Две реки — два рассказа

И еще замечаю я, оглядываясь окрест, какие здесь красивые места! Широкий окоем раскрывается с Моржегор. Внизу, за неширокой луговой полосой, голубеет Двина, на реке лесистый остров, за рекой — дали лугов, полей, замыкаемые по горизонту зелеными холмами. Там, над холмами, темнеет небо, вонзаются в землю золотые иглы и долгое время спустя доносятся грозные раскаты. И с противоположной стороны, из-за леса, идут сизые тучи с белым гребнем, там тоже гремит и сверкает. Еще ослепляет солнце, и природа дышит полуденным зноем, ни ветерка, все притихло, застыло в просторной округе — на великую двинскую ширь находит гроза.

И разразилась гроза. Густые ливневые потоки скрыли дали, дождь заливал ветровое стекло попутной машины, которая оказалась так кстати. Дороги впереди почти не было видно. У сельского кладбища машина притормозила. Промокшие насквозь люди зарывали могилу. Шофер, сам не местный, но о беде знал и рассказал: трое парней поехали кататься на моторке, перевернулись, двое выплыло, а третий… Третьему было девятнадцать лет.

А ведь не злая река Северная Двина, не бурливая она, не губительная, тихая и добрая. Вот отгремела гроза, пролилась, ушла вверх по реке, и еще краше засияли речные плёсы, еще чище заголубело небо, зазеленела зелень, и привольно дышится освеженным луговым воздухом, природа покоится во влажной неге, и ликует все живое в ней. Не алчет река жертв, ласковы и приветливы ее плёсы, и, если случается несчастье, то по человеческой неосторожности или из-за нелепого ухарства…

Дебаркадер в Усть-Морже не стоит теперь пустынно. На берегу выстроились дома поселка, по дороге идут машины, под берегом стоят буксиры, плоты, готовые к отправке. И здесь река сохраняет облик лесопромышленного порта.

Тогда, помнится, уезжали мы отсюда вечером. Подвозили нас на подводе те же знакомые: пел всю дорогу частушки Федя Елсуков, достойный потомок скоморохов, посасывал неизменную трубку карел Ареф. Ехали они принимать груз с парохода, а мы — дальше вниз. И оттого, что пароход пришел в темноте, так и не увидели мы речных мест, мимо которых проплыли. А надо было их видеть!

Кончились плоские берега за Березником, и снова украсили их горы, а реку — острова. Минуем слева лесистый остров, называемый Вятским. Справа тянется другой долгий песчаный остров. На песке стоят журавли, десять их. С катера в бинокль можно рассмотреть их неподвижные фигурки, серое перо, измазанные илом голенастые лапы. Не боятся они проходящих судов, привыкли. Речники знают это место и обязательно выйдут посмотреть на журавлей.

Из истории вспоминается, что где-то «у Моржа на острове» в 1417 году произошла битва новгородцев с московскими людьми за обладание Заволочьем. Москвичи потерпели тогда поражение, но это был последний военный успех новгородской республики. У какого острова столкнулись московские и новгородские ладьи, теперь не скажешь. Не оставалось неизменным двинское русло за пять с половиной веков, появлялись и исчезали острова, подмывались берега, даже на памяти одного поколения заметны изменения на реке. Менялось русло, но всегда была прекрасна Двина, и то, что двести лет назад сказал о ней М. В. Ломоносов, можно и сейчас повторить:

Ниже еще один остров — Монастырский, здесь мелководный перекат. На левом высоком берегу — продолжении Моржегор — стоял когда-то монастырь. Каждое место на Двине имеет интересную историю.

Краса Севера — не одни деревянные церкви и статные избы. Природа Севера — тоже художественная сокровищница. Есть на Двине такое место — Звоз, что ниже Почтового. Мы с другом и тогда знали про него, но не видели — проплывали ночью. Гипсовые звозовские берега издавна известны как красивейшие. Еще в древнем описании русской земли «Книге Большому Чертежу» (1627 год) сказано: «А промеж Пушенги (Пукшеньги) Двинской и речки Ваенги (Ваеньги) и реки Двины растет древо листвица да камень оловастр (алебастр)».

