Пост Леонардо

Начались экспедиции по розыску новых племен. Началась нескончаемая, кропотливая и нечеловечески трудная работа по установлению доверия, насаждению мира и покоя в этом беспокойном краю. Постепенно они стали ощущать первые плоды своей работы. Почувствовали, что начинают завоевывать сначала доверие, потом уважение, а затем слепую любовь и преданность индейцев. И вместе с удовлетворением пришло беспокойство: братья увидели, как доверчиво и безоговорочно вручают им свои судьбы эти люди, незнакомые с эгоизмом и коварством белого человека. Это безграничное доверие налагало на них ответственность, тяжесть которой, пожалуй, невозможно понять тому, кто не видел, какими глазами смотрит сын сельвы на Орландо и Клаудио.

Братья Вилас-Боас для индейцев перестали быть белыми. Но, приобщившись к жизни камаюра и ваура, иолапити и суйа, братья все же оставались обычными людьми. И, подобно тому, как индейцы до сих пор не имеют иммунитета против самых безобидных для нас болезней, братья не могли приобрести иммунитет против тягот и невзгод, окружающих человека в сельве. Леонардо почувствовал это первым: он скончался, когда ему было всего сорок. Его убили авитаминоз, ревматизм, малярия и болезнь сердца.

Леонардо погиб, Орландо и Клаудио пока живы. Они живы, хотя и завоевали печальную знаменитость «рекордсменов» Бразилии по обилию болезней. Там, где они живут, люди не спрашивают друг друга, болен ли он малярией. Спрашивают, сколько раз она тебя «хватала». Обычно «белый» человек не выдерживает десятка приступов и бежит отсюда. Орландо малярия «хватала» около двухсот раз. А Клаудио? Клаудио не любит творить об этом, но его друзья утверждают, что он перешагнул уже рубеж трехсот приступов.

Орландо тоже не любит говорить о своих болячках. О надорванном сердце, о катаракте глаз. Если уж речь заходит о болезнях, Орландо и Клаудио предпочитают говорить о том, что на территории Парка эпидемий уже не бывает и детская смертность практически прекратилась. Но спросите их, какой ценой все это досталось? Однажды в одной из деревень — это было еще до создания Парка — вспыхнула какая-то эпидемия. Орландо запросил лекарств. И услышал в ответ: «Разве можем мы посылать медикаменты для ваших индейцев, если у нас даже в Рио их недостаточно, чтобы обеспечить бедняков из фавел?..»

Эпидемия продолжала косить индейцев, и они, возложив вину за это проклятье на одного из «паже» — колдунов племени, забили его насмерть боевыми дубинками.

А сколько пришлось сражаться с недобросовестными чиновниками СПИ — бывшей Службы защиты индейцев. Эти чиновники обворовывали «туземцев», захватывали их земли, прикарманивали и без того скудные средства, отпускавшиеся государственной казной на «оказание помощи аборигенам»! Будучи всего лишь служащими сложной бюрократической машины (скромный оклад братьев никогда не превышал заработка какой-нибудь столичной стенографистки), они без устали бились с «сильными мира сего», разоблачая злоупотребления и преступления. И сколько раз из-за этого их собственная судьба висела на волоске! Сколько раз они были оклеветаны, ошельмованы, оболганы дельцами, для которых неистовое упорство этих донкихотов стояло костью поперек горла!

Леонардо погиб, Орландо и Клаудио остались. Бывший пост Васконселос по настоянию Орландо был переименован в пост имени Леонардо. Он стал «штаб-квартирой» старшего брата. Клаудио отправился в Диауарум.

...Лодка наша давно уже свернула в приток Шингу — реку Паранажуба. Мы идем уже больше часа. Белая «гарса» — птица, напоминающая цаплю, — поджидает нас на торчащем из воды кусте. Потом взмахивает крыльями и, тяжело поднявшись в воздух, перелетает чуть подальше. Так повторяется несколько раз. Гарса играет с нами в «кошки-мышки». Потом она, словно передумав, взлетает и исчезает в лесу.

Паранажуба петляет, ее русло сужается. Справа и слева все ближе подступают кусты и ветви. Мы сворачиваем в узкий проток. Кроны деревьев смыкаются над почерневшей водой. Лодка разрезает носом сплошной ковер кувшинок. Опасаясь запутать винт в водорослях, Аруйаве выключает мотор и берется за весло. Еще через несколько минут по правому берегу из-за деревьев выплывают несколько хижин. Это деревня суйа.

