Ошибки в путеводителе

На самом деле я в Падуе уже был однажды, четырнадцать лет назад, но всего несколько часов по дороге в Венецию. Все эти часы я провел в капелле Скровеньи с фресками Джотто и поступил на редкость разумно. Чуть не в том же году капеллу закрыли на реставрацию, а открыли сравнительно недавно. Теперь эти фрески такие – отреставрированные. Эрик Булатов когда-то рассказывал, как испортили при реставрации фрески Сикстинской капеллы – восстановили исходные цвета. Но фреска со временем меняет цвет, убавляет яркость, и художник, конечно же, просчитывает этот эффект. То есть исходные краски – не те, что имеет в виду автор. Вот и фрески Джотто словно потеряли силу и глубину. Мало того: пускают туда только группами и на пятнадцать минут, до этого нужно в обязательном порядке просмотреть какое-то видео, а берут за все это издевательство тринадцать евро. Мне в этот раз еще особенно повезло: я попал в группу с младшими школьниками.

Падуя – город небольшой, и за четыре дня я успел его хорошо исходить, даже не полностью манкируя собственно конференцией. Многое разбомбили и там, есть целые кварталы жутковатых послевоенных домов. Но основная часть сохранилась, и она гениальна: бесконечные арочные галереи и колоннады, много ранней готики, огромные площади, переходящие одна в другую. В двенадцатом-тринадцатом веках здесь все строили в каком-то гигантском масштабе; видно, так о себе и думали, так и намеревались жить (не удалось).

Посреди огромного безопорного палаццо della Ragione стоит деревянный конь, способный вместить передовой отряд ахейцев.

Наша гостиница была у средневековой башни Porta e. Ponto Molino. Однажды шел дождь, и я вышел с зонтом, но всю дорогу от гостиницы до университета (а он в самом центре) удалось пройти по галереям, зонт не понадобился.

Жили мы на улице Данте (сохранился его дом), та кончается площадью Петрарки (он похоронен неподалеку). Из окна моего номера были видны набережная с утками и цаплей на илистом берегу и венецианский – вытянутый, зеленоватый – купол средневековой церкви del Carmine.

Въезжая в город, ты въезжаешь заодно в какой-то цветочный запах. Местные сначала не понимали, о чем я их спрашиваю, они этот запах не слышат, считают, что это просто «воздух». Посовещавшись, объявили: жасмин. Но жасмин пахнет не так одуряюще, да и где кусты? Источник выяснился только в последний день: это липа.

Живем как в лесу, никаких деревьев не знаем.

Конференцию организовал Падуанский университет – один из самых старых (1220), там она и проходила – в большом зале с гербами. Над нами располагался зал поменьше, человек на пятьдесят, а в нем деревянная кафедра топорной работы и какого-то деревенского вида; с нее когда-то обращался к своей скромной аудитории Галилей.

Когда хотелось курить, я делал несколько шагов и оказывался во внутреннем дворе, ренессансном, закопченном, с двойной колоннадой и расписными сводами. По колоннам скользили солнечные пятна.

Сама конференция была тоже по-своему любопытна. В основном итальянцы-слависты плюс довольно большая чешская делегация и маленькая русская – всего четыре человека, по два от двух столиц: Арьев, Савицкий, Кулаков и я. Чехи были все какие-то неприветливые и надутые, держались настороженно, только один заслуженный девяностолетний старик-диссидент Antonin Liehm охотно вступал в разговоры. Он, впрочем, и живет в Париже.

А итальянцы – чудные. Молодые, красивые люди обоего пола усердно читали и внимательно слушали доклады о чешском и русском самиздате, потом до ночи гуляли с нами, стараясь ничего не упустить, а ночью переводили наши доклады на итальянский. Какая-то загадка. Кое-кто проявлял осведомленность прямо пугающую. «Я знаю, что вы очень любите петь», – сообщил мне молодой человек из Сицилии (!).

Итальянских славистов очень много – сотни, если не тысячи. Я спросил у одного из них про его исходное побуждение. Он ответил: экзотика. «Но тогда почему не Китай или какая-нибудь Полинезия?» – «Это чужая экзотика, а Россия – своя, близкая».

