Капитаны ищут путь

Джон Барроу не зря торопил с отчетом: секретарь адмиралтейства составлял новый проект. Тройственную экспедицию задумал старик. Две морских, одну сухопутную. Уильяму Парри прежняя дорожка: проливом Ланкастера — на запад, на запад. Фредерику Бичи — давнишнему приятелю, еще на «Тренте» вместе были, — Фредерику: из Тихого океана через Берингов пролив, благо русские его изучили. А ему, Франклину, опять в Канаду: проложить на карту материковые берега Ледовитого океана… Три экспедиции — две морские, одна сухопутная.

Он ушел в феврале 1825 года с друзьями, несокрушимыми в беде друзьями, — штурманом Беком и доктором Ричардсоном. Жаль Хепберна: ревматизм скрутил матроса… Да, в феврале отправились. Ну уж дудки! Он, начальник, многое предусмотрел. И чтоб от угодности какого-нибудь толстомордого Гарри не зависеть. И чтоб не хрупкие каноэ среди лязгающих льдов ходили. Нет, увольте: для тамошнего коварного мелководья лучше баркасов не придумаешь. Обзавелся баркасами. На Вуличских доках сделали. Из красного дерева и ясеня. Добротно, накрепко… В феврале, стало быть, выкатились из Темзы. А в июле — привет тебе, озеро Атабаска, и тебе привет, бревенчатый форт Чипевайан! Никто, говорят, в столь краткий срок не добирался. И опять были встречи с индейцами. Какие встречи! То-то лопнул бы с досады мистер Блейк. Не лопнул, подлец, — за год до того зарезали Гарри в пьяной драке. Упокой, господи, душу раба твоего… На Большом Невольничьем ждал Акайчо. Он был все тот же, этот Акайчо: суровый и спокойный. Как и прежде, слушал внимательно. Угу, белым нужна теперь другая река, им нужна река Маккензи, чтобы из ее устья плавать на запад и на восток по Большой Соленой Воде. Внимательно слушал Акайчо. Потом ответил: на Маккензи обитают люди племени Собачьего Ребра. Он, Акайчо, воюет с ними. Но если белому брату нужна помощь людей племени Собачьего Ребра, то вождь Акайчо выкурит с неприятелем трубку мира. И пусть белые братья спокойно плывут в царство Северного Ветра.

Они были в царстве Северного Ветра. Все три экспедиции там были. И контуры заветного пути из океана в океан проступили явственнее.

Тут бы, казалось, пришла пора навалиться всей силою, всей мощью. Увы, морские лорды судили иначе. Другие ветры задули в паруса, и на вот тебе — завела судьба на другой конец света.

Жестко шелестели деревья. Ящерица юркнула с подоконника в комнату. Звезды, южные звезды. Нет, не радуют они старого моряка. Больше десяти лет не определяет он высоту северных звезд да и сам не чувствует себя на «высоте» минувших лет. Вот уже больше десяти лет, как вернулся капитан из арктических странствий…

Взгляд Франклина упал на кусок дерева с изображением кенгуру. Трогательный и смешной, он будто поглядывал доверчиво на Франклина.

Франклин знал, что не придется ко двору этим господам в ярких мундирах, с блестящими лысинами и перстнями. О, конечно, они будут кляузничать, они будут доносить на него в Лондон. Что ж, пусть, он не приехал на Вандименову Землю за тугим кошельком.

Как и предполагал Франклин, отношения его с местной администрацией сложились из рук вон плохо. Сперва чиновников возмутила нерешительность губернатора в окончательном истреблении туземцев. Потом его решительность там, где они вовсе не желали ее видеть.

Одной из доходных статей вольных поселенцев, в первую голову «овечьих магнатов», заседавших по совместительству во всяческих учреждениях, были ссыльные. Заключенных заставляли пасти стада и обрабатывать землю. Обращались с ними как с рабами и, доводя до отчаяния, понуждали к бегству в глубь острова, где они предавались тому же, что делали вольные, — убивали и грабили туземцев.

В нарушение всех приличий Франклин посетил первый же корабль с осужденными. Он спустился в душные, вонючие, битком набитые трюмы. Чиновники с почти нескрываемым злобным недоумением наблюдали, как заслуженный офицер ее величества королевы участливо беседовал с отпетыми мерзавцами из Брайдуэла [25]. Они своими ушами слышали, как этот рехнувшийся губернатор заверял бродяг и воров, что не потерпит жестокого обращения с ними.

