Приключения 1969

— Ну что ж… Мне бы хоть какую-нибудь посудину. Согласен…

— Катеришко стоит недалеко. Я пока позову командира, — Бойченко плутовато поглядел на Голованова, — он у нас на флоте оригинал. Ну, да сам увидишь…

Минут через двадцать перед Головановым и Бойченко предстал Никишин, командир катера. При одном его виде у Голованова защемило под ложечкой. Лейтенант был одет в телогрейку без хлястика, в широкие ватные брюки. На голове торчала серая солдатская шапка с нелепым морским крабом. Никишин переступал с ноги на ногу, и было видно, как из его валенок выжималась жирная трюмная вода.

— Лейтенант! Вы похожи на барабульку! Посмотрите на свой вид! — взорвался Бойченко, и Голованов заметил в глазах Никишина отчаянную тоску.

Бойченко был кадровым моряком. А Никишин до войны работал на гражданке. Моря никогда не видал и на флот попал по ошибке, наверное. Ни ростом, ни здоровьем, ни характером он никак не подходил к морской службе. Видно, потому и послали его на рыбацкий катер возить для корабельных камбузов треску и капусту.

— Ну, вот что… — Бойченко остановился перед Никишиным. — Вы пойдете в море. Другого бы послал, да некого, у вас хоть машина на ходу. Пойдете далеко, — голос капитана второго ранга потеплел, — на важное дело. Одним словом, поступаете в распоряжение офицера из разведки флота капитана Голованова.

Голованов протянул руку. Никишин неуклюже сунул ему свою черную руку и смущенно переступил с ноги на ногу.

Офицеры пошли к берегу. Катер стоял у самой захламленной части пирса. Матросы делали приборку, обкалывали лед с лееров.

Никишин достал кисет, закурил, остановившись у трапа. Ему было неловко перед капитаном, и он старался не смотреть на его худое, нервное лицо с морщинами, которые странно тянулись по щекам от глаз к подбородку.

Голованов закашлялся. Его лицо напряглось, на скулах выступил румянец. Он торопливо достал платок и прижал его к высохшим губам.

— Климат здесь неподходящий, — произнес он.

— Никудышный климат, — согласился Никишин, глядя, как искринки льда падали в воду и тонкая маслянистая пленка разрывалась, образуя дрожащий круг.

— Если все будет благополучно, мы дойдем до Нордкина на третьи сутки. У вашего катера, говорят, машина негромкая. Мы должны подойти, как мыши, и провести разведку. Люди у вас надежные?

— Вроде бы ничего. Второй год вместе.

— Можете рассказать о них?

— Почему же нет? Вон тот, у кнехтов, — Никишин кивнул на мичмана в длинном дождевике, — боцман Лазарев. Доброволец. Ушел из мореходки. Вежливый…

— А деловые качества?

— Мотор знает. Он у него вроде за брата. Только разговаривать с ним стесняется. — Никишин посмотрел влево.

Из люка выбрался матрос с ведром ржавой воды. Он брезгливо держал дужку, обернутую рукавицей. Несмотря на холод, матрос был в одной тельняшке и отутюженных клешах. Он поставил ведро на леер и торопливо опрокинул за борт.

— А это Зяблик. Попал из Одессы. Настоящая его фамилия Кориенчук, но он говорит, что это по маме. А папа у него был Зяблик, тот знаменитый водолаз, который нашел затонувший корабль «Черный принц». Ну, а деловые… — Никишин вздохнул. — Моторист. Вахту несет исправно, только души к машине не имеет. Просится на настоящий корабль или в морскую пехоту.

Никишин посмотрел на высокого, здоровенного матроса в солдатском ватнике. Матрос с остервенением сбивал лед с палубы. Изредка тыльной стороной ладони он вытирал лоб и заталкивал под шапку непокорный льняной чуб.

— Старший матрос Якушкин. Помор. До войны работал рулевым на этом же катере. Тогда он назывался «Колгуевым». А сейчас вместо «Колгуева» поставили просто «807», по реестру. Мотор не знает, но никогда не «расписывается», ведет катер по ниточке.

Никишин затянулся папиросой.

— Есть еще один моторист — Синцов. Нам с вами дедушка. Дотошный дед. Изучил всю эволюцию мотора, начиная с первых керосинок. С Зябликом в вечной ссоре. Да вот и он!

