Высшей категории трудности

15

15 февраля утром мы собирались вылететь из Кожара к вершине "1350", где вчера нашли палатку сосновцев. Вертолет грузили продуктами, спальными мешками, палатками.

Утром положение стало казаться не таким уж безнадежным. Может, Воронов и прав. Отсиживаются где-нибудь в снежной пещере — ведь были же такие случаи…

Впрочем, настроение, возможно, улучшилось и оттого, что впервые за три дня над Кожаром было чистое, ясное небо, много света и солнца. Казалось, предсказания о циклоне не оправдываются.

Мы ждали отлета в пилотской. То и дело хлопала дверь, кто-то уходил, приходил. Все спешили, ругались. Я тоже торопился записать самое главное.

В динамике, из которого то и дело слышались команды, вызовы экипажей, предупреждения об отлетах самолетов, защелкало, захрипело, и сквозь треск "морзянки" прорвалось: "Товарищ полковник! Поймал Голышкина!"

Голышкин — радист в отряде Васюкова. В том самом отряде, который вчера нашел палатку пропавшей группы.

"Рауп, Рауп, я Каемка! Как слышите? Перехожу на прием".

В ответ частая россыпь "морзянки":

"Рауп, Рауп, вас понял, вас понял. Как слышите меня?"

Возле домика взревел автомобиль. Приехал прокурор Новиков.

"Товарищ полковник, расшифровываю текст радиограммы. В полкилометре… на восток от… найденной… палатки… на границе… леса… обнаружен труп… Сосновского…"

16

Вертолет приземлился на небольшое плато, сплошь усеянное обломками скал. Угрюмая дикая местность. Во все концы до горизонта разбегались горные вершины, покрытые снегом и лесом. Острые камни и уродливые карликовые березки. Пронизывающий до костей ветер и неестественное малиновое солнце, краем ушедшее за вершину. Она напоминала сахарную голову, безымянная вершина с отметкой "1350".

На севере виднелись две такие же голые зализанные вершины. Солнце облило их красным вином. Даже невооруженным глазом был виден на восточном склоне одной из вершин черный прямоугольник провала. Рауп.

К югу от флажка, возле которого приземлился вертолет, застыла гряда причудливых, изрезанных ветрами останцев.

Из вертолета выскакивали под свист винтов. Двигатель Проданин не выключил. В случае внезапного налета ветра вертолет мог мгновенно уйти в воздух. Проданин после аварии на Соронге стал осторожен. Выглядывал из кабины и подгонял рукой: быстрей, быстрей!

Из вертолета летели ящики, тюки, связки лыж.

Радиограмма о гибели Сосновского нас просто оглушила. Только теперь я начал понимать, как глубоко были убеждены все спасатели в том, что под Раупом ничего серьезного не случилось. Внешне и теперь шло как надо, и все, однако, делалось как в полусне. Возможно, такое впечатление усиливалось видом туристов, встречавших нас на плато. Горы, малиновое солнце и закутанные по глаза люди в зеленых штормовых костюмах — все казалось неестественным, доходило до сознания как нелепый спектакль. Но нелепей всего в этом спектакле выглядели мы с Новиковым: в городских пальто, в шарфах, сквозь которые проглядывали галстуки.

На плато нас встретили командиры поисковых отрядов: Васюков и Балезин. Отряд Балезина уже успели перебросить к вершине "1350". Нам троим — мне, Воронову и Новикову — дали лыжи. Но оказалось, что лыжи не нужны, они только мешают. С плато в долину можно было спуститься только на пятках.

— Мы нашли еще костер, — сказал Васюков, — начнем с него?

Крепкий наст, застывшая снежная рябь. На границе леса встретили туристов и проводников. Настороженные мрачные взгляды, безмолвные рукопожатия. Под раскидистой, перекрученной ветрами сосной остатки костра, едва присыпанные снегом, обгоревшие куски материи, обломки сучьев.

— Похоже, что бросали в костер одежду, — сказал негромко Васюков.

— Зачем? — насторожился Новиков. Васюков неопределенно пожал плечами.

— Все могло случиться.

— А кто обнаружил труп?

— Проводник. Там, — махнул Васюков рукой в сторону карликовых зарослей.

