Каллиграфия (СИ)

— И ради этой важной птицы, полагаю, вы устроили Варфоломеевскую ночь?

— Моим ребятам надо было поразмяться, — уклончиво ответил тот. Люси закусила губу. Зачем он пришел? Помолоть языком? Поточить с нею лясы? Или вынести приговор? Обыкновенно провинившимся своим сообщникам он предлагал сыграть в русскую рулетку, причем пистолет, который Моррис заряжал для таких случаев, никогда не содержал холостых патронов, а гнезда в барабане оказывались занятыми все до единого. Беретта [54] редко давала осечку.

Однако на сей раз «Ирод четвертовластник» отчего-то медлил. Рулетка ему, что ли, опостылела? Или он разрывался между излюбленными видами казни? Люси, хоть и одурманенная духотою, бдительности не теряла. А уверенность в том, что ее помилуют, час от часу убывала. Моррис, меж тем, сидел в позе Роденовского «мыслителя», подперев кулаком подбородок, и напряженно думал. О чем он думает, поди его разбери!

— Слушай, Лу, ты, часом, не справлялась у своего бывшего о номере его ячейки в банке? — рассеянно спросил он. Люси взяла оторопь:

— У бывшего?!

— Ну, у краснощекого того, которого я прикончил.

— А, у Актеона, значит! Нет, мне еще предстоит это узнать. Но почему… — она одернула себя, поскольку ответ на вопрос, чуть не сорвавшийся с ее уст, и без того был очевиден: мысль, что где-то там, в дебрях дремучего города, греется на солнышке беспризорный зеленый капитал, не давала Моррису покоя, и всё, что плохо лежит, рано или поздно находило приют в его «закромах».

— Мы выворотили его карманы, но нашли лишь пару визиток да несколько дырявых чеков, — озабоченно проговорил Дезастро. — Мои люди скоро обыщут его дом. Если тебе что-то известно, выкладывай, потому как тянуть резину я не намерен.

— Египетский фараон не терпит проволочек? — шутливо отозвалась Люси, потягиваясь на кровати. — Нет, я абсолютно не в курсе, где он хранит сбережения. Хранил, — поправилась она, вспомнив искаженное конвульсией лицо Актеона.

— А при чем тут египетский фараон? — покосился на нее Моррис.

— Ну-у, — замялась Люси, — был такой Рамзес, кажется, который порубил несметное число младенцев, чтоб на него не восстали евреи…

— Ой, беда мне с этими эрудитами! — вздохнул «крестный отец». — Просто спасу от них нет! Один мой консильери направо и налево цитирует Ницше, а капореджиме повадился читать футуристов.

Люси осуждающе покачала головой.

— Ну да леший с ними. Я не затем пришел, чтоб жаловаться на жизнь. Слушай меня, Лу. Слушай внимательно. За дверью мои охранники. Высунешь нос — пиши пропало, так что даже не пытайся сбежать. Если всплывет в памяти номер банковского счета — зови, а по пустякам чтоб не беспокоила.

— Выходит, мне здесь куковать и куковать? — несколько разочарованно проговорила та. — Значит, вы меня не убьете?

— Убью? Не-е-ет. Кого я действительно решил убрать с дороги, так это Кристиана Кимура. А ты посиди покамест здесь. Не хочу, чтоб всякие влюбленные дамочки вставляли мне палки в колеса.

Убедившись, что в ближайшее время казнь ей не грозит, Люси испытала невероятное облегчение. Не сказать, чтоб она побывала на дыбе, но до тех пор, пока Моррис не посвятил ее в свои планы, ощущения были весьма сходными. Об одном она горько печалилась: Кристиана ей теперь не заполучить. И печаль ее была такого свойства, что требовала немедленных, решительных действий.

Глава 28. Чернокожая предательница

Удивительно, как Люси вообще оставили в живых! Напасть на Морриса в его же владениях было несусветной глупостью с ее стороны. Еще куда ни шло броситься на него с ножом, будь он мертвецки пьян, но он-то за последние сутки и капли в рот не взял, и тут уж не существовало для нее никакого оправдания.

— Бьюсь об заклад, ты решила со мной тягаться! — вскричал Дезастро, заломив ей руку до хруста в костях. Блеснуло остро отточенное лезвие (а ведь этим лезвием ему чуть было не перерезали сонную артерию!), и кинжал с громким стуком упал на пол. — Не ожидал от тебя такой подлости!

