Путешествия П. А. Кропоткина

«Безлесные скалистые вершины, покрытые желтыми пятйами

ягелей и ослепительно белыми снеговыми полями, перемежаются

с глубокими падями, сплошь заросшими хвойными лесами. Лесная

чаща местами совершенно непроходима. Бурелом и валежник на

каждом шагу преграждают путь. В такой тайге не водятся даже

животные и птицы. И только на самом дне пади журчит таежная

речка, нарушая своим журчаньем таежную тишину.,. На вершинах

гольцов Ленско-Витимского водораздела, имея перед глазами

панораму диких серых голых скал, путник чувствует, как его

поглощает неодушевленная природа — мир безмолвных, диких и

однообразных скал. Не только голос случайно залетевшей сюда птицы,

но даже и слабый звук выстрела звучит чем-то чужим среди этого

безмолвного царства каменных масс. Самая буря не в силах

поднять здесь шум, и безмолвный ветер давит, теснит своим напором,

беззвучно леденит кровь в жилах случайно забредшего сюда

человека... Напрасно пытались немногие смелые кедры внести иную

жизнь в это мертвое царство; напрасно изгибались их медленно

нараставшие крепкие стебли, ползком забираясь на каменные кручи:

они вымерли вместе с одинокими и заболевшими лиственницами...

В этом море каменных скал прижились только самые

неприхотливые растения, которые ютятся среди каменных осколков и

лишь изредка пользуются щедротами скупого и неласкового

солнца...»

На гольцах ночевать нельзя: слишком холодно по ночам. Даже

в июльский день здесь иногда выпадает снег. Кропоткин

рассчитывал двигаться так, чтобы к вечеру караван оказался непременно в

глубине пади у ручья или реки, в тайге, где можно развести

костер, вскипятить чай, сварить кашу.

Эти спуски для лошадей с вьюками были еще труднее, чем

подъемы: и лошади и люди выбивались из сил.

Бывало караван спустится, остановится в пади, и на него тут

же набрасывается туча комаров и мошек. В тайге их больше

десятка видов. Они следуют за караваном, стоят столбами-тучами

над головами людей, над лошадьми. Но это еще полбеды. А стоит

остановиться, как они осыпают всех таким густым слоем, что

нельзя разглядеть масть лошадей. Лицо, руки, шея — все покрывается

«гнусом», как сибиряки зовут мелких жалящих насекомых.

Страшно было остановиться даже на минутку днем, а ночью гнуса еще

больше — так и облепят всего.

И вот, как только караван останавливался на ночлег, все

бросались за валежником, сушняком для костра, чтобы дымом

спастись от досадного гнуса.

Костры были высокие, жаркие; сухие деревья ставили в форме

шалашей, и горели они ярким, большим пламенем. Оно полыхало

выше верхушек лиственниц. Для дыма сверху на костры

накидывали лапник — зеленые ветви елей. Легкий ветерок тянул вдоль

пади и расстилал понизу дым. В этом было спасение от

комаров и мошек. Лошади выстраивались головами к костру и

отдыхали. Отдышавшись, они начинали кормиться хвощом и

папоротником.

Людям приходилось труднее.. Они сначала хлопотали у

лошадей— развьючивали их, укладывали и укрывали вьюки на случай

дождя; возились у костра, прилаживали котел над ним; разбивали

палатки. Но вот и для людей наступал блаженный час отдыха.

В большом ведре вскипал чай, в котле был готов кулеш из крупы

и сушеного мяса...

Как бы трудно ни приходилось днем в пути, молодость брала

свое. Отдохнув, насытившись и согревшись у костра, все начинали

шутить, принимались сушить обувь и одежду, которые иной раз

были насквозь мокрыми при переходах через речки или под

дождем. Тут же часто затягивали песню. Обычно запевал Кропоткин.

С первых же дней пути составился небольшой, но стройный хор.

