Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман

Подошел Толкунов, козырнул полковнику. Видно, услышал конец фразы, потому что произнес:

— Мы готовы, но прилетят ли?

— Сегодня ночью.

Капитан возразил:

— Ночью может пойти дождь, или вдруг что–нибудь изменится.

Бобренок осуждающе посмотрел на него: что за манера — всегда во всем сомневаться? Сказал уверенно:

— Синоптики обещают хорошую погоду.

— А–а… синоптики… — махнул рукой Толкунов, недвусмысленно выразив свое отношение к метеослужбе.

Полковник положил конец его сомнениям, сказав:

— Думаю, что немцы прилетят все же сегодня. Точнее, завтра ночью. Покажите, что у вас сделано?

Карий направился к площадке, подготовленной для посадки самолета, ступая так, словно шел не по лесу, а впереди воинской части на параде — верный признак, что полковник пребывал в хорошем настроении, — и майор, неодобрительно глянув на Толкунова, последовал за ним.

Неожиданно Карий остановился и сорвал какую–то травку. Подозвал капитана:

— Что это?

Толкунов только покачал головой:

— Не занимаюсь… Кстати, это не входит в обязанности розыскника.

— Верно, не входит, и я знаю, что дел у вас много. А называется это растение чистотелом, или бородавочником, посмотрите, какой яркий желтый цветок.

Толкунов пристально посмотрел на цветок, пожал плечами.

— Цветок как цветок, — проворчал он, — ничего особенного.

Полковник помахал цветком в воздухе, понюхал его и сказал:

— Скоро конец войне, капитан. И профессия розыскника, возможно, станет ненужной.

Толкунов нахмурился.

— Для того чтобы ловить разную мразь, названия цветков знать не обязательно.

Полковник осуждающе покачал головой.

— Вот мне сейчас предлагают пост начальника областного управления госбезопасности. Там тоже не обязательно знать названия цветков. А вот Карий почему–то знает…

Толкунов смотрел на полковника, втянув голову в плечи.

— Пошлите меня на какие–нибудь курсы, — попросил он. — Я и сам знаю, что не шибко учен.

— Немного не так вы меня поняли, капитан. Чтобы знать название чистотела, не нужно особой учености. Достаточно обыкновенной любознательности.

Толкунов посуровел.

— И условия, — возразил он. — Я вот до войны, до того, как меня взяли в органы, в МТС работал. Сестра меня воспитала — родители у нас рано умерли, — потом вырос и сестре помогать стал. Трое детей у нее.

Бобренку стало жаль капитана: трудное детство, потом ФЗО, работа в МТС. Где ж тут по–настоящему учиться?

Но Карий не дал Толкунову малейшей возможности для отступления.

— Неправильно думаете, капитан, — возразил он. — Ну и что, если МТС? Наша страна единственная в мире, которая дала таким, как вы, возможность учиться. Почему не пошли в вечернюю школу? Решили, что семилетки хватит? А сейчас раскаиваетесь? Я вам так скажу: если бы остались сержантом или старшиной, не очень–то и думали об образовании, правда?

— Кто его знает… — протянул Толкунов.

— Именно, — продолжал полковник, — а вы доросли до капитана, розыскник из вас получился первоклассный — кто же вам на чины будет скупиться? Вот и выходит, обратно в МТС или в сержанты не хотите — и задумались…

— Я ж говорю, на курсы надо…

— На курсы мы вас пошлем, Толкунов. Как только возможность появится, так и пошлем. Хотя скоро не обещаю — видите, немцы сдаваться не хотят, — но, если дела позволят, отправим вас, капитан, учиться. И хорошо, что сами это понимаете, приятно слышать, если искренне.

— Можете не сомневаться.

— Не сомневаюсь, капитан, но хочу дать совет. Не ждите курсов, сами учитесь. Всему учитесь. Книжка какая–нибудь попадется, если сможете, читайте, ничего в нашей жизни не пропадает даром. — Неожиданно улыбнулся лукаво, еще раз понюхал цветок и пояснил: — Мне тоже совсем недавно сказали, как называется. Я и запомнил так, на всякий случай.

Они вышли на тщательно расчищенное и приготовленное для встречи вражеского самолета поле.

