Необычные случаи на охоте и рыбной ловле

Начинив воронов пилюлями, мы положили их в разных местах у подножия гор, без всяких необходимых при таких обстоятельствах предосторожностей. Наведались к приманкам раза три, но волки так и отказались от угощения.

Наш охотничий энтузиазм стал заметно угасать. Пора уже было думать о возвращении в Улан-Батор, и напоследок мы с Котиком решили позабыть о волках и пойти с винтовками в горы и леса.

Мы объяснили Лаврэ наш план: один пойдет низом ближайшей лесистой пади, а другой — по гребню. Если какой-нибудь зверь очутится между охотниками и заслышит одного из них, он испугается и набежит на другого. Лаврэ внимательно слушал и тихонько посмеивался в бороду. Позже я разгадал его мысль: «Таких дураков еще рано учить!» Все же, не то шутя, не то всерьез, он бросил мне на прощание:

— Коли подымешь козу, свистни, она и остановится!

Дойдя до устья ближайшей боковой долины, мы с Котиком разделились, договорясь, что если кому-нибудь из нас посчастливится убить крупную дичь, он даст три выстрела с пятисекундными промежутками, и тогда менее удачливый придет на помощь.

После этого Котик полез на гребень, а я, переждав немного, углубился в лес, придерживаясь тальвега. Время близилось к полудню, сверкающий снег слепил даже в лесу. В густо-синем безоблачном небе зеленели вершины сосен.

В неподвижном воздухе в совершенной тишине изредка потрескивали деревья — было 30 градусов мороза.

Уже через несколько месяцев, накапливая охотничий опыт и вникая в жизнь таежных зверей, я понял всю вздорность нашего плана. Косули, как и все копытные тайги, днем отдыхают на лежках и в тихую погоду слышат малейший шум за несколько сот метров. Охотнику и увидеть зверя не удается. В сильный ветер, когда лес шумит и с треском отламываются сучки, подойти к зверю можно значительно ближе, но, конечно, только с подветренной стороны. А тут еще, на наше несчастье, день выдался тишайший.

Мне скоро надоело вытаскивать валенки из довольно глубокого снега, и я перешел на хорошо укатанную дорогу, по которой поселковый народ вывозит дрова. Плотный снег звонко поскрипывал под ногами, но я на это не обращал внимания; закинул винтовку за спину, а руки укрыл от мороза в карманы полушубка.

Я шел и старался представить себе зверей, которых мог встретить. Косуль и изюбрей я когда-то видел в зоологических садах, но ясно восстановить их образы память отказывала. Кабана и лося я узнал бы, но о том, как выглядит кабарга, потерял всякое представление. Одним словом, горе-охотник!

А на душе было просторно и хорошо! Хотелось без конца идти по этой светлой дороге, мимо медных сосен в неведомую даль. Она манила, как бы обещая неизведанную радость. Кто из охотников, исследователей, бродяг не испытал хоть однажды этого чувства — стремления в неизвестное под напором расцветающих сил!

Благожелательно и бездумно взгляд переходил с отдаленного гребня на кустарник в тальвеге слева от меня, потом на серые стволы высоких лиственниц, шагающих ко мне, и на яркие колонны сосен, и на густую толпу деревьев вправо от дороги. Образы зверей куда-то исчезли и перестали беспокоить воображение. И вдруг пришло «необычное»!

Не более чем в тридцати шагах впереди и вправо от меня как бы по волшебству возникли легконогие изящные животные и громадными плавными прыжками бросились вверх по долине параллельно дороге, мелькая белыми задами в рыжем сосновом редколесье. Я не заметил их стремительного взлета с лежек, и они показались мне внезапна рожденными в воздухе.

Как заколотилось сердце! Какой тугой волной кровь хлынула в лицо! Внезапно ожило забытое воспоминание: конечно, я видел когда-то эти красивые головы, эти гибкие шеи! Косули, дикие козы!

Застигнутый врасплох, я потерял несколько драгоценных мгновений и еще две-три секунды на то, чтобы сорвать с себя винтовку, беспечно заброшенную за спину. Когда я вскинул ее к плечу, козы уже успели отбежать метров на сто, но вдруг остановились, повернув ко мне головы, как бы желая узнать, где преследователь. Превозмогая дрожь в руках, я выстрелил в ту, что остановилась прямо на дороге.

