Малыш (илюстр)

— С другой стороны, — продолжал свои объяснения Торнпайп, — находятся герцог Эдинбургский, герцог Коннахтский, герцог Файвский, принц Баттембергский, а рядом — принцессы, их супруги; вся королевская семья в полном составе образует полукруг перед троном. (Несомненно, эти куклы, — сходство по-прежнему гарантировалось, — в парадных одеяниях, с раскрашенными лицами и позами, списанными с натуры, создавали, по убеждению Торнпайпа, самое точное представление об английском королевском доме.)

Затем следовали высшие военные чины английской армии, и среди прочих великий адмирал сэр Джордж Гамильтон. Торнпайп позаботился о том, чтобы указать на каждого концом своего прутика к вящему удовольствию публики, добавив при этом, что каждый занимает место в соответствии со своим рангом и согласно придворному этикету.

Перед троном стоял, почтительно склонившись, какой-то господин высокого роста, с типичной англосаксонской выправкой, по всей вероятности, один из министров королевы.

Действительно, это был глава сент-джеймсского кабинета [42], главу правительства легко можно было узнать по слегка согнутой под бременем государственных забот спине.

Затем Торнпайп добавил:

— Рядом с премьер-министром, справа, находится досточтимый господин Гладстон [43].

И, честное слово, было трудно не узнать знаменитого старца, величавого, прямого как струна, всегда готового защищать либеральные идеи от защитников авторитаризма. Правда, мог вызвать удивление его мягкий взгляд, обращенный на премьер-министра; однако между куклами — пусть даже политическими — происходит немало странных вещей, как в жизни, так и на сцене. С живых персонажей еще можно что-то спросить, но с созданий из дерева и картона — взятки гладки!

Кстати, вот и еще одна неожиданная деталь, плод удивительного анахронизма: повысив голос, Торнпайп воскликнул:

— Представляю вам, леди и джентльмены, вашего знаменитого патриота О'Коннела, имя которого всегда найдет отзвук в сердцах ирландцев!

Да-да! О'Коннел был там же, при английском дворе, хотя дело происходило в 1875 году, а он благополучно скончался двадцать пять лет тому назад. Но если бы кто-нибудь обратил на это внимание Торнпайпа, актеришка наверняка ответил бы на это, что для каждого сына Ирландии этот великий оратор будет вечно живым. В качестве дополнительного аргумента подобной логики можно было бы выставить напоказ и господина Парнелла [44], хотя об этом политическом деятеле тогда еще и слыхом не слыхивали!

Затем по рангу шли и другие придворные, имена которых вылетели у нас из памяти. Красовались здесь и все как один усыпанные звездами и перевитые орденскими лентами политические и военные знаменитости. Среди прочих находились и его милость герцог Кембриджский рядом с покойным лордом Веллингтоном [45], и покойный лорд Пальмерстон [46] рядом с усопшим господином Питтом; [47] наконец, члены верхней палаты, братающиеся с членами нижней палаты; позади них — ряд конных гвардейцев в парадной форме, верхом посреди этого салона, — все указывало на то, что речь идет о празднике, который нечасто увидишь в замке Осборн. Полсотни грубо размалеванных человечков являли собой, с подобающим апломбом [48] и окаменелостью, все, что есть наиболее аристократичного, наиболее официального, наиболее выдающегося в военных и политических кругах Великобритании.

Можно было даже заметить, что не забыт и английский флот, и если в ящике не было королевской яхты «Виктория и Альберт», стоящей под парами, то, во всяком случае, на оконных стеклах красовались корабли, из чего можно было заключить, что речь идет о рейде Спитхед [49]. Обладатель хорошего зрения мог бы, безусловно, различить яхту «Аншантресс» с находившимися на ее борту их милостями лордами Адмиралтейства [50], причем каждый держал в одной руке подзорную трубу, а в другой рупор.

