Штурм Пика Сталина

Мы спокойно отдыхаем, так как уверены, что Абалаков вышлет подмогу. Через несколько минут слышны громкий свист и крики. Сверху бегут трое — двое рабочих и метеоролог. Они освобождают нас от винтовок, спинных мешков, полевых сумок, фотоаппаратов. Последний подъем преодолеваем налегке.

Мы наверху скалы. В темноте смутно чернеют силуэты построек. Нас вводят в юрту. В середине топится железная печка. Вспышки пламени, вырывающиеся из её дверцы, ложатся неяркими бликами на лица сидящих кругом людей. Нам уступают место, суют в руки бачки с кашей. Чайник на печке поёт тихую песню. Абалаков и Маслаев уже здесь.

Высокий худой человек подымается со своего места. Его лица не разглядеть в темноте юрты.

— Позвольте представиться, — говорит он. — Начальник строительства, Владимир Рихардович Блезе.

Беседа, прерванная нашим приходом, возобновляется.

— Слышь, Рахирдович, — говорит почтённый бородач, — завтра с Чортова гроба караван придёт. Ты его сразу не отправляй, пошли лошадей на морены. Пускай песку для цемента привезут.

— Плотникам завтра обязательно круглые окна надо пригнать, — говорит другой, — а то нам западную стену железом обивать нельзя.

Спокойно и мерно, без председателя и протокола, течёт за чаем производственное совещание, скажем лучше — повседневная производственная беседа. Во всех деталях вырабатывается план завтрашнего рабочего дня. Вернее — два плана: один — на случай хорошей погоды, другой — на случай бурана…

В палатках нам отведено место для ночлега. Мы раздеваемся и засыпаем мёртвым сном, не успев как следует закрыть застёжки спального мешка.

XIV.

Луч солнца, пробиваясь сквозь полу палатки, будят меня на другое утро. Владимира Рихардовича, спавшего рядом со мною, уже нет. Он — на работе. Я встаю, одеваюсь и выхожу наружу. Возле палатки течёт небольшой ручей. Ночной мороз сковал его ледяной корой. В одном месте кора пробита ударом каблука:

кто-то здесь сегодня умывался. Рядом с отверстием лежат на льду приготовленные для меня чистое полотенце, мыло и флакон одеколона. Изысканное гостеприимство на леднике Федченко, в центре бывшего «белого пятна»…

Умывшись, я медленно поднимаюсь к площадке на вершине скалы.

В трехстах метрах подо мной недвижным ледяным руслом трехкилометровой ширины лежит ледник Федченко. Он расчерчен вдоль тёмными валами срединных морен — следами слияний с другими ледниками. Он похож на гигантскую белоснежную ленту, в которую вотканы чёрные продольные полосы. На севере эта лента уходит в даль к синим в дымке тумана горам Билянд — Киика. На юге она геометрически правильной дугой поворачивает влево, на восток. Этот разворот ледника — быть может, самое грандиозное, что мне когда — либо приходилось видеть. У поворота ледник принимает в себя большой приток — глетчер Кашал-Аяк. На месте слияния стоит белоснежная вершина — Шпора.

Глетчер течёт между двумя грядами пятикилометровых пиков. Но горы, окаймляющие ледник, не кажутся высокими. Они погружены по пояс в ледяной поток глетчера. Над его поверхностью высятся лишь последние скалистые отроги, фирновые поля и снежные карнизы.

Справа, в стороне, стоят массивы пика Комакадемии и пика Гармо. Они ледником не закрыты: на карте их высоты помечены цифрами 6450 и 6615. Левее их — широкое, сверкающее на солнце фирновое седло перевала Кашал — Аяк.

На вершине скалы — ангароподобный каркас обсерватории.

Стук молотков о дерево и металл, визг пилы и рабочий говор деловито и по — хозяйски врываются в молчание горной пустыни. Плотники и кровельщики обшивают каркас тёсом и жестью, бетонщики замешивают бетон и заливают фундамент.

Они такие же, как в Москве и Ленинграде, эти кровельщики, плотники, столяры и бетонщики. Только лица их заросли густыми бородами, да движения медленны и размеренны: высота даёт себя чувствовать.

