Русские поморы на Шпицбергене

— Выслушай, хорошая, — начал Василий, — прежде, когда я увидел тебя, я думал век прожить с тобою здесь, а теперь… на Русь хочу!..

Однажды при сильном северном ветре в Китовой губе стараются крестьяне как можно поспешнее нагрузить ладью шкурами, салом, гагачьим нечищеным пухом и проч.; ладья нагружена, паруса распущены, и она, как стрела, полетела на Нордкап. Уже она отплыла от острова верст на десять, как вдруг промышленники услышали визг, да такой пронзительный, что этот визг заглушил самый вой ветра в парусах. Потом они увидели что-то летящее по воздуху за ладьею. Летевший предмет упал близ самой кормы ладьи, и они узнали в нем младенца, прижитого Васильем с сестрою страшной старухи [2]»

Когда появляется солнце, оставшиеся в живых после объятий страшных сестер отваливают на карбасах в море. Карбас от полутора до двух сажен длины, на нем уходят вдвоем — рулевой и гребец, нередко за пятьдесят верст от берега; если замерзают, по очереди греются в гребях. Они не боятся, что их затрет льдом или потопит буря — «не те спины у груманланов» и все они «братия приборная».

Все же нередко вблизи Груманта находят карбасы с трупами закоченевших поморов. На вопрос Харитонова: что с ними делают, груманланы отвечали: «Тела рогот (роют) в воду, а карбаса прибирают».

Так все лето стреляют моржей (раньше их было много у Груманта), морских зайцев, нерп, редко белуг — в них очень трудно попасть, а специальных неводов из-за их громоздкости поморы тогда с собой не брали. Если встречается медведь — стреляют и его, но с опаской. Харитонов говорит о нем: «Этот зверь в воде весьма смел, тогда как на берегу бежит от отдаленного лая собаки и боится переступить на снегу через след лыжи охотника. Вместе с тем не испугается смять безоружного охотника, вышедшего зимою из станка. После первой, ранившей его пули на воде он направляет ход свой к карбасу, и горе охотникам, если они не успеют уплыть от ошкуя: наложивши лапу на борт лодки, он опрокидывает ее, и тогда уже этот джентльмен вод Северного океана не спросит, как нужно распоряжаться с охотниками».

К концу лета, в середине сентября, нагрузив ладью звериным салом, шкурами, гагачьим пухом и моржовой костью, груманланы отправляются обратно. Вы представляете себе, как после года цинги, жирника с ворванью, борьбы со льдами входят они в Двину и поднимаются к Архангельску! Харитонов живо описывает, как они пляшут и поют, пока ладья идет по Двине. К сожалению, из грумантских песен у него приведен только один отрывок:

И действительно, снова водка льется струей, пока не иссякнут 50—200 рублей (ассигнациями), которые получал груманлан за год работы. А потом — снова на Грумант.

В бесконечные темные месяцы, проведенные груманлинами в вязаньи и развязывании узлов, сложили они ряд легенд. Некоторые из них, приведенные у Харитонова, очень странны для русского фольклора и, вероятно, находятся под влиянием соседних скандинавов.

Любопытна легенда о Грумантском Псе, злом духе Шпицбергена, столь чуждая нашей мифологии, где собака — пособник человека.

«В воображении груманланов этот пес — создание злое и гордое. Груманланы говорят, что если партия промышленников при первом шаге на остров убьет оленя-самца и тело его бросит на утес, называемый «болван без шапки», то этим самым она, не скажу обезоружит, но несколько задобрит Грумантского Пса.

Грумантский Пес живет в каменных расщелинах утесов Шпицбергена, не скучая: он всегда окружен несколькими сестрами старухи-цинги. Иногда видят его промышленники в карбасе вместе с красавицами сестрами. Груманланы, описывая Грумантского Пса, представляют его совершенным человеком, не лишая и человеческих слабостей, как-то пьянства. Грумантский Пес, по рассказам крестьян, имеет способность гулять ветром по водам океана. Так, если у него оскудеет годичный запас вина, он перелетает северным ветром на Нордкап и выжидает там судов с ромом и спиртом. Когда суда, нагруженные этим добром, подплывают к Нордкапу, он надувает паруса их резким южным ветром, ломает снасти, разметывает суда по доскам и плавающие бочки с ромом и спиртом гонит волнами на свой каменный остров…

Крестьяне-промышленники нашли где-то на острове необъятной величины вертеп — пещеру, самой природой устроенную в каменных горах; живое воображение их сейчас же создало из этого грота банную каменку — и вот крестьяне рассказывают, что Грумантский Пес всякий праздник топит баню и парится в ней; что они видели каменку, которая была еще довольно тепла, и что будто подле каменки видели они соразмерные с каменкой охвостанные и опаренные веники (в то время как на острове нет вовсе леса).