Оказавшись в компании молодых славистов, я на нервной почве превращаюсь в какого-то Рубинштейна: травлю байки и непрерывно шучу. При пересечении границы эта способность пропадает напрочь.

«Наш самолет носит имя русского художника Марка Шагала», – объявил командир по пути в Венецию. Самолет обратного направления звался уже Петр Ильич Чайковский. «Лебединое озеро», впрочем, не исполняли.

Португалия (2011)

Быстро, как опытные карманники, мы обшарили Португалию, вытащив наиболее ценное. Наиболее ценным оказалось: южное побережье (7 дней), города Лиссабон (4) и Порту (2), а также сложная многоходовая комбинация пути между ними (4) с заездом в маленькие города и с двумя ночевками.

Названия городов стали путаться в голове уже на второй день, и я наладился сочинять рифмованные мнемонические шпаргалки, сначала чисто технические («Какое счастье, что Тавира / теперь доступна без ОВИРа»), потом посложнее («Туристский миф к любой дыре / приставит что-то вроде нимба. / Пускай Коимбра не Комбре, / мы восторгаемся: Коимбра!»).

Когда автору было лет пятнадцать, его произведения были куда романтичнее. В одном присутствовал и какой-то «аромат араукарий» (я, кажется, считал, что это цветок). Прошли годы, араукария оказалась странным деревом с зачесанными вверх ветвями-щетками. Его слабый хвойный запах трудно назвать ароматом.

Мне, человеку курящему, запахи вроде как не полагаются. Но когда мы жили на побережье, я открывал дверь дома, и просто ударяла в ноздри плотная смесь морского, смолистого, сладкого, пряного… Розмарин, полынь, сухая лаванда, мимоза, можжевельник. А еще магнолия, орхидея, тимьян.

Все это росло у нашей террасы и дальше – до крутого обрыва в океан метров через двести. Ничего другого вокруг не было, никакого жилья. Это перестроенная старая ферма, различимы остатки исчезнувшего сада. Инжир, розовые бугенвиллеи, гибискус: огромные белые, розовые или красные цветы – «сирийская роза». Две сторожевые агавы ростом с сосну. (Не забыть о бассейне с морской водой и ночной подсветкой!)

По беленой стене бежит ящерица, охотится на бабочку. В ванне сидит не известная (мне, не науке) многоножка.

Цикады гудят, как трансформаторная подстанция.

Чувствуется, что юг, Африка близко. Все более приземистое – холмы, деревья. Листья жесткие, травы колючие. Агавы, пальмы, гигантские фикусы, пробковые дубы с ободранными стволами и бутылочные деревья. Камень сине-зеленый, земля красная. Скалы полосатые и складчатые, с синими и красными подтеками. Ракушечник. На пляже сидишь как у стены индийского храма с выветрившимися ленточными рельефами. По стене скользят тени альбатросов.

Местные закидывают удочки в океан с уступа высотой метров двадцать и сами закидываются вперед, неизвестно как удерживаясь. Смотреть и то страшновато.

Португалия страна небольшая, мы объехали ее по всем границам, от океана до Испании. Постояли на мысе Рока – самой западной точке Старого Света. Там бело-черные скалы и уходящее в туманное марево сияние до горизонта.

Население десять миллионов, меньше, чем в Москве. За последние лет тридцать пустынная страна покрылась кое-где сыпью беленьких городков коммунального строительства, но это всемирное уныние уже так привычно, что глаз без особых усилий выводит его за границы зрения. Новые домики не идут никакому пейзажу. Бедные, всюду они чужие.

На дорогах пустовато и чисто. В городках тоже очень чисто, ни бутылок, ни бумажек. Но только не в Порту. Там я смело бросал окурки на мостовую, понимая, что только добавляю городу художественности. Что за город! Нигде подобного не видел и не предполагал, что такое возможно. Описать его нельзя, и перечисление ничего не дает. Закопченный, раскрашенный всеми красками – цвет сквозь патину. Узкие четырех-пятиэтажные дома-секции в два окна; витые ограждения балконов с висящим бельем; цветные плитки, цветные рамы. Световые фонари наподобие храмиков. Площади с таким наклоном, что с них вот-вот ссыпятся обелиски. Улицы, петляя, карабкаются от реки в гору. Автомобили опасливо выглядывают из проулков, как звероящеры, а потом несутся с несусветной скоростью.