Испания. Горы, херес и сиеста

— Может быть, десерт? У нас очень вкусные пудинги фланы, их невозможно отличить от домашних, — еле слышно проговорила официантка, подмигнув мне, очевидно по привычке.

Это могло бы скорее подействовать на скучающего дальнобойщика, чем на женщину на грани истерии, путешествующую на велосипеде.

— Ах, нет-нет! Не стоит, я спешу! — засопротивлялась я.

Официантка внимательно взглянула на меня. Я, наверное, смотрелась странно в несвежей спортивной форме, к тому же не заказала вина к обеду и отказалась от их вкуснейшего, сладкого, домашнего флана. Конечно, она подозревает, почему я такая бледная и тощая. Наверное, она считает, что в меня следует влить по крайней мере несколько литров оливкового масла, чтобы я поправилась.

За соседним столиком расположились два водителя-дальнобойщика, удобно откинувшись на спинки стульев и вытянув ноги. Время от времени они подливали в бокалы красное вино.

— Сегодня не самый удачный день для катания на велосипеде, — проговорил один из них, тот, который был покрепче и потолще, при этом он глубоко затянулся сигаретой «Дукадос».

Я и сама об этом знаю, сеньор. Нечего мне указывать!

Проезжая по сельской местности Наварры, я прибавила скорость. Мой путь пролегал среди милых деревень с каменными постройками, среди яблоневых садов и великолепных пышнозеленых селений, слегка промокших после дождя. Но у этих деревень темное прошлое: в начале XVII века здесь все повально заразились черной магией. Согласно преданию, в 1608 году в деревне Сугаррамурди, в нескольких километрах от той дороги, по которой я сейчас двигалась, молодая девушка по имени Мария де Химилдеги, участвовавшая в шабаше ведьм, написала донос на другую местную девушку, двадцатидвухлетнюю Марию де Журетегиа. Но та все отрицала, однако улики, предоставленные де Химилдеги, были столь неопровержимыми, что ее доносу поверили. Де Журетегиа поняла, что единственное средство спастись от казни (в то время принято было сжигать ведьм на костре) — во всем признаться, вымолить прощение и по очереди написать доносы на других знакомых ей ведьм. Она сообщила властям, что к черной магии обратилась благодаря своей тете, пятидесятидвухлетней Марии Чипии Барренечеи. Признания посыпались одно за другим, и это продолжалось до тех пор, пока десять ведьм из этой далекой деревни не покаялись в том, что они в течение долгих лет накладывали страшные заклятия и обманывали людей, убивали детей и пили их кровь. На следующий год в городе появилась инквизиция. Тогда арестовали четырех женщин, которые якобы были ведьмами. Де Журетегиа рассказала инквизиторам, что тетя заставляла ее пасти стадо жаб и уменьшала ее до таких крошечных размеров, что она могла проходить сквозь щели в стене. А другие доносили на тех ведьм, которые устраивали оргии, во время которых придавались плотским утехам с дьяволом и друг с другом, а также наряду с этим убивали детей и поедали их тела. В 1610 году во время церемонии аутодафе в Логроньо был рассмотрен донос на двадцать ведьм. Девять из них признались в содеянном. Другие одиннадцать были сожжены на костре. В марте того же года инквизиции было предано сто пятьдесят восемь ведьм из трехсот девяноста жителей крошечной деревни Сугаррамурди. Остальные сто двадцать четыре подпали под подозрение. Всего же в Наварре нашлась одна тысяча пятьсот девяносто ведьм, а одна тысяча триста подпала под подозрение.