Положение табуна момент 1-го выстрела

«Падай же!» — кричало все во мне. Но коз точно ветром сдуло. Теперь, круто изменив направление, они ринулись налево к тальвегу, намереваясь, видимо, перекинуться на противоположный склон. Однако, к моему изумлению, которое пришло, конечно, гораздо позже, весь небольшой табун в десяток животных не захотел пересечь кустарник, окаймляющий ручей, и, описав дугу, побежал вдоль него вниз, приближаясь, таким образом, ко мне. Между мной и кустарником в тальвеге было около 120 метров. Меня окружал редкий лес; ближе к руслу деревьев не было. Быстро сделав три шага к соседней сосне, я прижал к ней ствол винтовки и решил стрелять, когда козы приблизятся на кратчайшее расстояние.

Они мчались длинными летящими прыжками, с изумляющей легкостью. Казалось, их тела наполнены воздухом, а не мускулами и костями.

Теперь сбоку были отчетливо видны их точеные ноги, стройные шеи и высоко поднятые гармоничные головы. Эта воздушная скачка завораживала. Но вдруг в памяти вспыхнуло: «Коли коза убегает, свистни!».

Я свистнул и словно пришил к земле весь табун. Заранее подготовленный, я быстро выцелил ближайшую косулю и нажал спуск. Опять табун как бы смахнуло ветром, и он исчез почти так же внезапно, как и появился.

Но вон там, в створе большого пня, над чистой пеленой поляны взметается и опадает и опять взметается снежная пыль. Спешу туда неуклюжими прыжками, проваливаясь в снегу, задыхаясь…

Подбегаю, но все уже кончилось. Судорожно бившиеся ноги неподвижны. Большие черные глаза медленно стекленеют. Вот она — первая добыча!

Охотник внимательно осматривает косулю: изящную голову, продолговатые уши, серо-бурую короткую шерсть, игрушечные черные копыта. А вот и рана с рваным выходным отверстием, в боку близ позвоночника. Но подробный осмотр обнаруживает и вторую рану! Две маленькие круглые дырки в передней части шеи, совсем на краю. Пуля только кожу пробила. Значит, оба раза я стрелял в одну и ту же косулю!

Вскипевшая волна возбуждения понемногу опадает. Я вспоминаю об уговоре с Котиком и стреляю три раза через положенные промежутки времени. Потом сажусь на упавшую сосну, долго и жадно курю, наблюдая за постепенным угасанием короткого дня.

Проходит с полчаса. Мне становится холодно. И плотный полушубок и взволнованная кровь начинают сдаваться тридцатиградусному морозу. Иду к месту, откуда стрелял, и меряю расстояние — 85 метров. Наконец, слышу вдалеке звонкое «Хоп-хооп!» Откликаюсь. И вот нарастающий хруст снега на дороге и разгоряченный быстрой ходьбой стройный высокий Котик! Я показываю ему добычу и с упоением подробно рассказываю о всех перипетиях драмы. Он жадно слушает, и я чувствую, как борются в нем зависть и радость за товарища и как последняя быстро побеждает. Славный юноша!

Мы начинаем обсуждать, как нести косулю. Примериваемся и так и этак, пока в моей памяти не всплывает отроческое воспоминание.

Я в оперном театре слушаю вагнеровского «Тангейзера». На сцене осенний лес и деревянный пол. Появляется ландграф со свитой. Егеря попарно вносят на шестах туши оленей и серн.

Эти бутафорские серны и выручили нас. Мы выломали и очистили от сучьев осинку, связали у козы передние и задние ноги и просунули под узлы жердь. Затем подняли ее на плечи и пошли след в след. Идти оказалось легко и удобно. Вряд ли Вагнер мог предугадать, какую своеобразную пользу принесет его опера двум молодым русским охотникам!

Домой мы пришли уже после заката, но Николай Васильевич все же успел щелкнуть аппаратом.

Лаврэ был несказанно (и притом вполне закономерно) удивлен. Он посматривал то на козу, то на охотников с плохо скрытым недоверием. Но потом пожал плечами: мол, «все может быть!» Козу мы выпотрошили и увезли в Улан-Батор.