Я смотрю на это вторжение человеческого труда в безмолвный горный мир и думаю — где ещё приходилось мне видеть волнующее зрелище покорения человеком пустыни? И затем яркое воспоминание встаёт передо мною. Я вижу большой глетчер, сбегающий к берегу и обрывающийся в море высокой зе — леноватой стеной льда. Эта стена, тянущаяся восьмикилометровой дугой, образует бухту. Ноздреватые бирюзовые айсберги, изъеденные водой, тихо дрейфуют вдоль берега. В одном месте ледяная стена сходит на нет, и тёмные базальтовые валуны сбегают к воде, покрытой блинами дрейфующего льда.

На берегу, рядом с остатками старых зимовок, желтеют стены двух маленьких, вновь строящихся домиков. К стенам прислонены винтовки. Время от времени к домикам подходят, грузно раскачиваясь, белые медведи. Тогда плотники и печники кладут на мёрзлую землю топоры и лопатки, берутся за оружие и стре — ляют. На снегу остаются бурые пятна крови, тяжёлые туши подтаскивают к берегу… Строительство радиостанции на Земле Рудольфа, на самом северном острове Земли Франца Иосифа, в 1 500 километрах от Архангельска, в 900 километрах от полюса.

И неожиданная, но верная мысль приходит мне в голову: легче было привезти в Трюмах «Малыгина» стандартные домики и оборудование радиостанции на Землю Рудольфа, чем доставить строительные материалы для обсерватории сюда, на вершину скалы, по бездорожью Алайской долины, по теснинам Терс — Агара, через перекаты и водовороты Саук-Сая и Сельда-ры, по морене и трещинам ледника Федченко.

Стройка близится к окончанию. С Блезе мы осматриваем её в деталях. Конструкция здания чрезвычайно рациональна. По продольной оси оно разделено на пять частей: в середине — столовая, кухня, метеорологический.кабинет, в двух следующих, примыкающих к средней справа и слева — радиорубка, фотокабинет и пять жилых комнат; в двух крайних — кладовые и ма — шинное отделение. Зимой они будут защищать жилые помещения от холода. Южная стена представляет собой сплошное окно. Полукруглая форма крыши препятствует скоплению на ней снега. Вся конструкция подчинена условиям перевозки: все балки сболтованы из нескольких частей. Каждая из этих частей — не длиннее двух метров. На площадке перед обсерваторией — ме — теорологические приборы: дождемер, флюгера, метеорологические будки. Пять человек зимовщиков под руководством молодого ташкентского метеоролога Бодрицкого остаются зимовать на обсерватории.

Зимовщики уже сейчас ведут наблюдения в полном объёме. Блезе рассказывает нам историю строительства. Оно началось осенью 1932 года. Начальник строительства инженер Бойков прибыл в Алтын-Мазар с караваном, гружённым строительными материалами, в конце сентября. Строительный сезон был упущен, но Бойков решил попытаться наверстать опоздание.

В начале октября караван из двухсот верблюдов перешёл обмелевшие реки и вышел на ледник. Верблюды скользили по ледяным буграм, резали себе ноги об острые камни. Чем дальше, тем трудней передвигался караван. Шедшие впереди верблюды постетюнно сбивали камни и гальку с бугров морены, об — нажая лёд, на котором беспомощно скользили и падали остальные.

Для «кораблей пустыни» глетчер оказался непреодолимым препятствием. Только половина каравана дошла до Чортова гроба. Здесь верблюдов пришлось заменить лошадьми.

Первый караван лошадей пришёл к месту постройки 21 октября. В тот же день было распланировано место для станции и установлен барометр для наблюдений. Рабочие и зимовщики — метеорологи, пришедшие с первым караваном, — поселились в юртах и палатках.

Работа закипела. Постройкой руководил Блезе, бывший тогда помощником Бойкова. Бойков оставил в своём ведении самое трудное: переброску материалов. День и ночь находился он в пути между Алтын-Мазаром и станцией.

В двадцать дней был построен фундамент и собран каркас здания. В ноябре разразился первый осенний буран. Температура упала до минус 20. Сила ветра достигла 30 метров в секунду. Трижды срывало бурей юрту, в которой помещалась кухня.