Но это все далекое прошлое. Сейчас мне было не до них. Теперь главное было двигаться вперед, несмотря на дождь. Я пыталась не плакать и не сдаваться. Но у меня совершенно не оставалось времени любоваться пейзажами. Единственное, что у меня сохранилось от моего пребывания в Наварре, — это один моментальный снимок, случайно сделанный мною, где были запечатлены наваррские деревушки и где четыре века назад были преданы суду и сожжены на костре ведьмы. На этой фотографии можно увидеть узкую деревенскую улицу, вымощенную булыжником, по обе стороны которой стоят каменные дома. Рядом с домами повсюду пасутся коровы, лошади, козы. Когда они передвигаются, мягкий, гармоничный звон их колокольчиков нежным эхом отдается в горах. В течение нескольких следующих дней моего путешествия я делала остановки, чтобы полюбоваться пейзажами и сделать одну или две фотографии. Как ни странно, мне стали покоряться подъемы и горные ущелья, однако я делала это медленно и осторожно, хотя не без удовольствия. Сверху мне открывались красивые виды и опасные спуски. Но самый первый день моего путешествия не принес мне никакого удовольствия. Я думала только о том, чтобы не расплакаться. Мне было не по себе, силы мои были на исходе, и я боялась, что никогда не смогу добраться до пункта назначения.

В конце концов, через восемь часов после того, как отправилась в путь, я добралась до деревни Сига. Это место показалось мне самым прекрасным на земле. Но сюда не следует стремиться, если до этого вы побывали везде, где только можно побывать, или если одна лишь картошка на обед кажется вам слишком простым угощением. А вот тем, у кого шалят нервы, тихое и сдержанное позвякивание колокольчиков пасущихся коров пойдет на пользу.

Горы здесь были повсюду. Они затмевали все вокруг, и интересные по своей архитектуре сооружения терялись среди них. В деревнях Наварры даже новые дома были построены согласно сложившейся традиции: трех- или четырехэтажные здания со ставнями на окнах и балконами на верхних этажах, пестрящими розовыми и красными цветами. Жители деревни Сига, которых насчитывалось не более сорока человек, по-видимому, беспокоились лишь о ее внешнем виде, и цветы на балконах — это все, что их волновало. Никто из них и не подумал о том, чтобы убрать с дороги кошку, лежащую посреди улицы со вспоротым брюхом. Ее внешний вид говорил о том, что она пролежала здесь уже несколько дней. На первых этажах в домах Сиги были крошечные окна, каменный пол и огромные деревянные двери. Раньше здесь по традиции содержали домашних животных. Их навоз использовался в качестве топлива для обогрева домов. Мне показалось, что и сегодня во многих домах этой деревни жители продолжают это делать, поскольку отовсюду слышались мычание и блеяние. С другой стороны, здесь люди беспокоились больше о своих домашних животных, чем о собственных детях, и даже за обедом уход за питомцами становился предметом их разговоров.

Хотя дом, в котором я остановилась, не был похож на место, где содержат крупный рогатый скот, а скорее напоминал частную гостиницу для туристов с внушительным кошельком и для томимых жаждой сельских жителей в беретах. У испанцев очень важную роль играют головные уборы, особенно старинные. Это пристрастие своими корнями уходит в далекое прошлое. В XVIII веке Карл III приказал заменить шляпы с широкими полями на французские треуголки, что вызвало решительный отпор и нежелание их носить. В результате король был вынужден спасаться бегством и покинуть Мадрид, а министру, который составил данный указ, пришлось уехать из страны.

Сам по себе берет вошел в моду в 30-е годы XIX века, во время Первой карлистской войны. Самым храбрым из карлистских генералов оказался местный житель деревни Томас Сумалакарреги. У него были своеобразной формы нос и волевой подбородок, как у всех басков. Он стал национальным героем XIX века. Его головной убор — красный берет с кисточкой — был последним писком моды. Здесь чтят традиции, и местные жители до сих пор носят свои береты с гордостью, в отличие от велосипедного шлема, который, как мне кажется, вряд ли настолько же моден. Мой наряд тоже не отличался законченностью стиля, когда я, стащив истерзанное тело с велосипеда, спотыкаясь и кляня судьбу, вошла в деревенский дом, который принадлежал семье охотника, называемый в Испании casas rurales.Такой дом со съемными комнатами для туристов чем-то напоминает принятую в гостиницах Британии систему услуг, по которой проживающие платят за номер на ночь и за завтрак.

Итак, я обогнула раздавленную кошку и, спотыкаясь, подошла к тяжелым дверям дома, во дворе которого его хозяйка по имени Мерше сплетничала со своей соседкой, не упуская ни одной пикантной подробности. Я обещала приехать сюда примерно между двумя и четырьмя часами дня, но сейчас было уже половина шестого.