Факиры-очарователи

Я спросил у факира, не перейти ли для опытов в какое-нибудь другое помещение, но он ответил, что это для него безразлично. Тогда я предложил ему выйти на террасу, где было светло, меньше мебели, и где было легче проконтролировать его.

Когда он уселся на корточках на пол, я спросил у него:

— Могу ли я предложить тебе один вопрос?

— Я тебя слушаю.

— Не действует ли в тебе во время твоих чудес какая-нибудь сила? Не чувствуешь ли ты каких-нибудь изменений в твоем мозгу или в мускулах?

— Это не какая-нибудь естественная сила… Я тут — простое орудие.

— А ты знаешь, что такое магнетизм?

— Нет.

— Следовательно, ты не собственною волею делаешь твои чудеса?

— Я вызываю души предков, они-то и проявляют свое могущество.

Предо мною был не простой факир-очарователь, а иллюминат или индусский спирит, если так можно про него выразиться. Я спрашивал многих факиров по этому поводу, и у всех был один ответ, — они лишь орудие и посредники между нашим миром и невидимыми духами.

На террасе стояла огромная бронзовая ваза, наполненная водою. Факир потянул к ней свои руки, и не прошло пяти минут, как тяжелая ваза шевельнулась и начала медленно приближаться к очарователю. По мере того, как расстояние уменьшалось, из вазы начали слышаться звуки, словно бы кто ударял по ней стальною палочкой. Вдруг удары посыпались так часто, точно град по цинковой крыше.

Я спросил, могу ли я по своему произволу заставить эти звуки меняться. Факир отвечал утвердительно, и вот ваза, оставаясь под влиянием факира, начала двигаться в ту или другую сторону, смотря по тому, что я приказывал.

По моему слову стуки то слышались бесконечной руладой, то, напротив, медленно и четко, со звучностью башенного боя, следовали один за другим.

Я потребовал, чтобы удар был каждые десять секунд и с хронометром в руках следил за бегом стрелки на циферблате. И вот каждые десять секунд я слышал сухой и короткий стук.

На одном из столов моей комнаты стоял музыкальный ящик, до которых все индусы большие охотники, очевидно, и этот Пейхва выписал из Калькутты. Я велел Амуду принести ящик на террасу и потребовал, чтобы звуки, слышанные из вазы, аккомпанировали той арии, которую заиграет ящик. Затем я завел пружину, забыв даже взглянуть, какой вал вставлен, и вот полились веселые звуки вальса из «Робина».

Я прислушался к тому, что делалось в вазе. Сухие и короткие стуки следовали за ритмом пьесы с точностью палочки капельмейстера. Я переменил вал, и торжественный марш из «Пророка» сопровождался неизменно в такт размеренным и звучным ударам в бронзовой вазе.

Все это происходило без всякой тайны, при самой обыденной обстановке на террасе в несколько квадратных метров.

Эту вазу даже без воды вряд ли могли сдвинуть с места двое сильных мужчин. Она была так велика, что по утрам в ней совершали омовения.

Что была за сила, которая двигала эту тяжесть?

Я повторил опыт, и он прошел так же, как и первый.

Факир, который до сих пор сидел, не поднимаясь с места, встал, подошел к вазе и положил кончики пальцев на край вазы. Через несколько минут ваза начала покачиваться все сильнее, но что меня поразило больше всего, это, что вода точно пристала ко дну чаши и оставалась неподвижной, хотя ваза колыхалась из стороны в сторону с громадным креном.

Раза три ваза поднялась на семь-восемь дюймов от пола, и когда она опускалась на пол, то не производила ни малейшего шума.

Несколько часов наблюдал я эти явления, записывал, следил за разными оттенками того или другого и не заметил, что солнце уже подвигалось к закату, и наступало время мне заняться делом, ради которого я прибыл в Бенарес, а факиру приступить к его вечерним молитвам за умершего на берегу священной реки.

Уходя, факир обещал приходить ко мне в то же самое время до его отъезда. Бедный малый сам был счастлив поговорить со мной. Я прожил много лет на юге Индии и свободно говорил на тамульском наречии, мягком и звучном языке далекого Дравида, на котором никто не говорил в Бенаресе. Кавиндасами был рад побеседовать о своей чудной родине, полной древних руин, о старых пагодах, осененных единственной в мире растительностью, о манускриптах, выцарапанных шипом розы на пальмовых листьях.

