Ранчо «Каменный столб»

На душе доньи Катарины было тревожно, но она невольно рассмеялась. Не теряя времени, Инес отправилась к матери.

Долорес сидела перед большим, во всю стену, зеркалом, отражающим ее красивую фигуру и красивое, немного располневшее лицо с черными большими глазами. Она раздраженно смотрела на роскошный ток [7] из перьев белой цапли, который модистка лучшего магазина в Монтевидео печально укладывала в картонку.

Жена Маньяна была не в духе: вчера на балу у французского консула она слышала, как восторгаются красотой жены генерала Байерос, и самолюбие Долорес было сильно задето:

— Ведь я двадцать раз говорила мадам Шартье, что ток должен быть ниже и не качаться так сильно! — сказала Долорес. — Вы принесли метелку! Да, настоящую метелку! Убирайтесь со своими дрянными изделиями и скажите мадам, что я больше не буду давать ей заказы!

Инес приоткрыла дверь.

— Мама, можно к тебе?

— Войди.

Мастерица ушла, с горечью ожидая выговора от хозяйки за то, что не смогла уговорить знатную заказчицу взять ток, который на самом деле был очень хорош.

Инес села напротив матери.

— Сильва зовет меня сегодня слушать домашний концерт, — сказала она, расправляя на груди матери золотой бант ее алого пеньюара и целуя ее. — Разреши мне поехать.

— Разве ты забыла, Инес, что сегодня у нас званый вечер и танцы? Что с твоим лицом? Ты плакала?

— Засорила глаз. Знаешь, мама, ведь я не увлекаюсь танцами.

— Не знаю, как отец, но, если хочешь, отправляйся, только скажи донье Катарине, что вам надо вернуться не позже двенадцати, — согласилась Долорес, втайне довольная, что на вечере не будет дочери, чей возраст указывал на годы молодящейся дамы.

— Я буду просить отца, — сказала Инес и, поблагодарив, вышла.

Она немедленно сообщила донье Катарине, что мать согласна. Дуэнья задумчиво пожевала губами.

Инес никак не могла вступиться за брата перед отцом, — во-первых, потому, что это не принесло бы никакой пользы, а во-вторых, — Маньяна, догадавшись, что кто-то выдал девушке его поступок с сыном, начал бы мучить допросами и угрозами Катарину.

Пробило пять часов; зной спал, наступило время обеда.

К обеду был приглашен дон Базиль Гуатра-и-Вентрос, преждевременно лысый, истощенный порочной жизнью сын местного миллионера, худой, высокий человек тридцати пяти лет, с длинным, как шпага, носом и соловеющими глазами, особенно когда он смотрел на Инес.

Вентрос мечтал жениться на Инес, чему Маньяна был рад. Мать Инес тоже стояла за этот брак, но молодой девушке Базиль Вентрос был невыразимо противен.

Стол в высокой столовой уже был накрыт драгоценной голландской скатертью, и слуги расставляли приборы, когда приехал Маньяна с Вентросом.

Узнав об этом, Инес не смогла до обеда поговорить с отцом о поездке к Сильве. Мужчины расхаживали в салоне и, дымя сигарами, рассуждали о делах.

Наконец прозвучал колокол. Обедающие заняли свои места; Вентрос сел между Долорес и ее дочерью. Управляющий домом, Катарина и двое служащих поместились на другом конце стола.

Маньяна и Вентрос, оба родом из Бразилии, любили бразильскую кухню, а потому кушанья подавались острые и жирные: жареные креветки, запеченные в яйцах; салат из молодых листьев пальмы; макуха — большая птица куриной породы; омары, настоенные в воде с уксусом; ягоды кайенского перца; маленькие птицы фазаньей породы, называемые жаку, потом — океанские рыбы: дорада, бадейа, бижупира, приправленные острыми подливками и соусами, торты из яиц и перемолотого кокосового ореха, пирожные из маниоки. Было также подано много мясных блюд, черные и белые бобы, виноград, бананы, апельсины и — редкость Уругвая — земляника, разводимая огородниками.

Заметив, что Вентрос умильно посматривает в ее сторону, Инес с самого начала обеда нахмурилась и время от времени усиленно обмахивалась веером, хотя уже не было жарко. В дверь, ведущую на балкон, открытую на только что политый водою патио, веяло прохладой. Иногда Инес терла пальцем висок.

