ВьЮжная Америка

— Есть у вас паспорт или цедула? Если есть, оставьте в залог и проходите на территорию.

Цедула, то есть идентификационная карточка, конечно, есть, даже три штуки. Я оставляю свою, и мы пересекаем невидимую границу между внешним миром и миром американского образования. И попадаем в музей абсурда. Причем, с движущимися экспонатами и живыми картинами.

Это выглядело так: восемь девочек в возрасте около тринадцати лет, семиклассницы по-нашему, чему-то учились на площадке небольшого амфитеатра. Вероятно, танцам. Или театральному мастерству. В бытность мою детским фотографом я десятки раз был соучастником всяческих утренников и праздников в садиках и даже ясельках. Так вот, в наших ясельках детишки играют лучше и несравнимо сложнее. Когда эти восемь девчонок-перерортков кружились с платочками в руках, я подумал, что это, наверное, спецкласс для умственно отсталых. Но, разобравшись в первых впечатлениях, я понял, что не класс, а весь колледж целиком и есть умственно отсталый.

Топает на меня эдакая двухметровая верзила, ей ничего не стоит схватить меня одной левой и сунуть под мышку. Сама — в короткой юбочке, представьте, а нос — как мой кулак, розовые щеки освещают дорогу. На спине — крохотулечный рюкзачок, а в рюкзачке — книжки и тетрадки. Это называется двенадцатый класс плюс несколько академических отпусков. Тетечке этой, вероятно, лет двадцать, но она все еще школьница. И в колледже она далеко не единственная. И дядечки тоже имеются, хоть и не много.

У меня в голове послышался треск — это ломалась моя стройная ассоциативная система. Там была четкая связь: школа тире детское учреждение. Но в Кито я убедился — не точная эта связь, не описывает она всех реалий мира. Нужно исправлять так: школа тире учреждение для детей неограниченного возраста.

Брожу я, в классы заглядываю. Занятий настоящих нет, лето все-таки. Но какие-то дополнительные уроки типа факультативов все же идут. Одна дверь приоткрыта, щель в палец толщиной. Смотрю. Сидят лоботрясы, примерно десятиклассники, почти выпускники. Голов десять — двенадцать. А перед ними распинается очкастая училка. Голосэк крикливый, неубедительный. И чертит мелом на доске, как в старину (в американской школе мы ожидали увидеть все в компьютерах и электронике, ан нет: мел и черные доски, и ничего больше). И вычерчивает она теорему Пифагора. У меня мелькнула мысль, что сейчас они развернут эту трижды несчастную теорему со сто первой позиции, через логарифмы. Как же, разбежался! Пифагор медленно и коряво выстраивается по учебнику, в самой его наискучнейшей и примитивнейшей форме. Я еще раз взглянул на учеников: сидят, карандашики грызут, смотрят глупыми глазами и ничего не понимают. Отхожу от двери в сомнениях. Объясняю ситуацию Валентине и Маше. Но они и без меня уже успели нахвататься подобных впечатлений.

— Как же так? — спрашиваю я неизвестно кого. — Что же это за программа?

— Что же это за ученики? — поправляет мой вопрос Валентина и кивает на приближающуюся группу подростков.

Подростки шалят, «бесятся», все мы в школе бесились до слез, до драк и хрипоты, до вызова к директору. Это нормально. Однако то, что мы наблюдаем, выглядит убого и недостойно. Парни с пробивающимися усиками вдруг устраивают… пятнашки. При этом шлепают друг друга вовсе без злобы и даже без озорства, а нежно, аккуратно дотрагиваются до плеча и убегают друг от друга неспешно, медленно, и только по дорожке.

Справа я вижу двух девчонок, обе в том возрасте, когда в городе Дели их ровесницы рожают третьего ребенка. А эти молодые женщины (в чем я не сомневаюсь) играют в ладошки, что-то лепечут и ручками хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. И счастливы при этом не менее, чем хозяин нашей квартиры, когда здоровается с нами по утрам.

— Куда мы приехали? — Новый риторический вопрос повисает в воздухе. И даже не риторический вовсе. Мы приехали в Американский колледж города Кито. Но разве мы могли предположить, что в нем учатся исключительно… э-э… скажем так, не слишком развитые дети?

