Серебряные рельсы (сборник)

– В Казыре я не был, но среди оленей с детства. Не могу я идти по другой причине. Предупредили меня – на фронт скоро. Так что не белок зимой стрелять придется. Сами знаете, что сейчас под Сталинградом делается. Однако помочь вам необходимо.

«4 октября

Воскресенье. Пишу, чтобы не сбиться в счете дней. Вчера договорился с проводником. Берется проводить Холлмоев Александр Иванович. Старик 57 лет. В Казыре не бывал, но мне главное, чтобы ходил за оленями. Договорился с ним на кабальных для меня условиях: 16 рублей в день, из которых половину колхозу, а половину ему на руки; бесплатное питание во время пути туда и обратно, доставка его с провожатым от Абакана до Нижнеудинска с посадкой на самолет; кроме того – и главное, – обязан дать ему бесплатно в Абакане полушубок и пимы. Дорого будет стоить мне этот Александр Иванович! Но ничего не поделаешь, придется часть расхода отнести за счет мяса. Ехать нужно, и с этим считаться не приходится.

Заключил с колхозом договор, в котором перечислены все эти пункты, получилась довольно оригинальная бумага. Сегодня председатель колхоза преподнес мне счет за оленей. Оценил по 900 рублей штуку, а когда пил мой спирт, то обещал отдать по 700 рублей. Отпустил из кладовой колхоза 3 кг масла топленого из оленьего молока по 28 рублей за килограмм. С виду масло как масло, а на вкус мне не понравилось – какой-то специфический вкус, вернее, запах. Зверь – он зверь и есть. Председатель колхоза дал мне острогу. Имеет два недостатка: 1) трехзубка – годится преимущественно на крупную рыбу и 2) сломана трубка.

Теперь почти всем обеспечен. Подобрали 9 оленей и упряжек к ним. Плохо обстоит дело с сумами, имею только две пары, а набирается 5–6 вьюков. Придется все везти в мешках, а это гиблое дело.

Я буквально остался без гроша в кармане. Призывали в армию председателя колхоза, пришлось дать ему 1000 рублей, да на 1000 купил всякого барахла, 1000 взял Костя и 2000 истратил по дороге за проезд, аэросъемку, продукты и пр.

Завтра выезжаем».

Кошурников спрятал дневник, придерживая стекло, поболтал керосин в лампе, начал писать письма. «Здравствуй, друг, и до свиданья! Завтра в путь. Уезжаю с чувством полного успеха. Надеюсь Казыр проскочить быстро. Постараюсь сократить остановки…»

«НЕ МОГУ Я ПОГИБНУТЬ…»

Отправляясь в путь, изыскатели не знали, есть ли вдоль Казыра какая-нибудь дорога или хотя бы охотничья тропа, благополучно ли пройдут по долине олени с грузом. Инженеры не могли точно сказать, за какое время преодолеют они расстояние до Абакана. Абакан, собственно, был лишь конечной, а не главной целью. Добраться бы только до первого селения на Нижнем Казыре! Ведь все сложные и неясные вопросы, связанные с изысканиями и строительством будущей дороги, разрешались в безлюдной горно-таежной местности между Верх-Гутарами и пограничной заставой. Крайний срок, который установил Кошурников для выхода к жилью, истекал 20 октября. Он сообщил в Новосибирск, чтобы до этого момента о нем не тревожились. В распоряжении экспедиции оставалось полмесяца…

Поздно вечером накануне отъезда Кошурников узнал, что в поселке появился еще один работник заповедника – единственный в Тофаларии человек, который бывал на Казыре. Оказалось, что Колодезников только что вернулся из тайги смертельно уставший, голодный и не мог держаться на ногах.

– Завтра, все завтра, – бормотал он сквозь сон, поматывая жесткой бородой. – Бриться завтра, в баню завтра, дела завтра.

Кошурников тряхнул его за плечи, приподнял на руках.

– Спишь? Слушай, товарищ! Проснись! Нам же выезжать надо. Война же, пойми…

– А? Что такое? – Колодезников с трудом приходил в себя. – Да отпусти ты меня! Держишь как малого ребенка…

Кошурников коротко высказал свои сомнения.

