По библейским местам

Тем вечером я был представлен молодому бею Алеппо. Можно было бы предположить, что это окажется живописный персонаж с золоченой турецкой саблей до колен, но времена переменились, и бей оказался застенчивым молодым человеком во фланелевом костюме и коричневых замшевых туфлях. Его круг интересов был обычен для богатого молодого человека. Он знал Париж и надеялся как-нибудь полететь в Лондон на автошоу.

В разговоре с ним я упомянул, как трудно найти водителя-сирийца, согласного отправиться по пустынной дороге в Пальмиру. Один говорит, что не знает, как туда добраться, или боится заблудиться в песках, другой жалуется на плохую дорогу, а третий соглашается, но требует совершенно невозможную сумму.

— Я сам отвезу вас туда. Мне все равно нечем заняться, — заявил бей.

Я напомнил ему, что собираюсь в путь в четыре часа утра, на следующий день.

— Все в порядке, — ответил он. — Я заеду за вами в четыре утра.

Пальмира расположена почти в двух сотнях миль от Алеппо, если считать по прямой, но я хотел сначала заехать в Ресафу, а это предполагало дополнительный крюк, так что общий путь составлял около трехсот миль. Вероятно, на Западе, если незнакомец под влиянием минутного порыва предлагает подбросить вас до Карлайла, вам покажется совершенно естественным, что затем речь зайдет о вознаграждении. Но на Востоке внезапные поразительные проявления гостеприимства и щедрости восходят к традициям бедуинов, которые готовы поднести путнику последнюю овцу, даже если никогда прежде не видели этого человека, так что неожиданное, искреннее предложение бея следовало воспринимать как пример именно такого отношения. Я был рад принять его помощь и отправился в постель, где меня ждал совсем короткий сон; я чувствовал, что, по крайней мере в Алеппо, мантия халифов еще не совсем износилась.

На следующее утро, вскоре после того как пробило четыре, за мной заехал бей на маленькой, но мощной машине. На нем был кожаный пиджак, отороченный мехом, бедфордские вельветовые бриджи и ботинки поло. Рядом с ним сидел человек в феске и длинном верхнем кафтане; спутник бея сжимал в руках двенадцатизарядное ружье, а поперек груди у него красовался патронташ.

Я забрался на тесное заднее сиденье, и мы тронулись через спящий город по дороге, большая часть которой пересекала почти безлюдную страну. Присутствуй при нашем отъезде хоть какой-нибудь наблюдатель, его бы наверняка заинтересовала эта картина. Автомобили подобного рода — франтоватые, кремовые с темно-красным — еще мелькают на Елисейских Полях Парижа, обычно за рулем можно увидеть модных дам. Для стороннего зрителя, обладающего фантазией и любознательностью, мы выглядели весьма примечательно: за рулем бей с видом голливудской звезды на загородной прогулке, слуга с ружьем выглядывал в окно, и я сам, словно бледный пленник, томился на заднем сиденье.

Как только мы покинули город, с бея мгновенно слетел рассеянный вид, он весь подобрался. На машине были установлены особые шины и усиленные рессоры — из тех, которые и привели к исчезновению традиционных караванов верблюдов. Когда на дороге попадался серьезный ухаб — хотя на протяжении первых шестидесяти миль трасса была отличной, — автомобиль преодолевал его почти без запинки.

К рассвету мы уже съехали с хорошей дороги, рядом появилась группа хижин и навесов, которая носила имя Мескене; с этого места начинались низкие безлесые холмы, между которыми виднелись колеи от проезжавших ранее машин. Никогда не забуду Мескене, ведь именно там слуга вдруг обернулся ко мне и произнес: — Эль-Фрат.

Взглянув налево, я увидел льдисто-зеленую реку, петлявшую по пустыне. Это был Евфрат. Каким скромным, каким непохожим на мое давнее представление о Евфрате был этот медленный поток, начинавший здесь свое долгое путешествие по Месопотамии в сторону Вавилона! На протяжении столетий он не раз менял русло. Знаменитая крепость Фапсак, возле которой Ксенофонт в числе Десяти тысяч [3], а потом и Александр Македонский пересекали реку, лежит всего в нескольких милях от деревни Мескене; теперь там осталось лишь сухое русло, милях в восьми от развалин древней твердыни. Вокруг нас раскинулись руины городов на Евфрате, в которых некогда кипела жизнь, где пересекались торговые пути древнего мира. Эти останки, ныне мертвые, а когда-то стоявшие посреди зеленой равнины, представляли собой в основном песчаные насыпи, а порой виднелись на фоне неба, на вершинах низких холмов.