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ТРУМАИ

Увы, нам не везет: деревня почти пуста: мужчины с утра отправились на плантацию. Нас встречает лаем свора собак, за ними бегут мальчишки.

Поднявшись на крутой берег, мы видим группу женщин, сидящих на завалинке у одной из хижин. Узнав Клаудио, они улыбаются и чинно подают сложенные дощечкой ладошки. Потом, как по команде, с любопытством поворачиваются к незнакомому караибу, обвешанному блестящими фотоаппаратами.

Побеседовав с женщинами о погоде, Клаудио приглашает меня осмотреть малоки. Зайдя в первую из них, мы обнаруживаем там еще несколько женщин, хлопочущих по хозяйству. Дряхлая старуха занимается прядением, вытягивая неторопливыми движениями черных мозолистых пальцев комки хлопка в длинную белую нить. Неподалеку от нее молодая женщина с аккуратной, точно у японки, челочкой готовит «бижу».

«Бижу» для индейца Шингу является столь же важным и незаменимым компонентом меню, каким, например, в Италии служат макароны, а в Грузии — шашлык. В разных деревнях Шингу мне удалось посмотреть все этапы приготовления «бижу». У чикао я видел, как толстые, напоминавшие редьку корни маниоки очищались от серой кожуры, мелко крошились и высушивались на солнце. В деревне камаюра удалось наблюдать, как высушенную и измельченную до крупнозернистого порошка маниоку клали на сплетенное из соломы сито и поливали водой. Просачивавшийся в миску белый бульон несколько раз кипятился на костре и выпаривался, чтобы убить содержащийся в маниоке яд. Из осадка, вновь высушенного на солнце, можно уже было делать лепешки. Именно этот процесс мы и застали здесь, в деревне суйа. «Японка» с челочкой наполнила плетеную корзиночку сухим порошком, хранящимся на семейном «складе»: посредине малоки высилось нечто вроде круглого «элеватора», метров трех высотой. Эта поставленная на попа «труба» была обернута пальмовыми листьями. Поднявшись на деревянные опоры, женщина зачерпнула сухую маниоку, спустилась вниз и высыпала порошок в глиняную миску. Потом налила туда воды и, получив массу, напоминавшую по виду жидкое тесто или творог, тщательно размешала ее. Затем взяла глиняную сковородку диаметром метра в полтора, смахнула с нее веничком пыль и поставила на огонь. Выполняя все эти операции, она морщила лоб и шевелила губами, словно рассуждая о чем-то сама с собой. На нас она не обращала ни малейшего внимания.

Пока сковорода нагревалась на огне, хозяйка начала раскатывать влажную творожнообразиую массу маниоки в громадный блин. Убедившись, что сковорода уже достаточно накалилась, она аккуратно разложила на ней блин и только после этого подняла глаза на странного караиба, который торчал возле нее, обвешанный аппаратами и магнитофонами. Она, по-моему, недоумевала, отказываясь понять, как это взрослый мужчина может болтаться без дела, глазея на все эти женские, хлопоты, в то время как ему полагалось бы охотиться на макак, работать на плантации или ловить рыбу, чем, собственно, и были заняты достойные уважения мужчины ее племени.

Спустя восемь-десять минут лепешка подрумянилась с нижней стороны, и тогда женщина быстрым, очень точным движением руки перевернула ее на другую сторону, орудуя крохотной деревянной лопаточкой. Глядя на нее, я вспомнил некоторых наших домашних хозяек, у которых такая операция даже с блинами куда меньшего размера далеко не всегда заканчивается благополучно. Спустя еще пять-семь минут «бижу» было готово. Женщина посмотрела на меня с участием Вероятно, она подумала, что мы, плывя слишком долго от Диауарума, проголодались. Она великодушно отломила по куску лепешки, протянула мне и Клаудио и улыбнулась.

Это «бижу» было гораздо более съедобным, чем то, которым меня угощал Канато. Лепешка была бы даже вкусна, если бы в ней ощущалось, хотя бы слегка, присутствие соли, которую индейцы Шингу, увы, не употребляют.