Из люка показалась всклокоченная седая шевелюра, потом два сверкающих в гневе глаза и вороная борода вразлет. Синцов, как и Зяблик, был в одной тельняшке, в брюках клеш.

— Я тебе покажу «дьявола лохматого»! — гаркнул Синцов и в сердцах выхватил из люка ведро. Увидев Никишина, старик выпрямился и, прошагав на прямых ногах по скользкой палубе, вылил воду за борт.

— Синцов тоже с этого катера. Стар он для военного флота. Командующий оставил Синцова здесь по его настойчивой просьбе. Вот и весь личный состав.

Никишин бросил окурок и глянул снизу вверх на Голованова.

Да, людей явно маловато. Да и какие это бойцы… Не нравился Голованову и сам Никишин — сугубо штатский человек.

— Слышишь-ка, Лазарев! — крикнул лейтенант своему боцману. — Пора движок запускать, проверим…

Голованов, кадровый военный, чуть не заскрежетал зубами, услышав, как командир отдает приказание, но кашель снова подступил к горлу.

— Климат здесь.

— Никудышный климат. — Никишин ловко перелез через трапик и пошел к рулевой рубке.

Часа четыре матросы получали продукты, оружие, боеприпасы, заправляли баки соляром и нефтью. Наконец Никишин доложил о готовности.

Катер вздрогнул, окутавшись черным дымом. Со звоном посыпались с бортов сосульки. У горла бухты замигал маяк, разрешая выход.

Катер шел с потушенными огнями. В кубрике тонкая, покоробленная от старости переборка вздрагивала и жалобно скрипела. Один угол кубрика был отделен под камбуз ситцевой занавеской. За ней потрескивала печка. Зяблик готовил обед, помешивая борщ большим медным черпаком. Борщ попадал на печку и шипел, расшвыривая капли.

Голованову вдруг стало так тоскливо, что к горлу подступил комок и стал душить. Его тревожила неизвестность, хотя ему всегда приходилось иметь дело с загадками, подбирать к ним ключи, оставляя право открывать замки другим. Волновало сейчас нечто иное. Пожалуй, какая-то неуверенность в людях, в этой сугубо штатской команде и еще более штатском катере, с его камбузом и медным черпаком, который перешел флоту от рыбаков вместе со стариком Синцовым и ситцевой занавеской.

Стемнело, когда были уже около Рыбачьего. Голованов пошел в рубку. За штурвалом стоял Якушкин. Изредка он всматривался в компас, освещенный крохотной лампой-невидимкой в металлическом колпаке. Такая же лампа освещала карту, перед которой сидел Никишин и делал пометки на жирной линии курса.

— От банки триста полрумба влево. Слышь-ка?

— Слышу, — недовольно буркнул Якушкин.

— А-а, товарищ капитан! Проходите… Вот тут Леонтий говорит — шторм будет. Волна крупная идет. Накатом.

— Выдержит катер?

— Должон. — Якушкин покосился на Голованова. — До войны на нем мы даже до Ян-Майна доходили.

— Вы попадали когда-нибудь в шторм? — спросил Никишин Голованова.

— Попадал, — сухо ответил Голованов и отвернулся к иллюминатору — черному, без зрачка, глазу, в котором отражалась огромная сутулая фигура Якушина. Глядя на его бесстрастное, туповатое лицо, Голованов подумал: «Чем сейчас заняты мысли этого матроса? До войны у него жизнь текла просто и прямо. Ходил в море. На берегу его встречала, наверное, такая же суровая, молчаливая жена и дети… Море и дом, море и дом — на одной амплитуде…»

Катер пробирался на ощупь, перелопачивая слабеньким винтом милю за милей. В снастях нудно выл ветер. Слезинки брызг ползли по стеклу иллюминатора…

За обедом собрались все, кроме Якушкина. Ели, держа в руках алюминиевые миски.

— Котел мыл палубной шваброй, идол! — ругал Зяблика Синцов, вылавливая из борща бурые прутики.

— Це ж корица, темный вы человек. И ще вы, дедуня, такой ерепенистый, как бичок на улочке?

— Ленивый ты, вот что! — Синцов хватил полную ложку борща и обжегся. — Недаром про них, одесситов, анекдот сложили. Будто бы лежат они на солнышке, кепки на глазах. Одному сел на ногу воробей. Тот, вместо того чтобы ногой дрыгнуть, и говорит: «Жора, шугани торобца». А Жоре лень рукой шевельнуть, он шипит: «Киш, сволочь!»