– Издохнут! – услышал он категорический ответ. – Жрать в Казыре оленям нечего. Мы с Громовым сплавлялись на плотах. Несколько порогов непроходимы вообще, бросать плот придется. Заходите завтра утром, расскажу подробнее, а сейчас не могу. Прости, товарищ…

Утром быстро приладили вьюки, и караван тронулся вдоль реки Гутары. Широкая битая тропа постепенно поднималась в гору. Олени шли ходко. Только в одном месте задержались, когда замыкающий олень, обходя камень, порвал мешок. Посыпались по крутому косогору драгоценные сухари. Пришлось собирать их, ползая между камней, зашивать гнилой, подопревший мешок, снова вьючить оленя.

Кошурников всю дорогу с любопытством осматривал местность. Опытный глаз подмечал мельчайшие детали. Радовало, что долиной Гутары было довольно удобно тянуть дорогу.

«5 октября. Понедельник

Наконец-то отправились по основному маршруту. Выехали в 12 часов дня по местному времени и остановились на ночлег в 6 часов вечера. Проехали 23 км, по словам проводника Александра Ивановича да и по-моему тоже.

Нижняя терраса реки поросла ерником, заболочена, налицо все признаки вечной мерзлоты. Чем ближе к Идену, тем беднее слой рыхлых отложений. Сверху все покрыто лесным мхом. Лишь на небольших отдельных участках можно встретить незначительные участки грунта, пригодного для земляного полотна. Во всяком случае, здесь следует ориентироваться на продольную возку земли при средней дальности до 1,2 км. Строительный камень есть на всем протяжении. Песок встречается на первой террасе. Качество – чистый, кварцевый, средне – и крупнозернистый. Строевой лес – лиственница – на всем протяжении».

– Не разбегутся? – спросил вечером Кошурников проводника, когда тот пустил оленей в листвяг. – Без привязи-то, Александр Иванович, а?

– Оннахо, никуда не денутся, – ответил старик, не поворачивая от костра своего темного и неподвижного лица. Слово «однако» он, как все сибиряки, очень любил, но произносил его по-своему. – Мха тут много, оннахо…

– А спят они когда?

– Оннахо, никогда не спят. Это же не человек, – он кивнул на Костю Стофато, который устал за день и сейчас спал у костра.

Молодому инженеру явно не понравился этот доисторический транспорт. Всю дорогу Костя ерзал на олене, будто ему больно было сидеть, а один раз даже свалился с него.

На рассвете пошел густой снег.

– Ладно ли? – сказал проводник, который почти всю ночь бесстрастно курил у костра. – Не поедем, оннахо…

– Поедем. Верно, Костя?

Стофато ничего не ответил, пожал плечами.

Пока кипятили чай и вьючили оленей, выглянуло солнце, жаркое, как всегда в горах, и быстро растопило снег. Приток Гутары – река Иден стремительно сбегала с хребта. Везде тут был камень. Пенистые струи Идена пришлифовались к своему каменистому ложу и стремительно скользили вниз, к Гутаре.

Олени сейчас ступали осторожно, чтобы не поранить копыта об острые камни. По склонам тоже лежали сыпучие курумники, то и дело караван преодолевал неустойчивые и опасные каменные окаты. Как тут тянуть дорогу? Конечно, если только Иден имеет такую долину, то ничего. А вдруг каменные россыпи и вдоль Малой Кишты и вдоль Казыра?..

– Не шибко идет олень-то твой, – спокойно сказал проводник, и Кошурников вздрогнул. – Скоро он, оннахо, ляжет.

– Почему? – спросил Кошурников, почуяв неладное.

– Тяжелый ты, начальник, оннахо, – сказал Холлмоев.

Олень и вправду вскоре лег. Его подняли, но он снова лег через сотню метров.

– Не дойдет, – сказал проводник.

Тропа брала все круче. Кошурников шел пешком рядом с оленем и с волнением разглядывал рисунок хребта на горизонте. Вот он, этот Салаир! В Новосибирске начальник экспедиции пытался по темно-коричневым разводам десятиверстки зрительно представить себе контуры хребта. И сейчас он с удивлением и надеждой смотрел на горизонт – ему казалось, что он уже когда-то видел эти горы, и эту низкую падь впереди, и это серое небо, срезанное полукружьем седла.