— Это вы подлец! — прохрипела Люси, думая, что уж теперь ее точно или повесят, или четвертуют.

— Делаю скидку на твоё affetto [55], - смилостивился вдруг Моррис, отшвырнув ее на кровать и подобрав кинжал. — Я получу несравнимо большее удовольствие при расправе с твоим дружком, зная, как ты мучаешься. А кинжальчик отправится в мою коллекцию редкостей.

Он хрюкнул, довольный, что сумел сбить с нее спесь, выдавил подобие кривой улыбки, и, уходя, саркастически прибавил:

— Обед ровно в два. Если пожелаешь объявить голодовку, никто не станет тебе препятствовать.

Люси кипела от злобы.

Исчезновениям Лизы никогда особого значения не придавали. Ненасытная по части тайн и головоломок, она нередко возвращалась в комнату за полночь, где ее никто не караулил и никто за опоздания не отчитывал. Спозаранку она обыкновенно упархивала в парк, завтракала отдельно от всех и после занятий стрелою мчалась к Донеро. Поэтому на первых порах в ее отсутствии ничего предосудительного не усматривали. Ее не заставала Мирей, приходя в гостиную после тенниса, а не застав, заключала, что с нею непременно свидится Роза. Роза же, спеша в художественную мастерскую или кружа по парку в поисках выигрышного места для пейзажа, могла списать всё на свою рассеянность и утешиться мыслью, что с россиянкой, по крайней мере, встретится Кианг. Но уж кто-кто, а Кианг в компании Елизаветы совершенно не нуждалась и считала себя столь самодостаточной, что печься о благосостоянии соседки и вникать в причины ее отлучек находила низким и даже вульгарным. Однако, несмотря на самодостаточность, ей всё же пришлось краснеть, когда в апартамент ворвался Донеро. Он комкал какую-то географическую карту, жилет его был распахнут, а синий клетчатый шарф болтался позади на уровне колен.

— Что с Елизаветой? Не вернулась еще? — справился он с порога. — У нас по расписанию обмеление озера Севан и сады Араратской долины, а я ее вот уж который день не вижу!

И надо ведь было так случиться, что незадолго до его прихода Розу вызвал научный руководитель, а Мирей, сославшись на недомогание, отправилась в медпункт!

— К счастью, нет, — мрачно поведала китаянка. — Если б она вернулась, об этом нас известил бы шум из ее спальни. Знаете, какой у нее тарарам поднимается? Стены дрожат, люстры звенят!

Донеро изобразил недоумение.

— Тогда где, по-вашему, она может находиться? — нахмурился он.

— Вы географ, вам виднее, — напыжилась Кианг, намотав на палец прядь непослушных волос.

— Ну, скажите, пожалуйста! — вознегодовал профессор. — Какой же надо быть черствой и бессердечной, чтобы столь неуважительно отзываться о своей подруге! Где ваше чувство такта, где элементарные манеры?! Ах, да кому я говорю! — опомнился Донеро и, махнув рукой, улетучился из дверного проема.

Обойти вниманием эпизод с нежданным визитом Кианг никак не могла, ибо гордость ее была глубоко задета; а потому беспокойство Донеро вскорости сообщилось и без того обеспокоенным Розе и Мирей.

— Пора бы Лизе и объявиться. М-да, — протянула Соле, прислоняя мольберт к шкафу.

— Он обозвал меня бессердечной! — разорялась китаянка.

— Хм, география предмет увлекательный, да и преподаватель хоть куда! А она лазит неведомо где, как будто наука ей опостыла! Ничего я, право, не понимаю, — дивилась Мирей.

— Это ж надо, я — и вдруг бессердечная! — с безучастным взглядом твердила Кианг, оскорбленная в самых своих благородных чувствах.

Позднее, на письменном зачете по аналитической химии, Мирей чуть было не подверглась репрессиям из-за открывшейся внезапно страсти посудачить да поперебрасываться записками.

— Роза! — шепотом звала она, нагибаясь к проходу, когда въедливый и проворный старикашка-химик выскакивал из кабинета по какой-то неотложной надобности. — Последняя запись в дневнике нашей Елизаветы не на шутку меня встревожила. Боюсь, она пустилась в опасную авантюру.