Я искал не птицу киви

Остаток времени в Новой Зеландии я жил у Менерингов. Дом у них был одноэтажный. В большой комнате с камином одна из стен была сплошь из стекла и выходила в сад. В этой комнате стояли полки с книгами, магнитофон с проигрывателем и кушетка, на которой я лежал. В доме были ещё три комнаты: спальня Гая и Мэгги, заваленный всяким хламом кабинет и маленькая детская, где росла их дочь. Официальной моей комнатой была детская. Но в ней было так одиноко и скучно, а ходить я ещё не мог. А в большой комнате я был в центре событий. Почти каждый вечер приходили гости, посмотреть на живого советского русского, который пролётом из далёкой Антарктики в ещё более далёкую Россию остановился здесь на время. Я был для них как диковинная птица, летевшая из страшного далеко в ещё более далёкое далеко и задержавшаяся здесь с подбитым крылом.

Новая Зеландия — такая маленькая страна, и расположена она так далеко от мест, где происходят основные события, волнующие мир, а киви так хочется ощутить свою причастность к событиям международного масштаба, что одно только присутствие русского уже создавало эффект такой причастности.

«Рыбьи яйца»

Наступил день, когда из госпиталя мне прислали костыли и сказали, что я могу ходить на них. С утра я выбирался в садик, разглядывал маленькие-маленькие странные цветы на подстриженной лужайке, трава которой была скорее не травой, а плотным мхом, так здесь было влажно. Часам к пяти приезжал Гей. Он спускал лёгкую, похожую на каноэ, лодку в речку, на берегу которой стоял наш домик. Меня затаскивали в эту лодку, и мы плавали на ней вверх и вниз по быстрой прозрачной воде. Впереди нас и по бокам, сторонясь нашей лодки, взлетали дикие утки, пробиваясь через деревья и кусты, обступившие ручей со всех сторон. А у дна, было хорошо видно, стояли ряды длинных тёмных рыб. Шевеля плавниками и хвостами, они удерживались неподвижными в течении. И рыбы были не маленькие, так, по крайней мере, казалось.

— Что это за рыбы? — спросил я.

— О, Игорь это форель, — небрежно ответил Гай.

— Форель?! Слушай, Гай, достань мне удочку, и я наловлю тебе к ужину кучу форели…

Гай долго хохотал в ответ. Наконец он заговорил:

— Рыбу в ручьях и реках в черте города разрешается ловить только женщинам и детям. Мужчины могут делать это лишь за городом. И рыба отлично понимает это, так же, как и дикие утки: посмотри, как много их в городе, — и ничего не боятся. Никто не тронет ни их, ни утят. Другое дело на пустынном озере или реке в горах…

Наконец пришёл долгожданный для Гая конец недели. Ещё в четверг вечером он уже мыл мотор своей машины, чистил её и регулировал, чтобы в пятницу рано утром доставить её на станцию обслуживания. «Я всегда чищу мотор и подворачиваю гайки перед станцией обслуживания, — учил Гай. — Наши механики-киви очень обращают на это внимание. Если они поймут, что ты не следишь за машиной, они и ремонт сделают плохо».

Ранним утром, ещё было темно, Гай и Джон Гамильтон отправились на рыбалку. К вечеру Гай вернулся: десять огромных, весом килограммов по восемь, лососей лежали в машине. В этот же вечер я молча, во все глаза, смотрел, как разделывают рыбу по-новозеландски. Несколько смелых ударов тесака — и голова вместе с передними плавниками летит в корзину для мусора. Туда же следует хвост, другие плавники с их мышцами, кожа, содранная с рыбы… Остающаяся средняя часть туши отсоединяется от костей и разрезается на добротные плоские куски — «стейки». Они заворачиваются в вощёную бумагу и складываются про запас в морозилку, где могут храниться, не теряя своих качеств, месяца три-четыре.

Очень быстро от рыб осталась куча завёрнутых в бумагу «стейков» и ведро «обрезков». Но, кроме этого, на столе красовалась солидная красно-золотистая горка икры.

— Что будем делать с рыбьими яйцами?… — нерешительно спросил Гай.