Следует признать, что Торнпайп ни в коей мере не обманул публику, заявив, что показывает зрелище, которому нет равных в мире и которое конечно же позволяет сэкономить на поездке на остров Уайт. Неудивительно поэтому, что оно повергло в изумление не только ребятишек, с разинутыми ртами взиравших на это великолепие, но и зрителей почтенного возраста, никогда не выезжавших ни за пределы графства Коннахт, ни из окрестностей Уэстпорта. Возможно, по губам приходского кюре и проскользнула насмешливая улыбка; что же касается фармацевта — торговца аптекарскими товарами, то он поспешил объявить, что все персонажи обладают удивительным сходством с оригиналами, которых он, правда, не видел ни разу в жизни. Булочник признал, что это превосходит его воображение и что он отказывается верить, будто прием при английском дворе может происходить с такой пышностью, великолепием и торжественностью.

— Внимание, леди и джентльмены, это еще не все! — продолжал Торнпайп. — Вы, конечно, полагаете, что все эти королевские персоны и другие лица не могут ни двигаться, ни жестикулировать… Заблуждение! Они все живые, живые, говорю я вам, как вы и я, и вы в этом убедитесь. Но прежде позвольте мне совершить маленький обход, уповая на щедрость каждого из вас.

Наступил критический момент для каждого кукольника и любого другого демонстратора редкостей, момент, когда плошка начинает ходить по рядам зрителей. Как правило, публика подобных ярмарочных развлечений делится на две категории: одни спешат удалиться, дабы, не дай Бог, не опустить руку в карман, другие же остаются, в надежде позабавиться на дармовщину, — и вот этих-то последних, да-да, не удивляйтесь, несравненно больше. Существует и третья категория — эти вносят ничтожную плату, но о таких грошах не стоит и говорить. Тем не менее Торнпайп совершал свой обход с деланно-любезной улыбкой, но физиономия его все равно оставалась свирепой. Да и могло ли быть иначе? Мог ли быть любезным сей обладатель бульдожьей морды, готовый скорее перекусать окружающих, чем им улыбаться?

Нужно ли говорить, что у всей оставшейся безмолвной и неподвижной детворы в лохмотьях, замершей в ожидании представления, не нашлось бы и двух медяков. Что же касается тех зрителей, которые, услышав зазывную болтовню бродячего комедианта, захотели развлечься на дармовщину, то они просто-напросто отвернулись. Только пятеро или шестеро достали несколько монеток из жилетных карманов. Сбор составил один шиллинг и три пенса, взятые Торнпайпом с презрительной гримасой… Что делать? Приходилось довольствоваться столь скудной лептой [51], уповая на вечернее представление, с которым, быть может, повезет больше. Лучше придерживаться объявленной программы, нежели оказаться перед необходимостью вернуть деньги!

И вот безмолвное восхищение сменилось восхищением шумным и крикливым. Ладони захлопали, ноги затопали, рты открылись, набирая воздух, чтобы затем издать многоголосое «ах!», которое можно было услышать даже в порту.

Действительно, Торнпайп только что стукнул своим прутиком по чему-то под ящиком, в ответ раздался жалобный стон, на что публика не обратила внимания. Внезапно вся сцена ожила, как по мановению волшебной палочки. Под действием какого-то таинственного, скрытого от глаз механизма куклы, казалось, и в самом деле ожили.

Ее величество королева Виктория не покинула своего трона — что противоречило бы этикету, — она даже не встала, но принялась качать головой, увенчанной короной, и опускать скипетр, как дирижер, отбивая два такта дирижерской палочкой. Что касается членов королевской фамилии, они поворачивались то в одну, то в другую сторону, отвечая на приветствия, тогда как герцоги, маркизы, баронеты дефилировали [52] по залу с самым подобострастным видом. Премьер-министр склонился перед господином Гладстоном, а тот отвечал на его поклон. За ними важно выступал О'Коннел, двигаясь по невидимому пазу; следом, как бы исполняя танцевальные па, выступал герцог Кембриджский. Остальные фигурки также пришли в движение, а лошади конных гвардейцев начали бить копытом, как если бы находились не в салоне, а во дворе замка Осборн.