Уже у Почтового в срезе берега проступает гипсовая розовая прослойка, ниже по реке толще становится пласт, выходит скалистым мысом по правому берегу, переходит на левый и несколько километров до деревни Звоз тянется скалами, еще ниже снова обнажается на правом, у Липовика. Картины прекрасные: обрывистые бело-розовые скалы с лесом на вершине. Тихие, славные здесь плёсы. На высоком берегу выстроились деревенские избы, за рекой — луга, лес. У гипсовых скал стоит дебаркадер, стоит по-деревенски уютно…

Я прибыл в Звоз на попутном катере. На дебаркадере было пустынно: рейсовые суда прошли. Вечерело. Нагретый за день июльским солнцем дебаркадер издавал приятный смолистый запах, этот знакомый запах речных странствий! Теперь на реках на смену старым деревянным дебаркадерам приходят новые, с железным днищем. Речники их хвалят: к ним удобнее швартоваться, и для пассажиров удобнее светлый просторный зал. Но симпатичнее мне все-таки старые дебаркадеры с их негулкой палубой, с «дежуркой», где в холодную погоду топится обшитая листовым железом круглая «голландка», с их приветливыми разговорчивыми шкиперами. Дебаркадеры теперь, конечно, не как прежде — с вывешенным на борту керосиновым фонарем. Теперь есть электричество и рация, возле которой постоянно дежурят. Но прежний уют в них остался.

На этом дебаркадере поразили меня идеальная чистота и порядок, и, хотя соринки, кажется, не было, женщина подметала палубу. Я спросил ее, нельзя ли мне устроится на пристани — не раз так получалось в прежних странствиях.

— А вот Павел Васильевич придет, — сказала она с оттенком почтения к этому неизвестному человеку.

Я понял, что это и есть начальник пристани, и, глядя на заведенный им порядок, у меня составилось заочное представление о нем, как о сухаре, черством формалисте, который неукоснительно следует инструкции и выговаривает за каждое пятнышко на палубе. А пришел пожилой добродушный человек, обычный речной шкипер, и все мне стало ясно. Сам он здешний, деревенский, и та чистота, которая поддерживается на его дебаркадере, — это опрятность северных изб, уважение к себе и к людям. Он и на работу вышел в отглаженных рубашке и брюках, чисто выбритым, с той подтянутостью, которой отличаются моряки и речники.

А никогда он не плавал, Павел Васильевич, всю жизнь почти, с 1938 года, исключая войну, работал здесь в береговой службе. «Матрос на берегу», как он себя называет.

Как мало мы замечали людей тогда, когда плавали с другом на пароходах! Нет тех прежних пароходов, но еще несут вахту старые шкипера на некоторых дебаркадерах в Пермогорье, Усть-Морже, и Павел Васильевич в ту пору работал. Я уже говорил о речниках, о тех, кто водит суда, и как моряки находятся в долгом многомесячном плавании. Теперь я хочу сказать о «береговых» речниках. Кажется простой их малозаметная работа — встречать и провожать теплоходы. Но каждую работу можно делать по-разному: и хорошо и плохо. Старый шкипер, стоящий у причалившего теплохода, первый, кого мы видим на пристани. С ним здороваются капитаны и матросы, ему пожимают руку приехавшие в родные места отпускники. Невелико, кажется, дело, но тот порядок и уют, который встречает всех прибывших, уже передает вам определенный душевный настрой, создает атмосферу доброты и приветливости. Проезжий вы человек или местный, вы запомните фигуру человека у сходен и поблагодарите в душе «берегового» речника, который работает, чтобы всем нам, пассажирам, было хорошо.

И проезжему человеку хорошо пожить немного на тихом дебаркадере, куда нечасто приходят теплоходы, посматривать со стороны на неспешную речную жизнь и самому не торопиться. Ранним ясным утром чисты и свежи краски природы, и двинский плёс лежит гладью, как озеро. Весельный ботик легко скользит вдоль розовых скал, и неописуемо прекрасен этот сказочный каменный мир. Над скалами на тонкой прослойке почвы выросли деревья и кустарник. Деревьям не хватает почвы, и стоят они, березы, осины, искривленные, низкорослые. Каждый год подмывает река берег, и кое-где нависают угрожающие глыбы. Иные рухнули, загромоздив берег, иные лежат в воде. Сглаженная речной струей, нежно-розовая глыба здесь, в сказочном мире камней, выглядит столь фантастично, что кажется — ей только русалки не хватает. Есть в толще гипсовых скал и таинственные пещеры…