Свежий ветер океана

Сначала мы двинулись по болотистой трясине, потом начали забираться в гору. Шли по валежнику, бурелому, каменной осыпи. Лида испытывала меня на выносливость, гнала, будто на стометровке. У нее-то ноги были крепкие, тренированные. А меня по боку била жесткая коробка радиометра, в ногах путалась труба уловителя, шею сдавливали наушники, моталось ружье… Словно нарочно, Лида залезла еще в кедровник, и там мы ползли на карачках, задыхаясь от жары, жажды, тяжелого запаха багульника. Мы спускались вниз и лезли вверх по горкам. Лида собирала граниты и базальты, складывала камни в рюкзак, отчего он все больше тяжелел и лямками натирал плечи. Вечером она захотела «сбегать» еще на одну гору с плоской вершиной, но я уже не мог сделать и шага. Ноги в болотных бахилах горели так, будто их поджаривали, изодранные о ветки и колючки руки кровоточили, колоколом гудела голова. Позднее выяснилось: хорошо, что мы не пошли на ту плоскую гору. Как раз в это время там шли медвежьи свадьбы, и нам бы не поздоровилось…

И с того дня началось. Скользя на крутых осыпях, цепляясь за выступы отвесных скал, изнывая от жары и жажды, продираясь через сплошные заросли кедрового стланика и ерника (приближающегося по жесткости к колючей проволоке), где дурманили голову запахи каких-то диких трав, с ружьем и радиометром мы взбирались на вершины и спускались с них, чтобы начать новый подъем. Рюкзак разбухал от камней, и к вечеру лямки жгли плечи.

И так с утра до ночи. По пятнадцать — двадцать километров в день. Месяц за месяцем.

Вот одно рядовое утро. Вернее, еще не утро, чуть теплится рассвет. Туман плывет по высохшему руслу над гладкими камнями и стлаником, связавшим крепкими узлами своих корней береговой откос. Голубеет земля от светлеющего сверху неба. Холодно, сыро, тоскливо, неуютно. Шипит, чихает, не хочет разгораться костер. Бока палаток отвисли от влаги и, кажется, тоже дымят, испуская тепло остывающих после ночи спальников.

Лида Павлова, закончив сеанс радиосвязи, проводит инструктаж по технике безопасности. Начальство от нас в доброй тысяче километров, в Чагде, тем не менее почти ежедневные наставления, получаемые по рации, дают нам некоторую косвенную информацию о том, что делается в других партиях и отрядах.

Если напоминают, что ходить по камням в дождь опасно, — значит, кто-то сломал ногу. Говорят, что надо осторожно обращаться с огнем, — следовательно, кто-то поджег сушняк или спалил палатку. Если запрашивают, у всех ли есть оружие и все ли умеют с ним обращаться, — не иначе на кого-то напал медведь.

Коля Дементьев, которого после первых маршрутов Лида взяла к себе в напарники, сегодня дежурный. Он варит полюбившуюся ему здесь, в тайге, манную кашу на сухом молоке. До этого он ел ее только в детском садике. Лида сердится, что он плохо слушает, то и дело отбегая к котлу, где клокочет, разбрызгивая пену, иссиня-белое варево.

— Дементьев! — не выдерживает она.

— Ну чего? — откликается Коля нагловато, как нерадивый ученик, не выучивший урока, реагирует на вызов учительницы.

— Что нужно делать при пожаре?

— Сушиться.

По матово-загорелому лицу Лиды идут красные пятна:

— А при наводнении?

— Мыться…

Лида моложе нас, но она начальница и поэтому относится к нам со строгостью пионервожатой, держится официально. Но она любит и знает дело. Работает десятый сезон, с увлечением просвещает нас, рассказывая, из чего состоят здешние горные породы. Особый предмет — устройство полевого радиометра (будь он трижды неладен!). Этот прибор показывает степень радиации пород. Носить его надо всегда. Носил его сначала я — эту коробку весом килограмма на два, повисшую на шее, наушники, сжимающие голову, да еще полуметровую трубу с разной кварцевой начинкой и лампами. Теперь несчастная доля ходить с ним выпала Коле. К тому же Коля совсем не умеет стрелять из ружья. А Лида принципиально ружья не носит и, кажется, тоже никогда не пользовалась им. Да еще любит просветить Лида относительно того, для чего собираются образцы, и, когда она говорит о них, мысль невольно перескакивает на тяжеленный рюкзак, в который они складываются…

После инструктажа мы наскоро завтракаем и расходимся по своим маршрутам: Лида с Колей — по горкам, я с Борей — по ручьям, поскольку теперь мы уже выступаем в роли шлиховщиков.

