На вершине мира

На мачтах станций развевались праздничные флаги. Входы в дома украшены флажками, ручные медвежата повиты галстуками, но здания пусты и кажутся необитаемыми. Все население зимовки собралось в радиорубке. Там шел разговор с Алексеевым. Командир корабля сообщил, что у них все в порядке. Самолет цел, экипаж жив, льдина отличная. Облачность оставили на высоте 600 метров. Долго искали подходящее место для посадки. Лед был мелким, битым, неровным, но сели, как полагается, хорошо. После посадки штурман Жуков определил координаты: широта 83 градуса 37 минут, долгота 61 градус 30 минут. В баках корабля осталось всего 250 литров горючего.

Начальник полярной станции любезно пригласил всех к столу. Кают-компания выглядела празднично и аппетитно. Живя на полюсе, некоторые из нас дали торжественнее обещание, добравшись до Большой Земли, напиться дочортиков. И вот мы сидели за столом. Завхоз зимовки выставил великое изобилие всяких вин и водок. Пей, гуляй! Мы настойчиво требовали от товарищей, давших обещание напиться, не слов, а дела. Но выпив пару рюмок коньяку, они признали себя несостоятельными, украдкой вылезли из-за стола и завалились спать. Все [195] были утомлены бессонной ночью, тревожными часами перелета, когда каждый из нас, таясь от других, не раз тихонько бегал к бензиновым бакам, опасливо посматривая на показания литромеров. «Хватит или не хватит бензина до острова?» - размышления на эту тему утомили всех куда больше, чем самый полет от полюса до Рудольфа.

Очередной срок связи с самолетом Алексеева был назначен на семь часов вечера. Минута в минуту в назначенное время репродуктор донес суховатый, четкий, чуть скучающий голос Жукова:

- Алло, алло, остров Рудольфа, остров Рудольфа! Вызывает самолет Алексеева. С добрым утром! У нас все отлично выспались, сейчас обедаем. Жалеем, что должность Виленского исполняет Шевелев. Он накидал в кастрюлю образцы всех концентратов и решил, что они сами сварятся. Получилось варево. Нельзя ли вместе с бензином прислать Виленского? Когда вылетает Головин?

К вечеру погода в нашем районе окончательно испортилась. Снова туман, снова низкая облачность, плохая видимость. Лететь было нельзя. Головин сидел на аэродроме со своим экипажем и играл в преферанс. Дела Героя Советского Союза были определенно плохи: и лететь нельзя, и на мизере взял пять взяток. Летчик нервничал, партнеры злорадствовали. На всякий случай мы подготовили к полету и нашу машину.

Экипаж Алексеева передал по радио со льдины несколько частных радиограмм своим семьям. В конце указывался адрес отправителя: Северный Ледовитый океан, льдина № 3, улица Алексеева, дом № 17. Участники вынужденной посадки [196] присвоили льдине очередной порядковый номер: до этого они садились дважды - на полюсе и в лагере зимовщиков.

Экипаж корабля Алексеева чувствовал себя на своей льдине весьма непринужденно. Настроение у всех было отличное, бодрое. Шевелев извинялся, что не смог подойти к микрофону точно в срок, так как у него «борщ выкипал», Жуков журил островитян за опоздание и предлагал сверить часы. Мы сверили.

- Так и есть, - педантично констатировал алексеевский штурман. - У вас часы запаздывают на тридцать секунд.

В дни томительного ожидания погоды на острове один из участников экспедиции изводил всех пластинкой «Песнь 27-й дивизии». Мечтой злорадного участника было привезти эту пластинку на полюс. Но Мазурук пообещал оставить его на льдине в случае контрабандного провоза патефона на перегруженной машине. И вот сегодня ночью, заканчивая деловой разговор со Шмидтом, Шевелев попросил позвать в рубку этого товарища.

Он, услышав вызов, опрометью побежал в одном белье к аппарату.

- Что случилось на льдине? - спросил он встревоженным голосом.

В ответ из репродуктора понеслись знакомые слова песни 27-й дивизии. Сгрудившись у микрофона, экипаж самолета Алексеева хором исполнял мелодию. В рубке перекатывался гомерический хохот. Мы чувствовали себя отомщенными.

