Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья

19 августа

Нет, граждане, как хотите, а такая погода на Таймыре просто невозможна! Тишина, теплынь, благодать такая, что все мы нынче ходим голые по пояс, и все (включая даже и Петьку!) купались в озере. Рано утром, когда бодрствовал я один (геологи, а с ними заодно и Петька, проспали до двенадцати часов дня), к нашей палатке подбежал маленький наглый облезлый песец с крысиной мордочкой и, совершенно не опасаясь меня, стал копаться в нашей помойке.

Впервые обедали на улице, на вольном воздухе, так как в палатке душно! Сегодня первый раз у нашего озера совершенно гладкая, без единой морщинки, кожа. Гигантское синее зеркало лежит у наших ног. Вскоре, впрочем, морщины появились, но вовсе не от ветра — посередине залива Нестора Кулика на север, к истоку Нижней Таймыры летела моторная лодка: то ли на рыбалку (или охоту?) отправился кто-то из полярников из Бухты Ожидания, то ли кто-то из рыбаков, летовавших на полярной станции, отправился домой, бог весть.

— Если рассказать Попелухе [44], что мы обедали на улице, — говорит Саша, — на Таймыре, у подножия Бырранга, он наверняка подумает, что вариант тут возможен один — у нас сорвало ураганом палатку.

— А вообще-то такая аномалия не к добру, — добавил Леша, — всякая аномалия кончается неприятностью.

Вечером Саша с Лешей на дырявой резиновой лодке поехали проверять сети. Улов был неплохой: с полдюжины хороших рыбин. Был улов и в нашей здоровенной семидесятке — опять треклятый «нельмин муж», причем в брюхе у него мы нашли полупереваренного приличного подчирка.

— Лучше бы нам просто подчирок попался вместо этого крокодила, — сказал я, вырезая налимью печень.

Самого же «мужа» выбросили на усладу песцам и чайкам.

С большим крапивным мешком я прошелся берегом озера и насобирал довольно много хвороста. Ах, какое все-таки это богатство — наше озеро! Чем только не снабжает оно живущих на его берегах!

Весь вечер провел у примусов — надо было приготовить много всяческой еды и для себя, и для ребят, и, главное, для Константина Ивановича. Завтра поутру ребята идут к нему на Неприветливое — там у него уже, поди, кончилась еда. А без нее в тех суровых местах — погибель от холода и истощения.

До глубокой ночи провозился Саша с мотором, но ничего путного с ним сделать так и не сумел.

20 августа

Недолго мы блаженствовали: нынче с утра задул холодный северо-восточный ветер и (это самое неприятное) пошел мерзкий холодный дождь. Все небо обложено тучами, значит, такая погода надолго. А к Константину Ивановичу на Неприветливое идти все равно надо. Ребята встали в семь утра (я, разумеется, еще раньше), позавтракали, собрали рюкзаки, оделись, обулись. Но в самый последний момент Саша решил выход отложить: может, дождь хоть чуточку утихнет.

— Самое обидное будет, — говорит Леша, — если Константин Иванович, промокнув до нитки и продрогнув до костей, двинется сюда, в лагерь, а мы с ним разминемся в пути и промокшие и продрогшие будем шарашиться по ручью до самого вечера, разыскивая его.

А печь между тем дышит жаром, возле нее тепло и сухо, дождь, стекая по трубе тонкой струйкой, приятно шипит. Ах, как мучительно выходить сейчас на улицу! И дождь не только не стих, а ударил с новой силой.

— Если говорят, что Арктика — кухня погоды, — вздыхает Саша, — то там, на Неприветливом, самая плита этой кухни. И мы своими глазами видели, как она, эта погода, там готовится.

Наконец, часам к двенадцати дождь вроде бы начал утихать, и ребята, вздохнув, тронулись в путь. Не успели они одолеть первый склон (словно кто-то неведомый ждал, когда они покинут лагерь), как тучи начало разносить, дождь перестал, вскоре показалось солнце, а с ним пришла и вчерашняя теплынь.

Часа через два Петька отпросился у меня погулять с ружьишком по окрестностям. Я отпустил его, строго-настрого наказав, во-первых, ходить только в виду лагеря, а во-вторых, вернуться никак не позднее пяти часов. Кроме ружья и патронов (я выдал ему четыре штуки: три с дробью тройкой и один — с двойкой), он захватил с собой крапивный мешок для предполагаемой добычи.