Я незаметно слежу за Машей. Она презрительно глядит на пацанов. Что она при этом думает — не берусь судить, но догадываюсь. Валентина не скрывает своего разочарования. У нее на лице так прямо и написано: «Неужели это действительно Американский колледж с американским образованием? Или мы все-таки не туда заехали?» Туда, еще как туда!

— Знаете что? — нарушаю я неприятное молчание. — Давайте вернемся домой. Не будем делать выводов, просто вернемся, и все. И с директрисой встречаться тоже не будем. Я похожу по другим школам, с адвокатом поговорю. Возможно, он что-нибудь присоветует. Не сошелся же клином свет на этом недоразвитом колледже.

— Да, надо подумать, — охотно соглашается Валентина.

Маша молчит, уже думает.

Я забираю свою карточку на проходной, охранник интересуется, почему мы уходим (он откуда-то знает, что госпожу начальницу мы так и не видели), я отвечаю, что, мол, срочные дела, нет времени. Он кивает, просит заехать в следующий раз.

Мы идем вдоль сетчатого забора. А за забором резвятся дылды-переростки. Даже с этого расстояния видно, что все они, или, по крайней мере, большинство, — отстающие. В развитии. В умственном, конечно, не в физическом. С физическим все в порядке, что-что, а телеса у них — хоть отдавай в мясники.

И последняя картинка от Америкэн колледж: беременная ученица. Тоже, впрочем, тетенька, на две башки выше меня и с пузом как бочка. Но нас это уже не трогает, не удивляет. Так и должно быть, чего еще ждать при таком-то уровне ментальной мощности…

Автобусную остановку мы не нашли, да и не очень-то хотелось. Остановили частника. Тот с готовностью открыл сразу две двери. Сели, поехали. Три раза он переспрашивал, куда, в какой именно пункт столицы мы направляемся. Я трижды объяснял, но он все равно не понял. Тогда я пообещал, что это по пути и что я обязательно покажу точку остановки с точностью до десяти метров. Он успокоился.

Дома Валентина грустно ходила по комнатам, долго стояла у окна, потом подошла ко мне и спросила безнадежным голосом:

— А если все они здесь такие, колледжи?

— Нет, не думаю. На улице умных лиц гораздо больше, чем тупых. Там, в американском, есть какой-то секрет, я не знаю. Может, это самая дешевая из всех частных школ. А может, наоборот, слишком дорогая. Нужно спросить итальянца, он объяснит.

Но итальянец только запутал и меня, и себя. Он бывал в Америкэн колледж, и не раз, у него там целая толпа родственников училась, и все остались довольны. Ну, если мне не нравится, то можно поискать что-нибудь другое в том же духе. И записал для меня на бумажке названия трех школ, справившись у секретарши о точных адресах.

— Я могу позвонить, обговорить время и вообще, — предложил он.

— Не нужно, — сказал я. — Это лишнее, спасибо. Я как-нибудь сам.

Но этот важный вопрос пришлось отложить до лучших времен. Тем более спешки-то никакой, еще успеем.

А вечером ко мне подошла Маша и нерешительно объявила:

— Мы с мамой посоветовались. Наверное, я дома, экстерном буду заканчивать. Я у них учиться не хочу.

— Ладно, не торопись, — успокаиваю я. — Вот три новых адреса. Говорят, приличные заведения. Сходим как-нибудь Через пару недель, посмотрим, подумаем.

— Хорошо, — вздохнула Маша.

По вечерам я смотрю «Чаву». Чаво (ударение на «а») — это простой, наивный, очень бедный, но гениальный от природы мальчик младшего школьного возраста. Чаву играет пятидесятилетний мексиканский актер, поразительно талантливый. Я сказал «играет»? Нет, не играет, он просто превращается в пацана, и все. И не он один: в детей превращаются еще несколько очень взрослых людей. Сериал «Чаво» был задуман как юмористический. Он и есть юмористический, очень смешной, но в нем столько правды, столько неподдельной искренности, что смех — это лишь приправа к жизни, которой живут персонажи. Да и не персонажи они вовсе, не сценические характеры, а именно люди.