Так же, как и любой европеец, Гай много слышал о знаменитой баснословно дорогой русской чёрной и красной икре, которая называется по-английски «кевиар». Всякая другая рыбья икра, в том числе и великолепная крупная икра лососей и осетровых рыб, не приготовленная каким-то таинственным образом русскими, называется «фиш эгс», то есть «рыбьи яйца». И если в русском языке одинаковое название приготовленной и сырой икры подсказывает, что это две близкие вещи, то в английском между «кевиар» и «фиш эгс» — огромная, непроходимая разница.

Ещё в предыдущий свой приезд сюда мы с Витей обещали Менерингам узнать «русский секрет» приготовления «кевиар». Дома мы навели справки, и вот теперь хозяева благоговейно следили за процессом превращения «рыбьих яиц» в благородный «кевиар». Когда на другой день пришли гости, и среди них — сэр Джон и леди Гамильтон (Джон Гамильтон успел за это время получить за особые заслуги перед Британским Содружеством, а именно за свою лодку, титул сэра), на столе, кроме запечённого оленя и отбивных из лосося, была и тарелка с отличной малосольной красной икрой…

Дама

В доме Менерингов познакомились мы с одной из новоиспечённых киви.

Однажды Мэгги вернулась из города с какой-то очень энергичной, черноволосой худощавой дамой. Из-за огромных дорогих светозащитных очков и обильной помады и пудры на лице трудно было судить о её возрасте,

— Игорь, это моя приятельница по вечернему университету. Она изучает там русский язык и литературу и хотела бы поговорить с настоящим русским, если ты не возражаешь, — несколько скованно проговорила Мэгги. Дама решительно подошла ко мне и заговорила на прекрасном, без акцента русском языке. Всё остальное время в этот день говорила только Дама. Она рассказала, как они с мужем решили бросить Америку и, раздумывая, куда бы переехать, вдруг обнаружили существование Новой Зеландии, в которой когда-то бывал какой-то их родственник. Она рассказала, что перебралась сюда из Нью-Йорка, с двумя детьми, мальчиком и девочкой, потому что жить там с детьми было невозможно. Город начинал развращать их: наркомания, преступность…

— Как вспомню, что соседний с нами квартал был кварталом гомосексуалистов, так мурашки по коже пробегают. И, конечно же, — продолжала Дама, — мы купили здесь, у вас в Крайстчерче, прекрасный участок земли и решили строить дом сами. Настоящий современный американский дом. Ведь вы, новозеландцы, не умеете строить дома, — вежливо кивнула она Гаю и продолжала:

— Дело в том, что мой муж архитектор и здесь он решил начать свою карьеру заново. Но разве есть работа для американского архитектора в такой маленькой и примитивной дыре, как ваша страна, Гай?…

Гай медленно закипал. Дама все трещала:

— Мои дети пошли здесь в школу. Девочка прижилась, а мальчика начали травить… Мой сын — настоящий американский мальчик. Он твёрдо знает, что он может во всём быть первым, и старался быть первым. Это прекрасное чувство — быть уверенным, что ты из тех, кто должен быть первым. Но ваши дети, Гай, они, по-видимому, завидовали моему мальчику, они избивали его каждый день. Он ходил в синяках всё время. А учителя не понимали его свободного мышления. Ведь ваши школы такие старомодные. Поэтому ему ставили низкие отметки… Сейчас мой мальчик вернулся в США и записался добровольцем в военно-морской флот. Мама, пишет он, как хорошо, что я ношу форму и служу такой мощной стране. Когда-нибудь я приеду в эту Новую Зеландию и встречусь с этими подонками… Ах, Игорь, моему мальчику так идёт форма матроса флота США! Он в ней просто иллюстрация к рекламному плакату «Вступайте в ряды нашего флота!» Вы знаете, он хочет поступить учиться в военно-морскую академию в Аннапописе. Ведь это лучшая академия лучшего флота в мире…

Мы с Гаем переглянулись, а Дама уже щебетала о том, как из США в Крайстчерч идёт контейнер за контейнером с мебелью, холодильниками, настоящими американскими паласами, другой домашней утварью:

— Ведь у вас, Гай, не умеют ничего хорошего делать, кроме баранины и шерсти, — снова вежливо кивнула она хозяину. — И вообще, я не хочу забывать настоящих американских привычек. Утром у меня всегда настоящая американская яичница и стакан свежего холодного сока. Это так по-американски… Что? Ты говоришь. Гай, что и вы завтракаете так же? Может быть, может быть… Хорошее сейчас все быстро перенимают…