И он действительно не потерпел. Он контролировал чиновников так, точно они служили у него корабельными кладовщиками-баталерами. И в довершение всего Франклин бесцеремонно попрал нравственность соотечественников. Судите сами…

Однажды в дом его притащили заплаканную, перепуганную девчушку. На «дикарке» только и было что ожерелье из ракушек. Старый моряк приласкал пленницу.

— Ну, ну, — пробурчал он добродушно, — утри глаза. Ой, ой, какое горе!.. Ну, ну, перестань. Как тебя звать? А? Ну-ка, отвечай, как тебя звать? — И, вытянув палец, пошевеливал ожерелье из ракушек.

— Метинна, — всхлипывая, отвечала девочка.

Франклину смеясь объяснили: метинна — бусы, ожерелье.

— О-о, какое красивое слово! — улыбнулся Франклин. — Ну вот, милая, так и будем тебя величать: Метинна. Очень красивое имя. Правда?

И Метинна осталась в доме губернатора.

Это было бы еще так-сяк. Но вскоре леди и джентльмены ужаснулись: «дикарка» живет в одной комнате с дочерью сэра Джона, Элеонора учит ее грамоте, «дикарка» столуется вместе с губернаторской семьей, и белые лакеи вынуждены прислуживать ей. Хобарт вознегодовал. Это уж слишком!

Поклепы строчили на Франклина без устали. Лондон запрашивал. Франклин оправдывался. Он все больше мрачнел, и Джейн не шутя опасалась за его здоровье.

Наконец терпение высокого начальства лопнуло. Разразился скандал, губернатор был отозван. Леди и джентльмены возликовали.

Глава 15. «ДНЕВНИК ДЛЯ ДЖЕЙН»

Добрый, улыбчивый, живой — таким его помнили старые друзья. Угрюмый, замкнутый, потухший — таким они встречали его теперь.

Ему было уже около шестидесяти. Казалось, член британского адмиралтейства и Королевского общества, человек преклонного возраста, заканчивает жизненный путь, а полярные исследования, которые он считал своим призванием, навсегда ушли в область воспоминаний. Быть может, он и сам так думал…

На одном из заседаний адмиралтейства взял слово Джон Барроу. Его восковые руки легли на зеленое сукно. Опершись о стол, он с трудом поднялся, пожевал блеклыми губами и глухо заговорил.

Старый упрямый Джон Барроу снова седлал своего боевого коня. Он говорил, все более одушевляясь. Голова его перестала дрожать, глаза были ясными. Он говорил, что жертвы и подвиги моряков-полярников не должны пропасть даром; что после походов Парри и Франклина, Джона Росса и его племянника Джеймса Росса, наконец, после блестящего шлюпочного плавания Томаса Симпсона и Уоррена Диза, стерших последние белые пятна канадского побережья, — после всего этого было бы, говорил Барроу, чудовищным преступлением не довершить дела, ради которого так много выстрадано. Итак, господа, нет лучшего времени, чем нынешнее, для того чтобы славно увенчать и арктические предприятия!

На многих лицах видел Барроу равнодушное любопытство: опять, мол, старик трубит в свой рог. Зато у других, у тех, к кому он, собственно, и обращался, горели глаза: они привалились к столу, захваченные его словами. И, заканчивая речь, Барроу смотрел только на «звездочетов»: на Джона Франклина и Уильяма Парри, Джеймса Росса и Эдуарда Сейбина… Потом высказались эти четверо. Барроу, опустившись в кресло и уронив седую голову, услышал четыре «да».

Когда Франклин приехал домой, Джейн поняла, что произошло нечто в высшей степени знаменательное. Волнуясь и расхаживая по комнате, он рассказывал о решении адмиралтейства, а Джейн смотрела на мужа с откровенной тревогой: боже, неужели Джон, шестидесятилетний Джон, у которого теперь покойная, обеспеченная и безоблачная жизнь, неужели он, испытавший на своем веку столько невзгод и мытарств, уйдет в эти ужасные ледяные моря?

А ее Джон, позабыв о домашних туфлях, о халате и табакерке, все еще в своем парадном мундире с командорским орденом Бани, расхаживал по комнате, и широкое крепкое лицо его было таким просветленным и молодым, как в тот год, когда он вернулся из второго, очень удачного путешествия по Канаде и встретился с нею, двадцатидвухлетней Джейн.