Пропадала усталость, и начинались бесконечные рассказы и

воспоминания.

Кропоткин строго следил, чтобы все во-время расходились по

палаткам и ложились: всем надо было восстановить силы,

необходимые в пути. И лагерь сразу стихал. Все засыпали, едва успевая

склонить голову к подушке седла, которое служило изголовьем.

Под бок подкладывался войлок от потника, а под него настилались

ветки.

Один Кропоткин не сразу ложился спать. Он приводил в

порядок собранные за день горные породы, укладывал их, наклеивал

ярлыки, писал дневник.

Наступало утро, и лагерь оживал. Солнце еще не успевало

подняться над высокими склонами гор, а в пади, где ночевал караван

и где еще лежала густая тень, опять разводили едва тлевший к

утру костер, варили кашу, кипятили чай. Надо было наесться на

целый день.

Внимательно и заботливо вьючили лошадей, чтобы в пути они

не натерли себе бока, седлали верховых коней и выступали.

Почти каждое утро повторялось одно и то же. Начинали путь

по склону пади, где ночевали, шли вверх, чтобы взобраться на

гольцы и выше полосы леса итти по ним, а потом снова спуститься

в новую падь, а за ней опять лезть на гольцы и снова спускаться

с них.

На подъемах конюхи не раз начинали ворчать: «Ну вот, опять

полезли прошение господу богу подавать!»

При спусках было не легче, и у кого-нибудь невольно

срывалось: «Вот, снова полезли в преисподнюю!»

Лошади с ногами, наболевшими от острых камней, едва

плелись, шатаясь из стороны в сторону. Несмотря на побои седока или

погонщика, они забивались в тальниковую чащу, лишь бы только

дать отдых на минуту наболевшим ногам.

Спутники Кропоткина сдружились в пути и терпеливо

переносили все тяжести путешествия. Было немало таких дней, когда во

время перехода все силы тратились на передвижение и

исследователям не удавалось собирать научный материал.

Как и предполагал Кропоткин, наиболее трудной оказалась

первая часть пути. Уверенность в успехе путешествия не оставляла

Кропоткина. Он с каждым днем все больше убеждался в

правильности избранного направления — движение с севера на юг, в места,

где нельзя было остаться без пищи.

Очень помогала карта на бересте. Она оказалась совершенно

верной; значит, экспедиция выйдет по ней к берегу реки Муи, где

будет корм для лошадей и хорошая охота на зверей. И там весь

караван отдохнет и запасется новыми силами для дальнейшего

движения. Теперь трудно даже представить себе весь риск путешествия

Кропоткина. Только его опыт, точный расчет, выдержка, уменье

воодушевлять и внушать доверие к себе привели экспедицию к

благополучному концу.

Еще в самом начале путешествия, измучившись в топях на

одном из протоков, по которым шел караван, конюхи так приуныли,

что задумали бросить караван и вернуться. Они уговорились

дойти до реки Витима, там сколотить плот и спуститься ночью на

нем к селу Витимскому на Лене. Но потом их взяло сомнение, что

без Кропоткина, пожалуй, они могут пропасть, а он-то непременно

выведет их по своему пути. Кропоткину они признались в этом

позже, когда благополучно добрались до Читы.

Дорога к Витиму была невероятно тяжелой. Непрерывно

приходилось заботиться, чтобы лошади не разбегались по лесу, не

забивались в топь и не бросались в чащу. Кропоткин и Поляков

работали наряду со всеми, но поскольку искусство вьючки лошадей

Кропоткину не совсем удавалось, то он только развьючивал их и

считал своей обязанностью разбивку и сборку палаток. А это было,

пожалуй, самое трудное. Когда останавливались на ночлег, все

были такими усталыми, измученными да иной раз и продрогшими,

что иногда тут же ложились на землю, подложив под голову

жесткое седло.

Кропоткин устраивал всех спать в палатках. И ему и Полякову