— Посадка с той стороны? — кивнул полковник налево.

— Да.

— Вы знаете, майор, в чем заключается ваша главная задача?

— Думаю, да.

— Прошу объяснить.

— Самолет не должен подняться в воздух, если экипаж почувствует опасность в момент приземления.

Полковник довольно хмыкнул.

— И что сделано для этого?

— Прошу… — Бобренок совсем по–граждански махнул рукой, приглашая Карего идти за ним. Метров через двадцать остановился. — Осторожно, товарищ полковник, — предупредил, — а то можете сломать ногу. — Нагнулся и показал замаскированную канаву, тянувшуюся поперек всего поля. — Видите, — произнес не без удовольствия, — ее и сейчас, днем, заметить трудно, а что уж говорить про ночь? Этой канавы будет достаточно для повреждения любого шасси.

— А если они обнаружат канаву во время посадки?

— Исключено. Огни будут гореть с той стороны, должны остановиться, не доехав.

— Прекрасно! Какие еще сюрпризы приготовили дорогим гостям? Прожектор установлен?

— А как же! Напротив взлетной полосы. В случае чего мы ослепим экипаж. Никуда не денутся, товарищ полковник. Соорудили блиндажи, замаскировали их, видите, ничего не заметно.

— Да, не заметно, — согласился Карий.

— Все поле простреливается, мышь не спрячется. Даже если целый десант высадится, мы его встретим. С той стороны в овражке расположен взвод бойцов. Каждый четко знает свое задание. Думаю, осечки не будет.

— Кажется, все в порядке, — одобрил Карий. — Но почему всегда возникают непредвиденные обстоятельства? Сложная наша жизнь, майор.

— Не то слово, товарищ полковник.

— Как будете встречать их?

— Как и договорились.

— Нового ничего?

— Нет. Когда самолет остановится, к нему подойдут радист и Олексюк. Поздравят экипаж со счастливым прибытием. Разговаривая, постараются выяснить дальнейшие намерения диверсантов, а потом кто–нибудь из них включит фонарик. Это — условный сигнал нашей оперативной группе. Тогда и начнем их брать.

— Живыми, обязательно живыми.

— Такое задание дано. Группу захвата возглавит Толкунов.

— Ясно, майор. А какое настроение у Олексюка и радиста? Не подведут?

— Мы им все показали. И канаву, и прожектор, и блиндажи. Чтобы знали: у диверсантов нет ни одного шанса, в крайнем случае все лягут на этом поле. И они вместе с ними. Считаю, сделают все, чтобы облегчить свою судьбу.

— Посмотрим на блиндажи, — распорядился полковник.

Они прошли к первому блиндажу. Его нельзя разглядеть и в нескольких шагах: так хорошо был замаскирован. Тут был установлен крупнокалиберный пулемет, только он один мог скосить экипаж самолета и диверсантов в течение нескольких секунд, а таких пулеметов установили четыре.

Прощаясь, сказал Бобренку:

— Есть сообщения нашего человека из «Цеппелина». Немцы собираются забросить какого–то очень важного агента. Считаю, именно сегодня он и прилетит к вам. Акция запланирована главным управлением имперской безопасности, она на контроле у самого Кальтенбруннера. И вот что, этого диверсанта принимал Скорцени, может, слыхал о таком, освободил Муссолини. Скорцени подарил этому типу талисман — брелок для ключей в виде бронзового чертика. Вы тут смотрите, если обнаружите у диверсанта такой брелок, берегите этого прохиндея, как самих себя. Ясно?

После захода солнца сразу посвежело. Поднялся восточный ветер, он принес рваные тучи, потом они стали гуще, но полностью так и не затянули небо.

Бобренок сидел на бревне возле блиндажа, рядом пристроился Толкунов, он все же поспал, и майор смотрел на него с завистью. Немного нервничал. Потом спустился в блиндаж, где под охраной двух солдат сидели Олексюк с радистом. Те, увидев майора, встали. Бобренок махнул им рукой, спросил:

— Ну как?

Олексюк понял его.

— Все, как договорились, гражданин майор! — Он подобострастно улыбнулся, и Бобренку почему–то стало противно — резко повернулся и вышел из блиндажа.

А по небу мчались тучи, и время уже приближалось к полуночи.