, что угодно, но только не умирать.

Как-то ночью, поддавшись суммарному воздействию сырого яйца и лечебной пастилки с кокаином, я сел и написал слезливое эссе, посвященное английским сельским кладбищам. В этом очерке присутствовали старые раскидистые тисы, замшелые надгробия и море вселенской скорби. Доктор, ознакомившись с сим творением, отнял у меня перо, и в результате — совершенно беспомощный, лишенный своей последней соломинки — я нырнул в пучины лихорадки и растворился в ней. Моим единственным развлечением было разглядывать собственную руку против света из окна. Я медленно сжимал и разжимал пальцы, гадая, неужели это моя рука… и кто, собственно, я такой? (Если вам когда-нибудь доводилось иметь миллион стрептококков в горле, то вы, наверное, меня поймете).

Все, однако, имеет свой конец — закончился и мой кошмар. Микробы пали в неравной борьбе. Неиспользованные пастилки кокаина отошли бедняге-коридорному, страдавшему от невралгии. Горничная, соответственно, получила порошки для полоскания, а я — наконец-то! — смог насладиться дорогой и случайно выглянувшим солнышком.

Я ехал и размышлял о существующих в Англии волшебных «островах», которые опровергают все учебники географии, — ибо эти острова со всех сторон окружены сушей. Когда-то, сотни лет назад, их и вправду окружали непроходимые топи. Но постепенно все болота осушили с целью расширения сельскохозяйственных угодий, и нынешние «острова» представляют собой не что иное, как невысокие холмы в окружении зеленых полей. Назову только несколько из них. Прежде всего, это остров Авалон в Сомерсете, на который легендарные королевы отвезли умирающего короля Артура. Затем это остров Этельни, тоже в Сомерсете, где Альфред Великий собирался с силами, прежде чем сокрушить ненавистных данов. Конечно же, следует назвать остров Или в Кембриджшире — именно здесь окопался Херевард Бдительный, и отсюда он совершал свои партизанские вылазки против Вильгельма Завоевателя. Есть еще остров Торни, на котором стоит Вестминстерское аббатство; остров Танет и несколько других «островов».

Ранним утром — еще до того как в поле вышли первые жнецы — я направлялся к Или. В это время года на кембриджских пустошах по утрам лежит белая пелена тумана — некая зябкая полупрозрачная субстанция молочно-жемчужного цвета; и пока я пробирался сквозь нее, у меня было ощущение, будто я плыву на корабле в призрачном море. Смутно видневшиеся вдалеке живые изгороди казались краями кубков, забытых на плоской шахматной доске. Внезапно передо мной возник остров Или. Он появился из утреннего тумана во всей своей сказочной красе, подобно мертвому кораблю, навечно впечатанному в замерзший океан. Выплывший из белого предрассветного тумана холм с венчавшим его собором, в тот миг он показался мне самым прекрасным зрелищем во всей Англии. Я уверен: это заколдованный холм, и возник он по мановению волшебной палочки чародея. Представьте себе этакий плавучий Камелот, сотканный феями из колдовского тумана и готовый раствориться в воздухе, если неосторожный путник бросит на него любопытный взгляд.

По мере того как солнце поднималось, туман постепенно рассеивался, и остров Или (правильнее его называть Илз) приобретал реальные очертания. Стал виден маленький городок, жмущийся по склонам холма к своему древнему собору. Но странное дело — даже в разгар летнего дня Или сохраняет частицу своей волшебной ауры и остается тайной, которую невозможно разгадать.

Собственно говоря, в Или и нет ничего, кроме собора. Этот собор является его прекрасной королевой. У. Д. Хауэллс как-то назвал Уэллский кафедральный собор в Сомерсете самым женственным из всех английских соборов. Составители путеводителей подхватили спорное замечание доктора Хауэллса и повторяли его столько раз, что в конце концов все в это поверили. Все, но только не я! На мой взгляд, Уэллский собор носит ярко выраженный мужской характер. В этом отношении он почти не уступает Даремскому собору. Если же пытаться отыскать в Англии женственную постройку, то таковой, несомненно, будет Илийский собор. В своих причудливых фантазиях я иногда воображаю его супругой Дарема. Да-да, именно так: Даремский собор — это мрачный норманнский рыцарь, а Или — прекрасная норманнская дама. Это очаровательный собор, полный изысканной красоты и грации. А его уникальная восьмиугольная башня видится мне решающим аргументом в нашем споре: только признанная красавица может позволить себе роскошь носить столь необычную и претенциозную шляпку!

Хочется напомнить, что и своим возникновением Илийский собор обязан женщине. Это произошло тысяча триста пятьдесят три года назад, когда благочестивая Этельдреда разочаровалась в семейной жизни (этому предшествовал двенадцатилетний период не слишком удачного брака с королем Нортумбрии) и решила вернуться в родные края — на болотистый, продуваемый всеми ветрами остров Или. Здесь она основала монастырь и провела в нем остаток своей жизни — «в великом смирении и праведности», по словам летописца. Думаю, немногие знают, что память об Этельдреде сохранилась в слове «tawdry» («тодри», дословно «безвкусица»). Дело в том, что в народе королеву звали Сент-Одри (святая Одри); соответственно, и проводившаяся на Или ярмарка паломников получила название ярмарки Сент-Одри. Здесь собиралось великое множество мелких торговцев и перекупщиков, которые торговали недорогими аляповатыми сувенирами: шелковыми шейными платками и дешевыми кружевами — так называемыми «цепочками Сент-Одри» или попросту «тодри». Еще одно слово, происхождение которого связывается с Или, — головной убор, котелок (по-английски «билликок»). Это куда более поздняя история: монастырь существовал уже не одно столетие на этом холодном, негостеприимном острове, и монахам — которые страдали от жестоких зимних ветров — специальным распоряжением папы дозволялось носить специальные шляпы под названием «уилкок». Позже это слово трансформировалось в «билликок».

Рассказывая об Илийском соборе, необходимо вспомнить монаха по имени Алан Уолсингемский — ведь именно его радениями была воздвигнута знаменитая восьмиугольная башня и другие элементы этой великолепной церкви. Алана Уолсингемского по справедливости можно отнести к величайшим архитекторам Средних веков. Двадцать второго февраля 1322 года в аббатстве случилась беда. Монахи только успели разойтись по своим кельям, как старая норманнская башня внезапно рухнула прямо внутрь хоров. По словам одного из летописцев, это сопровождалось «таким грохотом и содроганием, что все подумали, будто началось землетрясение». Алан Уолсингемский «ночью поднялся на хоры и стоял над грудой обломков, не зная, куда повернуться. Однако же он собрал всю свою смелость и, веруя в поддержку Господа Бога нашего и Пресвятой Богородицы, приступил к работе во славу святой девы Этельдреды».