Жизнь и приключение в тайге

С другой стороны, и китайцы, пользуясь этой двойственностью, постараются называть себя «тазами», лишь бы остаться на месте и не быть изгнанными из Приамурского края. И легко может статься, что бывший ороч должен будет уступить место русскому переселенцу, тогда как чистокровный китаец будет благодушествовать на правах инородца-таза только потому, что ловко сумел «втереть очки» новичку чиновнику. Есть еще и другой вопрос: везде около этих тазов (и даже около орочей — «кяка» на реках Такэма, Кусуне, Нахтоху и др.) поселились китайцы — кто в качестве компаньона, кто в качестве работника, советника или даже просто в качестве жильца. Впоследствии, когда задолжавшийся «таза» не может уплатить своему сожителю денег за муку, опий, ханшин и чумизу, последний становится полновластным хозяином, а туземец — простым рабочим. Не только дом и пашня, но и жена должника и вся семья его переходит в руки кредитора. Китайцы иногда и просто силой отбирают женщин от инородцев. От такого брака китайцев с «тазками» получаются так называемые «джачубай», то есть кровосмешанные. Является вопрос: как считать этих джачубай? Должны ли они быть наделены землей наравне с прочими инородцами? Китайцы, когда скопят достаточно денег, уезжают к себе на родину и, конечно, семью свою бросают здесь, в Уссурийском крае, так как там, в Китае, у них есть законная, первая семья. Вместе с тем и выселить куда-нибудь джачубай тоже не представляется возможным. Теперь, если таза похож на китайца, что же можно сказать про джачубай? Они еще дальше отстоят от орочей, и потому ошибки еще более возможны. Разобраться в этом вопросе нелегко. Не полицейские власти, не пристава, не урядники, а лишь старые опытные переселенческие чиновники, вроде Рубинского, могут лучше всего установить, кто китаец, кто таза, кто джачубай, кто из них должен получить землю, кто должен оставить ее и передать прибывающим русским переселенцам ^[138] и кто должен быть выселен за пределы Российской империи.

Напрасно исследователь стал бы теперь искать орочей на реках Уй, Ма и Хади. С тех пор, как в окрестных лесах застучали топоры рабочих австралийской лесной концессии, орочи эти навсегда оставили колыбель своего происхождения — Императорскую Гавань и переселились кто на реку Копи, кто в верховья реки Тумнина и даже через перевал в бассейн реки Хунгари и др. Орочи с Тумнина считают себя чистыми «орочами» и называют себя именно этим именем, а не «ороченами», как это обыкновенно произносят русские и что совершенно неправильно. Про своих родичей, живущих к югу от реки Копи, а также и в бассейнах рек Имана, Бикина, Хора и Анюя они отзываются с насмешками, орочами их не считают и называют их «кяка» или «кякари». Они смеются над их обычаями носить расшитые цветные одежды, серьги в ушах и две косы с бисерной перемычкой на шее ниже затылка. «Кяка орочи нету, — говорили они, — его все равно бабы: рубашка один, два коса — тоже все равно бабы. Наша так нету. Наша женщина такой рубашка есть, мужчина орочи другой рубашка ходи!». Действительно было бы ошибочно думать, что орочи Императорской Гавани носят одежду такую же цветную и пеструю, как и их родичи, которых они называют «кяка». Покрой одежды тот же самый: та же длинная косоворотная рубашка (тэга), но без вышивок, узкие штаны, наколенники и унты. Впрочем, последние носятся теперь редко. Обыкновенно все они ходят в сапогах, часто даже в лакированных и носят галоши. Расшитую шапочку с беличьим хвостом и узорное покрывало на голову и плечи не носит никто. У всех на головах большей частью русские суконные шляпы или фуражка с суконными или с лакированными кожаными козырьками, а чаще всего голова их остается открытой, и только в сырую дождливую погоду они прикрывают ее полотенцем, обертывая концы его вокруг шеи. Все это при косе, спускающейся по спине до поясницы, имеет вид очень странный ^[139].