Я вышел с Амуду из Бенгалии, моим рулевым, который знал наизусть все уголки Бенареса, и вернулся лишь к обеду.

Безусловно, индусские факиры самые искусные в мире очарователи, магнетизеры и престидижитаторы, и, отбросив в сторону их россказни о вмешательстве духов, я все-таки отдаю должную справедливость тому, что в них, очевидно, есть большая доза магнетизма, раз они могут проявлять свою силу даже на неодушевленных предметах.

Во всяком случае до сих пор я не мог поймать ни одного факира в плутне и на этот раз решил следить за Кавиндасами вовсю, чтобы узнать, чем он пользуется при своих сеансах.

На другой день он явился в назначенное время.

Сидя на террасе, я любовался на чудный вид Ганга, залитого солнцем, как вдруг одна из циновок приподнялась и я услышал голос Кавиндасами.

— Салям, доре (здравствуй, господин)!

— Салям, тамби (здравствуй, друг)! — ответил к на тамульском же наречии. — Ну что, стоит ли бенгальский рис танджаорского?

— Рис, который я ем во дворце Пейхвы, не стоит тех диких кореньев, которые я собираю возле моего шалаша в Тривандераме.

— Почему? Разве зерна карри на берегах Ганга не так же чисты, как и те, что родятся на Малабарском берегу?

— Слушай: здесь не растет кокос, и вода священной реки не может заменить соленой воды. Я житель морского берега, как и кокосовая пальма прибрежное дерево, и мы оба умираем, если нас удалят от океана.

В этот момент легкое дыхание бриза, повеявшего с юга, пронеслось в окружающей нас атмосфере… Глаза факира засверкали.

— Это ветер моей родины… Чувствуешь ли ты его? Его аромат принес мне столько воспоминаний…

И он задумался. Очевидно, перед его духовными очами проходили картины его родного берега, таинственных подземелий пагоды Тривандерама, где его учителя-брамины посвятили в тайны своей науки.

Вдруг он поднялся и приблизился к той же вазе, над которой он уже проявил вчера свою силу. Ваза была до краев наполнена водою, факир простер над ней свои руки, не касаясь воды, и замер в этой позе.

Я подошел поближе, желая посмотреть, что будет дальше.

Не знаю, или он был, как говорится, не в настроении, или же его «фокус» был плохо подготовлен, но только прошел уже почти час, а и вода, и факир были все в том же положении.

Я уже отказался от мысли увидеть что-нибудь интересное, как вдруг вода покрылась легкой рябью, точно на нее дунули. Опершись руками на край вазы, я почувствовал легкую свежесть, потянувшуюся от воды, и брошенный мною на неподвижную доселе поверхность воды лепесток розы тихо поплыл к другому краю вазы.

Мало-помалу вода заколыхалась сильнее и сильнее и, наконец, забурлила, как на самом сильном огне. Волны уже перекатывались через распростертые руки факира и несколько всплесков поднялись фута на два над уровнем.

Я попросил Кавиндасами отнять руки, и кипение воды начало утихать, точно котел отодвинули от сильного огня, но лишь Кавиндасами протягивал руки, как волнение усиливалось.

Я внимательно следил со всех сторон, велел сдвинуть вазу с места и вылить из нее воду, осмотрел пол террасы, перевернул вазу кверху дном, чтобы посмотреть, нет ли в ней какой-нибудь пустоты. Факир смотрел с полнейшим равнодушием на мои поиски, но я ничего не открыл. Воистину, он был ловкий фокусник.

Последняя часть сеанса оказалась еще интереснее. Факир попросил у меня какую-нибудь палочку. Я дал ему обыкновенный неочиненный карандаш, который он опустил на воду. Движением руки над водою он заставил карандаш вертеться в разные стороны, точно стрелку компаса. Через несколько минут факир коснулся пальцем карандаша, и тот начал медленно тонуть и опустился на дно вазы.

Третий визит факира был очень короток, так как ему предстояло провести ночь в молитве на берегу священной реки, и на завтра он был приглашен на религиозный праздник.