Эта работа тоже не мед. Вращая и покачивая лоток, мы смываем с него пустой песок, выбрасываем гальку и камни. Быстро, на глазах, шлих становится все более темным, потому что отходят светлые и глинистые частицы. Наконец на дне лотка остаются черные железистые фракции.

У нас не было выходных дней. Мы не могли пойти поохотиться или просто пособирать грибы или ягоды. Мы всегда не укладывались в жесткие сроки и потому торопились. Слишком короткое здесь лето и очень много надо пройти, чтобы уложиться в план работ, рассчитанный на предел человеческих возможностей.

А поздно ночью при свечке надо было разбирать образцы, наклеивать на них кусочки лейкопластыря с номером, упаковывать камни в бумажные пакеты и брезентовые мешки, сушить над печкой мокрые шлихи, освобождать порошок от кульков, куда сначала сливали пробы, опять упаковывать в конверты, заполнять журналы, обозначать на карте места, где брали тот или иной шлих…

А еще надо было рубить дрова для костра и печек, готовить еду, выпекать хлеб, добывать воду, которая в жаркие дни вдруг уходила под камни, — словом, обеспечивать отряду более или менее сносную жизнь.

Работа шла с точностью заведенного механизма. Мы перебазировались на новые и новые места, вырубали в чаще полянки для палаток, сооружали из бревен и жердей нары, делали лабаз, уходили с этой базы в маршруты и, закончив работу, накормив своей кровью полчища комаров и мошки, перебирались на другой участок, к новой бочке, где разбивали лагерь.

Нет, мы не открывали месторождений, не находили золотые горы. Мы просто вели геологическую съемку для карты, где в одном сантиметре укладывались километры тяжелого нашего пути. После камеральной обработки добытых нами образцов и шлихов в вулканических породах обозначатся признаки полезных ископаемых. В будущем карту прочитают другие геологи и по этим данным уже поведут точно нацеленный и детальный поиск.

К озеру, которое умело молчать

Оставалось несколько последних маршрутов. Уже догорало лето. Созрев, опадала оранжевая морошка, на корню засыхали и сморщивались подберезовики и маслята, багровели поляны брусники. Светлели леса, прибавлялись золотые и алые краски.

В глубине кедровника стояла палатка нашей начальницы Лиды Павловой. Мы же обосновались у обрыва к ручью. Посередине лагеря оборудовали кухню, то есть вбили колья с перекладиной над костром, сверху натянули брезент от дождей, из жердей сделали нары для хранения мешков и ящиков с продуктами.

А в километре от нас было море. И днем, и особенно по ночам мы слышали его трубный гул. Море подбрасывало нам разную мелочь: доски, обрывки сетей, ящики, поплавки из пенопласта. Так что мы сделали стол и табуретку и могли теперь, расположившись с комфортом, сколько угодно слушать Лидины наставления…

Сегодня Лида Павлова идет с Колей Дементьевым на гольцы, нависающие над речкой Безымянкой. Боре и мне она приказывает двигаться по самой речке и взять не менее пятнадцати шлихов. Дело привычное, но тут надо еще через водопад и горловину у гольцов выйти к высокогорному озеру, обозначенному на карте просто цифрой 307 — высотой над уровнем моря. Оно лежало в каменной чаше. Поблизости не было подобных озер, и странно, что эвенки, мудрый и поэтический народ, кочуя по этим местам, оставили его без имени. Почему же они не раскидывали здесь своих стойбищ? Что заставляло охотников стороной обходить это озеро? Ведь эвенки прокладывали тропы в куда более трудных горах…

Для нас озеро представляло практический интерес. Сюда впадало несколько ручьев, и за тысячи лет вода, несомненно, нанесла много интересного. По шлихам у озера мы могли бы определить присутствие долгожданных рудных пород. В том, что они здесь есть, мы не сомневались. На это указывали разные косвенные данные, включая геологическую разведку с самолетов и спутников.