Рассказывая об орочах, как удэ, джачубаях и тазах, орочи упомянули и еще о своих сородичах, называя их ульчи. По их словам, «ульчи» эти ходят с оленями и живут где-то далеко к северу дальше Николаевска-на-Амуре. Не те ли это ульчи и ольчи, о которых упоминает Шренк в своем сочинении? ^[140]

Все орочи с Тумнина, Императорской Гавани и реки Копи носят русские имена и прозвища вместо фамилий. Последние отмечают только местность, где живет та или другая семья постоянно. Например «Намунка», то есть приморский, «Копин-ка» — с реки Копи, «Бизанка», то есть горный и т. д. В зависимости от числа лет, от положения, которое они занимают у себя в обществе, и от солидности, с которой они себя держат, имена их произносятся или с отчеством, или просто без отчества, иногда ласкательно, а иногда и с оттенком унизительным, например: Иван Михайлович, Николай, Савушка, Кар-пуша и'т. д. На Тумнине орочи живут хорошо, зажиточно и с большим достатком: у «их есть хорошие запасы сахара, русского масла, муки и рису. Некоторые из них очень богаты. Так, у старосты Федора, помимо других дорогих вещей, есть много золотых колец, золотые часы, цинковая ванна с печкой для нагревания воды и золотой массивный браслет стоимостью около 500 рублей.

XVI

За разговорами день прошел незаметно. К вечеру в жилище старшины собрались все почти орочи. Среди них было много стариков. Поджав под себя ноги, как говорят, «по-турецки», они неподвижно и молча сидели на нарах и, казалось, равнодушно слушали нашу беседу. Мы стали их расспрашивать о том, как жили они раньше, что рассказывали им отцы и деды, когда они были еще маленькими, и т. д. Сначала разговор наш не клеился, а потом старики оживились, начали вспоминать свою молодость, свое детство — время давно минувшее, давно прошедшее…

Вот что они рассказали. «Раньше орочей было много. Жили они одни и никого не знали. Они слышали, что где-то за морем и за горами есть другая земля и живут другие люди (вероятно, японцы и китайцы). Эта другая земля, казалось им, была так далеко, что добраться до нее простому смертному человеку никогда невозможно. Орочи ловили рыбу, охотились со стрелами, а зимой на лыжах догоняли зверей и кололи их копьями. Одевались они в зверовые шкуры и шили одежду себе из рыбьей кожи. Самые старые селения были на реках Хади и на Тумнине — Хуту-Дата (где мы стояли) и Дата в самом устье реки, около моря. В то время в Императорской Гавани царила полная тишина, изредка нарушаемая только печальными криками гагары. Не было слышно там, как теперь, ни гудков, ни свистков пароходов, ни шуме машин лесопилки, ни топора дровосека. Вода в заливе была покойной, неподвижной; порой только одинокая лодка ороча-охотника черной точкой мелькнет где-нибудь у берега и снова быстро скроется за поворотом около мыса. И так жили они до тех пор, пока эти чужие люди не пришли к ним сами. Первые явились гиляки. От них орочи научились курить табак. За гиляками пришли гольды. Они зимой с нартами перевалили водораздел и спустились по льду реки Тумнина до самого моря. Спустя лет десять, после гольдов явились сюда и китайские торговцы, скупщики пушнины. Эти последние привезли с собой ханшин, но мало. Спиртом они не торговали, а только понемногу угощали орочей и дарили им его без денег. Прибытие китайцев наделало много шуму. Весть об этом разнеслась по всему побережью. Орочи съезжались и с Копи, и из Императорской Гавани, чтобы посмотреть на новых невиданных людей. С тех пор у орочей стали появляться фитильные ружья — старые, изношенные, купленные за большую цену. Китайцы жадно набрасывались на соболя. Орочи не знали еще его стоимости и больше ценили мех росомахи. Прошло много лет. К гольдам и к китайцам привыкли, привыкли они ожидать их ежегодно зимой и начали даже брать у них в кредит порох, свинец, бусы, пуговицы, иголки и проч. Но вот однажды с берега прибежал испуганный человек и сообщил, что в море что-то неладно. Это было рано утром. Орочи столпились на прибрежном песке и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрели в море. Там что-то двигалось: большое, безобразное, странное — не то рыба, не то птица, не то морское животное, чудовище. Это страшное прошло мимо и скрылось за горизонтом. Всю ночь они шаманили и отгоняли злого духа. На другой день повторилось то же самое, а на третий день орочи с ужасом увидели, что крылатое чудовище шло прямо к берегу.