Под крылом ангела-хранителя. Покаяние (СИ)

Я чуть не задохнулся от счастья, осторожно обнимая этот хрустальный цветок: так бережно сжимаешь в ладони красивую бабочку из боязни повредить её нежные крылышки. «Боже мой! — подумалось мне в ту блаженную минуту, — за что Господь преподнёс столь прекрасный подарок в образе этой обворожительно–красивой девушки? Чем заслужил право назвать её невестой?»

— Ты выйдешь за меня замуж? — сгорая мотыльком в огне пленительных чар, спросил я.

— Да, — ответила она.

Вечером я, Людмила и Виктор отмечали встречу и приход с моря в ресторане «Лотос». Стол ломился от кушаний, вин и фруктов. Официантка, задобренная коробкой конфет и сотенной купюрой, не отходила от него.

Молодые офицеры–подводники, восхищённо глядя на Людмилу, передавали ей шампанское, на перебой приглашали танцевать.

Танцуйте! Но в ЗАГС с этой девушкой иду я!

В назначенный для регистрации день китобаза «Дальний Восток» уходила на ремонт в далёкий и загадочный Сингапур. Словно витязь на перепутье у камня с напутственными надписями, раздумывал я в нерешительности: остаться за бортом ради женитьбы или исполнить давнюю мечту о бананово–лимонном Сингапуре.

— Брось жребий, если не знаешь, как поступить, — посоветовал Виктор.

— Хорошо… Орёл — остаюсь. Решка — ухожу с тобой на ремонт, — волнуясь, сказал я, втайне надеясь на «орла».

Виктор подбросил монету. Она покатилась, звеня, покрутилась и упала на бок.

Выпала «решка».

— Нет, плохо подкинул, — запротестовал я. — Дай, сам брошу! В конце концов, это моя судьба, и мне выбирать…

Положил монету на ноготь большого пальца, щелчком подбил снизу вверх. Она сверкнула на мгновение в воздухе, звякнула на металл палубы и осталась лежать. Мы оба кинулись к ней.

— Решка! — радостно вскрикнул Виктор. — Идём в Сингапур вместе!

Глянул на меня и сник, заметив грусть в моих глазах.

— Вижу, дружище, остаться хочешь…

— Да, Витёк, не могу дышать без неё…

«В полу бросается жребий, но всё решение его — от Господа… Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его».

Библия, Притчи Соломона, гл.16, (33, 9).

Её глаза «голубое озеро — голубой магнит» притянули сильнее «решки». И как оказалось, навсегда. Тридцать пять лет прожили вместе. Были ссоры, скандалы, раздоры. Была неприязнь ко мне, но я не в обиде. Богом послана она мне. В наказание и в радость. Не обижаться же мне на Бога!

Из–за неё и в тот раз я опять лишился возможности пройтись по фешенебельным кварталам и чудо–паркам фантастически–роскошного города–государства, где за сорванный с клумбы цветок, брошенный окурок или плевок на асфальт с бескультурного туриста взимают тысячу долларов штрафа.

Моряк ради любимой, образно говоря, бросивший однажды «якорь» на берегу, навсегда оставит его ржаветь заиленным в семейном грунте.

И чем страстнее любовь, тем сильнее терзает она ревнивое сердце, тем прочнее держат лапы «якоря», вцепившись в суетно–суматошный берег…

(Здесь из рукописи вырваны листы. Прим. Ред.)

…Под свист ветра и шум прибоя из досок разбитого баркаса соорудил я жилище. Голый остов судна, напоминающий скелет кита, послужит дровами для камелька, сложенного из камней, скреплённых глиной.

Два лиственничных бруса от палубных стрингеров отложены для изготовления Поклонного креста. Скоро уволоку его на гору Чаек — так назвал я возвышенное место на мысу — и воздвигну в честь помора Луки, на парусно–весельном коче пришедшего сюда с казаками Бердского острога в начале восемнадцатого века.

Труден и опасен был путь первопроходцев, осваивавших для России новые земли.

Вместе с казаками в рискованное плавание отправился иеромонах Никодим, дабы привести к православной вере язычников–ненцев.

Вечная память и слава первопроходцам Сибири!