Красные лучи солнца, поземка и скрип снега под ногами…

Сосновский лежал в трехстах метрах выше, тоже на границе леса. Лежал на спине, упираясь головой в ствол карликовой березки и поджав ноги. Его фигура напоминала позу боксера, брошенного в нокауте на канат. Он упал на ходу, а подняться ему не удалось.

Новиков, утопая в снегу по колено, обошел березку и наклонился над трупом.

— Кто-нибудь осматривал его?

Я оглянулся. Сзади метрах в пяти стоял Васюков. Он отрицательно покачал головой.

— Сюда из туристов не подходил никто, — сказал Васюков.

Новиков выпрямился. Он внимательно обвел взглядом заросли, сосну, под которой нашли костер, молодой ельничек за ней.

— Палатка там, — показал в сторону вершины, похожей на сахарную голову, Васюков.

Но Новиков уже не слушал его. Он увидел меня.

— У вас есть фотоаппарат? Сфотографируйте труп с трех точек — сверху, в фас и в профиль.

Это прозвучало как приказ. Солнце уже закатывалось и светило в объектив. Мне никак не удавалось сделать снимок в профиль.

Тем временем Новиков аккуратно перчаткой смел с лица Сосновского снег.

— Сфотографируйте теперь так!

Сосновский был одет в меховую куртку с капюшоном, лыжные брюки и шерстяные носки с привязанными к ним кусками березовой коры. Под подбородком от дыхания нарос толстый слой желтоватого льда.

Потом Новиков проверил карманы: одежда на погибшем промерзла так, что карманы открывались с треском, словно рвалась ткань. В карманах он нашел коробок спичек, носовой платок и синюю мыльницу. Мыльница при ближайшем рассмотрении оказалась карманным приемником. Все вещи Новиков аккуратно очистил от снега и разложил на вороновской штормовке. Воронов поеживался от колючих порывов ветра.

— Вы, — прокурор показал на меня, — и вы, Валентин Петрович, будете понятыми. Не возражаете?

Я стоял над погибшим. Удивительный контраст между покоем на лице и телом, застывшим в нечеловеческом напряжении. Он, видимо, пытался встать… Последний бой…

— Так вы не возражаете?

— Если вы хотите осмотреть сегодня и палатку, то нам нужно отсюда уходить немедленно, — сказал Воронов.

— Но я должен составить акт на месте…

— Через час наступит ночь, а мы засветло должны найти место для лагеря.

— Ну что ж, пойдем тогда к палатке, — неохотно согласился прокурор и начал рассовывать вещи Сосновского по карманам пальто.

Я огляделся. Солнце своим диском уже зацепилось за вершину, по долине побежали первые тени, даже ветер стих, и было слышно, как тяжело дышит стоящий сзади проводник-манси. Но именно от этой тишины и исходила какая-то неясная тревога.

Воронов тронул меня за плечо:

— Пошли.

— Отчего он погиб?

— Он замерз, — ответил вполголоса Воронов, и мне показалось, что он боится нарушить тишину, пришедшую в долину с сумерками. — Он шел против сильного ветра, шел, пока были силы.

— Значит, ветер?

— Я думаю, ветер.

Воронов покосился на прокурора, рассовывавшего по карманам вещи Сосновского. В штормовке Воронов уже ничем не отличался от тех спасателей, что встретили нас у сосны.

— Понимаешь, он погиб не случайно, — сказал Воронов, и меня еще раз поразила боль, прозвучавшая в его словах. Меня удивил не столько его внезапный переход на "ты", сколько тон.

— Он шел к какой-то цели. Шел ради чего-то очень серьезного, — сказал он все так же тихо, видимо, только для меня. — Видел, сколько льда у него под подбородком? Это от дыхания. Он еще долго жил, он бы мог вернуться к костру, но он шел вперед.

— Вы думаете, он видел отсюда костер?

— Это совершенно очевидно. Даже в самую сильную метель отсюда костер должен быть виден.

Мы поднимались вдоль границы леса прямо навстречу солнцу, которое начало прятаться за вершину. Густо-фиолетовая вершина была окаймлена алой полосой. Поднимались без лыж, выбирая места, где снег спрессовался и не проваливался. Потом пошли камни. Камни торчали из-под снега, отчего все плато казалось рябым.