— Что с тобой, Инес? — спросил отец, заметив ее болезненные гримасы.

— У меня страшно болит голова, и я боюсь, что вечером не смогу выйти к гостям.

— Неужели случится такое несчастье, сеньорита? — встревоженно спросил Вентрос. — В таком случае не только я, но и все кабальеро найдут залу темной, без надежды на восход солнца!

— О, успокойтесь, сеньор Вентрос, будет достаточно света в свечах и люстрах, а солнце взойдет точно по часам, как это оно делает каждый день!

— Если только что распустившаяся магнолия лишает сад своего аромата — все соловьи умолкают, а небо одевается тучами!

— Барометр стоит высоко, — нелюбезно отрезала Инес, которой надоели эти глупые и высокопарные комплименты. — Впрочем, если я проедусь на Прадо, а оттуда заверну к Сильве и послушаю ее концерт, голова у меня не будет болеть, и я станцую танго, хотя терпеть его не могу.

Маньяне было неприятно, что Вентрос разочаруется, не встретив Инес вечером, поэтому он сказал:

— Непременно поезжай освежиться, Инес. О каком концерте ты говоришь?

— Я разрешила ей ехать к Сильве на домашний концерт, — сказала донна Долорес, надеясь, что дочка обманет Вентроса и пробудет у подруги дольше двенадцати; это понравилось Долорес. — Как всегда, музыка устраивается у них в патио, девочка проветрится и приедет домой без головной боли. Пусть едет.

— Хорошо, — согласился отец, и вопрос, таким образом, был решен.

Инес ела столь мало, что Вентрос обеспокоился и спросил, не хуже ли ей.

— Я не люблю бразильскую кухню, — заявила девушка, — она вся из огня, жира и яда!

— Диос! Сеньорита, это самая лучшая кухня, как самая лучшая страна — Бразилия.

— Ну уж! Страна желтой лихорадки! Кайманов, красного перца! Костлявых женщин!

— Вы несправедливы, сеньорита, потому что нездоровы, но клянусь честью, — среди бразильянок вы сверкали бы, как звезда среди репейника!

Инес стало смешно, смеясь и морщась от мнимой боли, она удалилась, взяв под руку мать. Мужчины остались курить сигары и пить кофе.

Скоро Долорес ушла выбирать наряды к вечернему балу, а девушка побежала в комнату к донье Катарине, и они, накинув мантильи, позвонили шоферу, который готовил автомобиль.

Торопясь уйти и боясь, что мать вздумает осматривать ее платье и, пожалуй, заставит переодеться, Инес спустилась в сопровождении дуэньи к подъезду по боковой лестнице.

— Знаете ли вы, где кинофирма Ван-Мируэра? — спросила Инес шофера.

— Знаю, сеньорита. Она в самом Прадо. Я там бывал.

— Тогда везите нас туда. Вот вам двадцать рейсов, и никому не говорите, что мы поехали не прямо к Сильве Рибейра. Слышите, Гильберт?

— Я предан вам, сеньорита, — сказал Гильберт, — будьте спокойны.

Через десять минут езды по аллеям, обсаженным пальмами, бананами и магнолиями, автомобиль остановился перед технической конторой фирмы — небольшим каменным домом, ярко озаренным десятками дуговых фонарей, — неподалеку от моря.

Инес и Катарина прошли через коридор в огромный двор, тоже ярко освещенный, полный странных видений, состоящих из декораций и подмостков различной высоты. Во дворе стоял небольшой флигель.

Они спросили у первого попавшегося человека, где Генри Рамзай; этот человек провел их в одну из комнат флигеля и открыл перед ними дверь.

Они очутились в мастерской Рамзая. Здесь работало несколько человек в белых халатах.

Генри Рамзай, высокий белокурый человек двадцати пяти лет, заметив вошедших неизвестных женщин, подошел к ним и спросил, что они хотят.

— Сеньор Рамзай, — сказала Катарина, — я наставница сеньориты Инес Маньяна, вот этой самой бедовой головы, которая уговорила меня приехать к вам по важному делу, тайно от отца и матери.

Обеспокоенный Рамзай пригласил женщин следовать за ним в отдельную комнату, где никого нет.

Все трое прошли в маленькую комнату рядом и сели на плетеные стулья.

— Сеньор Рамзай, — проговорила Инес, открывая лицо, — я хлопочу о своем брате, Хуане. Я его сестра, Инес Маньяна.