Через день после прилета мы с колоссальным наслаждением вымылись в бане. Для этого нам пришлось в течение шести часов топить ее, растапливать снег, добывая воду. Зато все было [197] сделано, как в большом городе. На столе в предбаннике стоял здоровенный кувшин с клюквенным морсом (запасы которого истощились так же быстро, как и запасы подогретой нами воды), каждому полагалась чистая простыня (справедливость требует указать, что взамен каждый из моющихся должен был выстирать грязную). Мы мылись по два-три часа, неохотно уступая свое место другим, парились до одури. Молоков и Водопьянов, забравшись на верхний полок, блаженствовали. Спирин, никогда не вкушавший настоящей русской бани, сначала пришел в ярое восхищение. «А ну, подбавь еще шаечку!»-кричал он Мазуруку. Но вскоре мы на руках вынесли из бани флагштурмана, сломленного неистовым паром. Головин и Аккуратов, красные и распаренные, выскакивали из дверей, катались в снегу и затем парились снова.

Вечером радисты передали свои банные впечатления на льдину. Вообще, разговор с членами экипажа Алексеева велся регулярно каждые два-три часа. Наших товарищей сильно дрейфует к северу. Любопытно, что в этом районе направление дрейфа прямо противоположно дрейфу в центральной части Арктики. За сутки льдина № 3 продвинулась к северу на девять миль. Жизнь там идет спокойная, неторопливая. Сугробов, Гинкин и Шмандин проверили все детали самолета и убедились в его отличном состоянии. Жуков обследовал льдину и определил ее толщину в 90 сантиметров, покров оказался ровным, сравнительно гладким.

От самолета Крузе, сидящего где-то за чертой 85-й параллели, два дня не было никаких сведений. Наконец, 8 июня связь наладилась. Оказалось, что у двигателя радиостанции полопались шпильки и передатчик не работал. [198]

Нарушение связи мало беспокоило экипаж легкого самолета. Они свое дело сделали, задание выполнили, и, пока механик ремонтировал двигатель, штурман Рубинштейн, пользуясь действующим приемником, с большим интересом прислушивался к эфиру. Товарищи все время были в курсе событий. Они знали, где и как сел Алексеев, что делается на полюсе у Папанина, какие радиограммы я передавал в «Правду». Рубинштейн использовал пеленги, запрашиваемые самолетом Алексеева, для определения своего места. Однажды невольные зимовщики заметили медведя. Выстрел был неудачным, и медведь ушел («только со страху сделался весь белый, белый», - рассказывал потом остроумный штурман). Это был первый медведь, замеченный когда-либо в таких высоких широтах. За трое суток жизни на льдине товарищей отнесло к северу на 45 миль.

В этот день погода начала несколько улучшаться и у нас, и на севере. В облаках появились просветы, проглянуло солнце. Головин приказал механикам греть моторы самолета. И Алексеев и Крузе сидели почти на одном меридиане. Это было очень удобно: когда будет дана зона радиомаяка Алексееву, ею сможет воспользоваться и Крузе. В пять часов вечера, заканчивая разговор с Жуковым, Шмидт попросил его передать Крузе, что Головин готовится к старту.

- Хорошо, сейчас передам, - ответил Жуков, и мы тут же в репродуктор услышали его бесстрастный голос: - Алло, алло, говорит самолет Алексеева. Вызываю самолет Крузе. Настраивайтесь: раз, два, три, четыре…

- Неужели это происходит в Арктике? - удивился один из механиков. [199]

Да, это была Арктика. Но Арктика, побежденная большевистской техникой! Всего два десятка лет назад в этих местах разыгралась одна из самых тяжелых полярных трагедий. Суровые льды зажали судно «Святая Анна» и неумолимо тащили его на север. Как раз в том месте, где сейчас находился самолет Алексеева, штурман Альбанов с десятью спутниками покинули обреченный корабль и направились пешком к земле. Меньше 200 километров отделяло их от острова Рудольфа. Но лишь через два месяца страшного мучительного пути Альбанов вышел к островам архипелага и спустя еще месяц дошел до мыса Флора. Из одиннадцати человек в живых остались двое, остальные погибли в пути. А сейчас мы весело и шутливо разговариваем по радиотелефону с товарищами, и их голос слышен отчетливее и громче, чем при разговоре по московскому телефону.