Зима на разломе

Стоило ему повернуться к ним спиной, как гиена прыгнула ему на плечи, и Рони спасло только то, что проезжавший мимо Шломи направил джип на сетку. Сетка выдержала, но гиены испугались грохота, так что Рони успел выскочить наружу.

Шломи вызвал по рации военный вертолет, и Рони довезли в Эйлат прежде, чем он истек кровью.

Тони Ринг, став директором, запретил заходить к гиенам по одному, но про его приказ скоро забыли, и следующую жертву — канадского волонтера — гиены в самом прямом смысле разорвали на куски. Был страшный скандал, и бедных полосатиков едва не пристрелили. Третьим их трофеем чуть было не стал Беня. Он убирал вольер и на миг дал им повод подумать, что не смотрит краем глаза в их сторону. Что было дальше, он сам не помнил, но Ивтах рассказал, что Беня просто быстрыми шагами взошел на пятиметровую вертикальную сетку и спрыгнул с той стороны.

Гиены все с таким же безмятежным видом подставляли солнцу толстенькие животики, но меня им было не провести — я уже видел, с какой молниеносной быстротой они ловят обманувшихся их неподвижностью птиц, залетевших в вольеру. Впрочем, их челюсти, приспособленные к разгрызанию крупных костей, кого угодно навели бы на размышления. Держа лопату наперевес так, чтобы они ее все время видели, я быстро убрал вольер, кинул им мясо и вышел к радостно поздравившему меня Ивтаху.

Последние два вольера занимала старая самка леопарда с перебитым пулей хвостом.

За пять лет ее жизни в зоопарке ни один человек не рискнул зайти к ней — переманивали мясом в соседнюю клетку, чтобы почистить эту. В Эйн-Геди, откуда она была родом, ее помнят до сих пор, а ее детишки и сейчас не дают скучать тамошним жителям.

В других странах каракалы, полосатые гиены и леопарды сохранились только в самых глухих уголках. Но в Израиле благодаря прекрасной охране природы они довольно обычны и обитают даже на густонаселенном севере. К сожалению, и самое хорошее дело можно довести до абсурда, в чем мне вскоре пришлось убедиться.

Когда мы с Ивтахом вернулись к конторе, весь коллектив в молчании стоял над трупом молодого аддакса.

— Волки, — пояснил мне Давид. — Они подкапываются под ограду и забираются в заповедник, как на продуктовый склад. Они сюда и из Египта приходят отъесться, и из Иордании.

— Привяжем поисковую фару к винтовке… — начал было я.

— Ты что, с ума сошел? Положим тушу на место, а рядом поставим капкан.

— Да ну, лучше сразу, чтоб не мучился.

— Ты не понял. Капкан резиновый. Тони отвезет волка на север страны и там выпустит.

— Но это всего четыреста километров! Он через неделю будет опять здесь!

— Через три-четыре дня.

— И что тогда?

— Зарежет кого-нибудь, поставим возле туши капкан.

— И долго это будет продолжаться?

— Пока рекорд — пять раз. У нас в прошлом году половину газелей съели, кулана и почти всех аддаксят. Ничего не поделаешь: Управление оформляет разрешение на отстрел минимум восемь месяцев.

— Но если отстреливать по паре в год, остальные уже не сунутся!

— Что ты мне объясняешь? Мы с Беней уже все начальство обошли. Не доходит, хоть убей. Ну, не переживай. У нас праздник: ослица забеременела.

— Ух ты! Вот Беня обрадуется! Надо отметить.

Вечером мы с Шломи заделали дырку в заборе, положили на место труп аддакса и поставили рядом несколько капканов.

Когда наши охотники ставят капкан на волка, они окуривают его дымом, заметают свои следы, не притрагиваются к приманке, надевают чистую одежду без запаха…

Здесь мы просто положили капканы на песок. Ближний Восток густо населен людьми уже много тысяч лет, и звери научились относиться к человеку несколько презрительно, как бродячие собаки. Не случайно многие животные были одомашнены именно в этих краях.

Ранним-ранним утром, еще в темноте, мы вернулись. Табунки антилоп провожали нас россыпями глаз, ярко светящихся в свете фар. Зайцы и песчаные лисы разбегались с дороги. В капкане сидел здоровенный серо-желтый волк. Мы набросили на него старое одеяло, скрутили, отвезли в контору, поставили метку на ухо, и Тони укатил на север с волком на заднем сидении.