Местность постепенно менялась. Невысокие взгорья по обоим берегам Евфрата то сближались, то расступались, открывая широкие, ровные долины или оборачиваясь настоящей степью, голой и безжизненной. Единственными их обитателями были огромные стада овец, медленно кочевавшие к западу, да пастухи.

В качестве водителя по пустыне бей показал себя с лучшей стороны. Он обладал быстрой реакцией, решительностью и храбростью: порою он демонстрировал даже чрезмерную отвагу, но все же отлично соблюдал чувство меры при преодолении препятствий. Пересекая сухую, плоскую равнину, он сделал нечто такое, чего я никак не ожидал: внезапно приказал своему спутнику зарядить ружье, прибавил газ, а затем направил ружье в окно и расстрелял всю обойму по стае пустынных голубей. Эта бойня напомнила мне о Буффало Билле и его знаменитой стрельбе из седла галопирующей лошади.

Затем в течение двух с половиной часов автомобиль мчался на полной скорости по суровой, утомительной для путешествия пустыне, прибавляя темп на ровных участках, преодолевая песчаные подъемы и спуски, прокладывая путь между внезапных завалов камней; иногда, наталкиваясь на шестифутовый обрыв, бей поворачивал назад и искал объезд.

Наконец мы увидели впереди мертвый город. Его окружала стена, сложенная из массивных каменных блоков, а над нею мы могли разглядеть городские строения. Это была Ресафа. С расстояния город выглядел так, как будто в нем все еще кто-то жил, но, подъехав ближе, мы заметили провалы в стене; приблизившись к величественным северным воротам города, мы заметили обломки и песок, засыпавшие их почти до вершины проема.

Что делало это место столь странным, так это полное отсутствие арабов, предлагавших услуги проводников, — они не появились, даже когда мы вышли из машины и подошли к воротам. Казалось, поселение забыто даже этими повсеместными в здешних краях насельниками любых руин. Слуга бея заметил шакала и поспешил с ружьем в его сторону, но я видел лишь впечатляющий византийский город, лежащий посреди пустыни, безмолвный как могила. Мы прошли в ворота, в свое время знакомые со всеми возможными звуками городской жизни. Какими же великолепными они были! Под величественной колоннадой с византийскими капителями и римской аркадой находились три квадратных проема: центральный, самый большой, предназначался для колесного транспорта, а боковые, размером поменьше, — для пешеходов и всадников. Сначала я подумал, что стены, ворота и все эти руины вокруг мраморные, поскольку белый камень ярко сверкал на солнце. Однако это оказался белый гипс, бей рассказал мне, что его добывали в каменоломнях в четырнадцати милях от города.

Пройдя сквозь ворота, я увидел весь обширный мертвый город, лежавший в кольце массивных стен. Все, что было мягче мрамороподобного белого камня, давно истлело, однако здания стояли прямо, а церкви высились посреди пустых участков. Бедуины так долго рылись в руинах, что ровные линии улиц нарушились, а вся территория была покрыта ямами и осколками. Очевидно, здесь собирали целыми повозками византийскую и раннюю арабскую керамику, которую продавали скупщикам из Алеппо. Бей сказал, что знавал старого араба, сделавшего на этой керамике тысячи франков. Поверх куч мусора лежали красивые обломки переливчатой керамики, которые бедуины оставили, не считая пригодными для продажи; за полчаса я смог набрать целый пакет таких фрагментов.

Забираясь в разрушенные залы, я останавливался в изумлении, пораженный красотой резного камня, очень похожего на рельефы Калаат Симан; я перебирал в памяти то немногое, что было известно об этом городе. Он упоминается в Книге пророка Исаии, когда Сеннахериб в оскорбительном послании к Езекии похваляется, что захватил этот город, а также ряд других ² . Это упоминание можно дополнить цитатой из Четвертой книги Царств (19:12). В исправленной версии Вульгаты город называют Росеф. Затем в истории наступает долгая пауза, пока в IV веке этот город не возникает вновь как центр паломничества к святому Сергию — которому обычно поклонялись вместе с другим святым, Вакхом. Эти святые мужи были римскими воинами и друзьями, которые умерли за веру в самом начале IV века; одна из принятых дат — 305 год, когда Диоклетиан отрекся от престола.