Раскалённые камни очага пышат жаром. Шипит, запекаясь на них, сырая ещё глина. За камельком деревянная бочка. Много их валяется на берегу, выброшенных морем. Тает в ней снег. После ужина устрою японскую баню «фуро»: разбавлю снеговую воду кипятком, залезу в бочку по самую шею, плесну на камни и буду дышать горячим паром.

А пока на красных углях кипит вода в котелке. Пахнет варевом из оленины. Мясом угостили молодые ненцы братья Вогуевы — Степан и Фёдор.

Неделю назад два парня в куртках–алясках услышали стук моего топора, подвернули оленью упряжку к баркасу. Покачали черноволосыми головами, глазами–щёлками оценили, что к чему, без всяких расспросов принялись отрывать доски от баркаса. Словно знали меня давно. Немногословные, простовато–прямодушные. Не обманут, не украдут, не покривят душой. Сердца и помыслы их чисты, как первый снег в тундре. Недаром же слова «ненэй ненэць» переводятся как «настоящий человек»! Перепоясанные ремнями с подсумками для патронов, с карабинами, с ножами у поясов, в лохматых песцовых шапках они больше походили на партизан, чем на охотников–промысловиков.

Братья благоговейно молчали у божнички в углу зимовья, для которой я приспособил половинку днища, выбитого из бочки. На ней горела свеча.

Трепетный огонёк колыхался, бросая дрожащий свет на образок Христа — Спасителя.

Братья с минуту, не мигая, смотрели на иконку, потом обнажили головы и трижды перекрестились с поклонами. Один снял с шеи нитку с медвежьими зубами и положил на божничку. Другой порылся в карманах аляски, нашёл смятую сотенную купюру и подсунул под иконку.

В полумраке зимовья ничего не выражали узкие глаза ненцев. Что в их душах, ведомо лишь им самим и Богу. Одно ясно: пожертвование они сделали от всего сердца.

— Вы крещёные?

Спрашивать было излишне, но я не удержался от вопроса, тронутый столь почтительным вниманием к моей святыне.

Молодые люди нахлобучили шапки, намереваясь уходить. Который годами постарше задержался в дверях, с нотками гордости в голосе ответил:

— А то-о… В Салехард в церковь ездили. Там крестились… Его Степаном записали, меня Фёдором… Мы братья… Все люди на земле братья и сестры… На Рождество в Салехард полетим. Большой праздник… Народу много будет.

Фёдор вышел и скоро вернулся с мешком провизии.

— Возьмите… В другой раз печку железную привезём… Будете в стойбище Нядаяха, заходите в гости… Спросите Вокуевых… До свидания…

Вот как! И в далёкой малолюдной тундре чтут Бога Иисуса Христа! Не напрасны были труды и лишения никому не известного скромного иеромонаха Никодима, триста лет назад первым вошедшего в чумы ненцев с Библией и словами праведными!

Тёмные тени накрыли Заполярье, и разгулявшийся жгучий ветер задувал в дверь зимовья, чтобы потрепать пламя камелька.

Безликие в сумерках пасмурного вечера нежданные гости ловко вскочили на лёгкие нарты, запряжённые парой ветвисто–рогих оленей.

Фёдор включил аудиоплейер. В морозном воздухе девственно–чистой тундры раздалась звонкая песня.

Быстро удаляясь и затухая, песня унеслась месте с завихрённой нартами снежной пылью в неведомое мне Нядаяха.

На стылом ягельнике, присыпанном первой порошей, остались следы от копыт и полозьев.

Глядя, как удаляются пришельцы из просторов тундры, я подумал: «Велика матушка–земля, но и здесь, на самом её краю не укрыться от людского глазу».

А может, мой заботливый Ангел–хранитель всё ещё не покинул меня? И добрые православные ненцы набрели на стоянку отшельника влекомые им?

В мешке я нашёл соль, спички, кусок вяленой грудинки, копчёного муксуна, пакеты с овсянкой, вермишелью, сахаром, пачку цейлонского чая и две затвердевшие лепёшки. Немудрёные охотничьи припасы братьев Вокуевых — подарок Небес! Ничем иным это неожиданно свалившееся на меня богатство не назовёшь.