Охотники сказывают, что некоторые из них снискивают особенную благосклонность Грумантского Пса.

Желающий снискать дружбу Грумантского Пса, ночью, во время новолуния, отправляется один в пещеру утеса «болвана без шапки», взявши с собою нож. Пришедши в пещеру, он очерчивает ножом около себя круг и втыкает нож вне черты круга; затем он слышит громкий собачий лай, исключая его, никому не слышный.

Спустя несколько времени, в глухую полночь, вбегает в пещеру огромный черный пес.

Тогда промышленнику остается только ходить за лаем его; ходя за этим чудным лаем, никому, кроме его, не слышным, он стреляет оленей столько, что не успевает носить их в избу; Грумантский Пес пригоняет в его ловушку несметное число песцов, наводит на меткое дуло его винтовки стада гусей, наводит самого его на широкие пространства гагачьих гнезд, богатых пухом, так дорого ценимым в продаже.

Если этот промышленник умрет на Шпицбергене, то тело его, зарытое в землю или засунутое в щель горы, лежит неповрежденным. Эти не сгнившие тела, лежащие, иные в земле, иные, при смерти зарытые в снег, на поверхности земли, слывут у промышленников еретиками. Один из промышленников сказывал, что сам он имел случай видеть подобное тело в одном из Разлогов гор: «лежит мужик с рыжею бородой, в сером армяке; я колонул прикладом пищали в лоб — бренчит, как деревина: дерево, дерево и есть».

В 1743 г. на Шпицбергене остались случайно зимовать четыре груманлана.

История их была так невероятна, что только после перекрестного допроса их в Архангельске и вызова двух из них в Петербург решился академик Леруа опубликовать записанные им с их слов рассказы.

Изданная сначала на немецком языке в 1768 г. эта книжка вскоре была переведена на русский, английский, французский, голландский и итальянский языки. В XIX в. несколько раз в популярных журналах передавали ее содержание, но все же эта история, одна из самых поразительных, сейчас почти забыта.

По русскому переводу 1772 г. я передам все существенное, сохраняя по возможности язык подлинника.

«В 1743 году вознамерился некто именем Еремий Окладников, житель города Мезена, что в Югории, которая составляет часть Архангелогородской губернии, снарядить судно и отправить на нем четырнадцать человек к острову Шпицбергену для ловли китов или моржей, коими россияне отправляют сильную торговлю. Целые восемь дней имели сии люди способный ветер, но в девятый день он переменился. Вместо того, чтобы им достичь западной стороны Шпицбергена, куда ежегодно ездят голландцы и другие народы ловить китов, прибиты они были к восточной стороне сих островов, а именно к Ост-Шпицбергену, который у русских известен под именем Малого Бруна, а собственно остров Шпицберген называется у них Большим Бруном. Лишь только они версты на три, или на половину немецкой мили к нему подъехали, как вдруг судно их запер лед, что им причинило весьма великую опасность. Они начали думать, где бы им перезимовать; тогда штурман припамятовал, что некоторые мезенские жители вознамерились однажды перезимовать на оном острове и для того взяли с собою из города приготовленный к постройке хижины лес, привезли его туда на своем судне и будто действительно она построена в некотором расстоянии от берега. По сим штурмановым речам приняли они намерение прожить здесь зиму, ежели означенная хижина, как они уповали, еще цела. Ибо они ясно видели, что каким-нибудь случаем погибнут, ежели останутся на море. Чего ради отправили четырех человек с судна искать оной хижины и других к перезимованию потребных вещей, ежели еще можно того надеяться. Оные назывались: штурман Алексей Гимков и три матроса — Иван Гимков, Степан Шарапов и Федор Веригин…