Вот пять, полшестого, а его все нет и нет. Я начал уже было волноваться и соображать, как мне отправляться на его поиски, как вдруг увидел его тонкую фигурку, обремененную большим мешком. Неужто что-то добыл? Что — гусей, уток, куропаток?

Никакой дичи конечно же он не настрелял, а нашел остатки трех брошенных лагерей (геологических, разумеется). В мешке принес обломки деревянных каркасов от палаток и еще отличную шумовку (этот подарок я принял от него с особенной благодарностью).

— А еще, еще, — захлебываясь, говорил он, — я три прекрасные лужи нашел, довольно глубокие, выше пояса, и вода в них прогрелась — вполне можно купаться. И полярного волка видел.

Я слегка пожурил его за опоздание, но в общем был рад, что он совершил эту прогулку, да еще в одиночку (насчет волка, думаю, он приврал).

Когда я, сидя на складном стульчике, чистил к ужину картошку, прямо на плечо мне села пуночка (полярный воробей) и, повернув головку набок, стала заглядывать мне в глаза. Очень обаятельная, хоть и беспардонная птаха!

Вдвоем с Петькой на резиновой лодке проверили все наши сети и впервые ни одной рыбины не поймали. Бывали у нас и прежде неудачные рыбалки, но чтобы ни одной, ну ни единой рыбины не попалось — это впервые.

Только мы вытащили лодку на берег, как небо вновь заволокло тучами, подул ветер, правда, на этот раз теплый, юго-западный, но такой свирепый, что на озере моментально поднялся шторм, который оторвал от большой сети один наплав (пустую черную канистру из-под бензина) и прямо у нас на глазах унес ее вдаль.

Саша с Лешей вернулись около часу ночи, а Константин Иванович вновь остался на Неприветливом озере, в своем каменном мешке.

— У него там даже довольно уютная каменная щель, — говорил Леша, хлебая гороховый суп с олениной, — он ее от ветров каменным барьерчиком отгородил, постелил прямо на трапповое тело полиэтиленовую пленочку, чехол от спальника поверх пленки, в общем, замечательно устроился. Ложится, ноги в рюкзак сунет, на живот кружку с горячим чаем поставит — очень даже уютно получается.

— Четвертые сутки завтра, как он там один — без спального мешка, без палатки, без горячей еды, не считая, правда, чаю, — вздохнув, говорю я.

— И еще суток двое просидит, никак не меньше, — добавляет Саша. — Завтра у нас с Лешей день отдыха, а послезавтра он к Константину Ивановичу пойдет, а я с мотором возиться буду.

— И что обидно, — значительно говорит Петька, — никто этого героизма не оценит. Никаким орденом его не наградят.

— Орденом? — усмехнулся Саша. — Да ежели в институте, не дай бог, узнают, ему такой орден выпишут — надолго запомнит. Ведь это самое вопиющее нарушение правил техники безопасности, какое только вообще можно себе вообразить. И за это такую клизму вставят...

— Тебе в первую очередь, — уточнил Леша. — Как начальнику полевого отряда.

— Это точно, — грустно вздохнул Саша.

Для сугрева и с расстройства выпили мы по стопке водки и в четвертом часу утра улеглись спать.

21 августа

Утром вдруг ветер совершенно стих, всего на полчаса, а потом внезапно налетел настоящий северный ураган, с мокрым снегом, ледяной крупой, ветром, валящим с ног, и пронзительным холодом. Трубу из печки (печка конечно же топится) все время вырывает, железные штыри, которыми крепится наша палатка, вылетают вон, звенят и лопаются растяжки, стенки палатки летают по ветру, сбросив груз, а в довершение всего ледяная крупа иссекла брезент палатки прямо у меня над кроватью и на спальный мешок теперь капает вода. Вот он — настоящий норов Севера! Впрочем, чему удивляться: не все же погода будет нас ласкать да нежить, да и конец августа — зима на носу! Петька совершенно сник и поджал хвост. У нас же только одна мысль: а каково там, на Неприветливом, Константину Ивановичу?!