Наутро прибыл Этьен, французкий фотоохотник. Он оказался белобрысым парнишкой лет двадцати, с огромным чемоданом фототехники в багажнике взятой напрокат машины. Он поселился в моем балке и проводил дни в саванне, наблюдая за ориксами. У них начался гон, а Этьену его фотоагентство заказало снимки дерущихся самцов. Парень, надо сказать, обладал редким терпением. Ровно три дня провел он в раскаленной солнцем машине среди сонно пасущихся антилоп, без малейшего успеха. Вечером он возвращался в совершенно обалдевшем состоянии, но и не думал отступать.

— Рано еще, — сказал я. — Поснимай пока прочую фауну.

Еще два дня он снимал разных обитателей Хай-Бара, а также жанровые сценки:

крутой биолог Владимир Л. Динец наблюдает за вверенными ему зверями; известные ветеринары Владимир и Тони достают консервную банку из желудка проглотившего ее страуса; отважный натуралист Вови ловит убежавшую эфу. Вскоре сюжеты кончились, а ориксы только-только принялись стучать рогами, лениво пробуя силы.

— Поехали пока на Мертвое Море, — предложил я, — а там и настоящий гон начнется.

— Отличная идея, — воскликнул Этьен, вытряхивая из домашней тапочки моего соседа — колючую мышку-акомиса. А что у нас сегодня на ужин?

Мы открыли холодильник и с ужасом уставились на пустые полки. Вдруг меня осенило:

— Омлет!

— Omlette? Ты не говорил, что знаешь французский…

— Я и не знаю, но это будет суперомлет! Пойдем искать страусиные яйца!

Мы с полчаса колесили по саванне, но яиц, как нарочно, не попадалось. То, что кладка у них обычно в мае, совершенно улетучилось у меня из памяти. Вдруг прямо у дороги мы увидели десяток яиц размером с дыньку-«колхозницу». Папаши, который обязан охранять кладку, нигде не было видно.

Мы триумфально притащили домой яйцо и долго пытались разбить его. Наконец скорлупа треснула, но внутри оказался какой-то серый порошок. Пришлось ехать в киббуц за йогуртами.

Наутро, мучимый совестью, я подошел к Аиле, отвечавшей за страусов.

— Аила, сказал я, — тут такое дело… Мы нечаянно одно страусиное яйцо разбили — там, у дороги…

— А, эти, — рассмеялась она, — ничего страшного! Мы их еще весной там положили, чтобы туристам показывать.

Мы молча сели в машину и уехали вверх по Араве.

Израильские дороги отличного качества — дух захватывает, когда мчишься через саванну по идеально ровной ленте шоссе. Правда, чтобы водители не спали за рулем, через каждые 25 километров поперек дороги идет низенький бортик, перед которым надо притормаживать. Их высоту кто-то не рассчитал, так что машины иногда улетают с них в кювет.

Розовая гладь рассола в обрамлении белоснежных берегов, величественные горы, зеленые пятнышки оазисов… Уж на что гнилое место Мертвое Море, но и в нем есть своя прелесть. Этьен впервые был в этих краях и тратил метры пленки, снимая скалы, корявые деревца, соляные «грибы» на отмелях, высокую колонну из каменной соли под горой Содом (якобы жена Лота, которая не послушалась мужа, обернулась, когда он уводил ее из приговоренного богом города, и от ужаса превратилась в соляной столб…) Весь день мы бродили по узким каньонам Эйн-Геди, среди журчащих ручейков, водопадов, пещер, полуручных нубийских козерогов и скачущих по веткам даманов.

Над узкой полоской деревьев вздымались чудовищной высоты стены ущелий, совершенно лишенные растительности.

— А что там, наверху? — спросил Этьен.

— Иудейская пустыня. Там ничего не растет, но водятся птички-каменки и скорпионы.

— А куда ведет каньон?

— Никуда. Он постепенно становится все более мелким, а в верховьях это просто овраг. Начинается он возле Хеврона.

Я все это отлично знал, потому что в свой первый приезд в Израиль неделю работал у бедуина, жившего в верхней части каньона. Я очищал его маленькое поле от камней, а он платил мне вполне приличные деньги — десять долларов за тонну булыжников. Айша, его очаровательная восемнадцатилетняя внучка, мне тоже немного доплачивала, но старый добрый Хасан ибн Али ни о чем не догадывался, да и не интересовался — нравы у бедуинов куда свободней, чем у оседлых арабов-палестинцев.